Семиры и В.Веташа «АСТРОЛИНГВА»
Щепановская Е.М. (Семира)
Мифологические архетипы как ядро
понимания ментальности наций
(на примере Индии и Китая)
// Ценности и смыслы. №1 (17). М., 2012 C.34-49
// Диалог культур и культура диалога. Материалы круглого стола в рамках Дней петербургской философии 2009. СПбГУ, 2010 С.382-395
Аннотация:
Для описания менталитета народов, их национального своеобразия и роли в мировой культуре представляется продуктивным использование архетипов мировой мифологии как общечеловеческих универсалий, формировавшихся в бессознательном человечества с древнейших времен и продолжающих постоянно воспроизводиться в культуре. Многоуровневая семантика мифологического архетипа как "ядра смысла" выявляет духовное единство культуры, имея преимущество перед такими понятиями как "прасимвол" О.Шпенглера или актуальное сегодня понятие "ценности", в силу широты и многоплановости смыслов. Обращение к семантическим полям мировых архетипов, акцентированных в культуре данного народа, позволяет выявить "смысловое ядро" культур, глубже проникнуть в коллективную психологию, облегчить межкультурное понимание и показать мультиперспективность мирового развития.
Архетипический подход к национальному менталитету рассмотрен на примере культурного своеобразия Индии и Китая.
Summary:
The article "Mythological archetypes as the core of national (ethnic) mentality" after Shchepanovskaya E.M. represented a new approach to describe pecularity of national mentality. The most universal archetypes of the world mythology, common for all civilisations (12 basic mythologemes are suggested), can be recognized as semantic core of cultures (local civilizations). Such concept of archetype (based on the ideas of symbolic nature of culture and important role of myth in it after E. Kassirer and K. G. Jung) seems to be productive for intercultural understanding and for representation of multiperspectivity of world development and different part of every nation in it. The approach is displayed by the example of national mentality of India and China.
Понятие национального духа (сознания), которое начали разрабатывать И. Гердер и В. Гумбольдт в те времена, когда европейцы приступили к изучению иных культур, чем своя собственная (и их языков, выявляющих логически иной строй мышления), сегодня вновь становится актуальным. Оно служит пониманию инаковости других культур, их своеобразия и только им свойственной линии развития. Т.о. оно намечает перспективы развития экологии культуры, возможности равноправного культурного диалога между народами и создания многополярного мира.
Поэтому к этому понятию происходит периодический возврат, попытка осмыслить его на новом уровне. Такую попытку деляет, например, П. Сорокин, вводя понятие культурного менталитета. Он подчеркивает, что каждую культуру отличает свое мировоззрение, своя система познания, философия и тип религии, формы искусства, правила нравственности и кодексы поведения. На этой основе возникает присущий только данной культуре тип личности, обладающий специфическим менталитетом и поведением. Социо-культурная система развивается по принципу самодетерминации (Сорокин вводит принцип "имманентного социокультурного изменения"[1]): ее функционирование определяются ее внутренней природой. Внешние факторы могут ускорять или замедлять процессы жизнедеятельности культуры, но не могут закрепить тот образ жизни, к которому она потенциально непредрасположена. Внутренние свойства национального менталитета выбраковывают инородные влияния и делают их воздействие на систему кратковременным, не вносящим фундаментальных изменений в культуру. Это поддерживает индивидуальность каждой культурной системы и ее пути. (Быть может, по отношению к России эта идея Сорокина не выглядит очевидной: Россия склонна к широкому заимствованию и формальной репрезентации "чужих" идей (о чем писал в середине XIX в. де Кюстен), перед тем как отбросить их или радикально преобразовать, сделав "своими". Более несомненный классический пример многовекового пропуска через себя чужих влияний, без утраты собственного культурного менталитета, философии, религии, архитектурных традиций и т.п. сегодня являет Индия. А в отношении видоизменения экономической модели в приспособлении к своей линии жизни — Китай.)
Национальный менталитет, так же, как еще более современное понятие этноконцептоферы, или предшествующие ему понятия духа или души народа (у Гердера, Гегеля или Шпенглера), выражает идею внутреннего единства нации. Все культурные феномены при взгляде с этой позиции предстают связанными единой внутренней логикой и согласованными функционально. Для Сорокина все части культуры являют единство, выражая собой одну главную ценность.[2] Шпенглер для описания этого единства использует термин "прасимвол", ведущий начало от протофеномена Гете, выражающий связь образа и изначальной идеи в символическом пространстве культуры. Примерно в том же смысле можно выявить архетипы нации. К. Г. Юнг употреблял термин "архетипы коллективного бессознательного" для обозначения общечеловеческого пласта психики, который хранит и воспроизводит универсалии культуры.
Главное свойство архетипа по К.Г. Юнгу — вновь и вновь воспроизводить себя в культуре, наделяя культурные явления мощью таящейся в нем энергии. Это можно сопоставить с понятием "энергии культуры", которое неслучайно вводит и П. Сорокин[3]: она сплачивает народ и умножает духовный потенциал человека. Откуда же берется эта энергия, что служит основой ее духовной силы? Очевидно, из устойчивой связи культурных образцов с их естественно-природным началом, затрагивающим суть человеческой жизни. Ведь дух сам по себе: как рациональное начало сознания — лишен энергии (как писал один из основоположников философской антропологии Шелер: "Поток деятельных сил, который один только и способен полагать тут-бытие, течет в мире, где мы обитаем, не сверху вниз, но снизу вверх!… Низшее изначально является мощным, высшее бессильным... Изначально у духа нет собственной энергии".[4] Только жизнь способна привести в действие и осуществить дух.
Поэтому, понятие духа народа с самого начала (у Гердера и Монтескье) связывалось с особенностями климата, территории и образа жизни[5]. Если же говорить об архетипах как универсалиях коллективного подсознания, следует идти глубже: от истории отдельного народа к типическим чертам истории человечества в целом, из которых каждый народ акцентирует ту или иную, общую для всех людей черту (или их определенный набор, связанный с конкретными условиями его жизни и развития). Идея взаимосвязи Земли и человека, его развития как части природы и в связи с ней, звучащая уже в 1-й части "Идей к философии истории человечества" Гердера, не устарела в том смысле, что чем яснее мы представляем себе общечеловеческие эволюционные универсалии, тем проще нам обозначить особенности народов и наций по отношению к ним. Т.е. выявить те их яркие архетипические черты, которые понятны и доступны нашему восприятию как культурные вершины человечества в целом.
Такой подход дает возможность изначально основываться на многообразии культуры, взяв его за исходную точку исследований, осознать тот вклад, который вносит каждый энос в богатство мирового культурного наследия и, как писал создатель концепции культурно-исторических типов Н.Я. Данилевский, "исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях".[6]
Почему продуктивно использовать мифологические архетипы как основу описания психологии народа и его национального духа? В мифе привлекает его высокая энергийная составляющая, идущая от изначальной связанности его идей с жизненными основами: "динамика мифологического сознания, ни с чем не сравнимая сила, вновь и вновь демонстрируемая им в истории человеческого духа", по словам Кассирера. Эта воспроизводимая мифом эмоциональная энергия, оставляющая его живым, заставляет философа, обратившегося к исследованию символических форм культуры, заключить: "В отношениях мифа и истории миф очевидным образом оказывается первичным, а история — вторичной и производной. Не история определяет для народа его мифологию, а, напротив, — мифология историю — или, вернее, она не определяет, а сама есть судьба народа, выпавший ему с самого начала жребий."[7] Т.о. для Кассирера народ есть его мифология, обладающая над ним внутренней властью. "Миф оказывается своеобразной изначальной формой жизни"[8] — и как таковая трактуется Кассирером как первичная форма культуры, с помощью которой структурируется жизнь народа: как ядро сознания человека, из которого исторически обособляются религия, наука, искусство, этика и право. На стадии дифференциации культурных форм это ядро сознания продолжает существовать — миф как первичная форма культуры живет в недрах сознания, пронизывая все ее другие формы. Этот взгляд Кассирера подтверждает подход Юнга к мифологическим архетипам, как воспроизводящим себя в культуре универсалиям, и они дополняют друг друга как диахронический (у Кассирера) и синхронистический (у Юнга) взгляды на миф.
Начиная с Кассирера, культура предстает как взаимосвязь символических систем, и архетипы Юнга — универсальные культурные образы, которые имеют символическую (а не знаковую) природу, т.е. могут обнаруживать себя бесконечным количеством способов. При этом их корни лежат глубоко в бессознательной и телесной природе человека (в многотысячелетней и многомиллионной истории его жизни, сформировавшей эти сознательные ее образцы). Архетипы тем более универсальны, чем глубже мы погружаемся в родовое бессознательное. Наиболее древние доступные нам архетипы — общемировые мифологические образы, такие как первозданный хаос, небесный демиург, царь богов-громовержец, божественный кузнец умирающие и воскресающие боги растительности, астральные божества светил и некоторые другие. За ними стоят определенные ролевые функции, и с ними связаны типические мифологические сюжеты (рождение жизни из изначальных вод, отделение Неба от Земли как основа творения, борьба громовержца с владыкой нижнего мира как основа мировой динамики и т.д.), которые предшествуют организованной религии и впоследствии формируют ее идеи, как и идеи других культурных сфер (как писал об этом Кассирер). Эти общечеловеческие образы, функции, понятия и идеи могут быть сведены в 12 основных семантических полей, обладающих внутренним единством образа и смысла, которые можно назвать глубинными архетипами или базовыми мифологемами[9].
Стоящий за ними семантический универсализм лежит в основе межкультурного взаимопонимания. Однако мы можем говорить и об архетипах как определяющих национальное своеобразие — если среди культурных универсалий выделим те, на которых в данной культуре проставлен акцент. Архетипический подход подчеркивает единство и центрированность каждой культуры, если глубинные архетипы рассматривать как ее символические центры: стержневые для мировоззрения данной нации и выявляемые в сравнении с другими народами, потому что именно они служат ее культурным "лицом" на протяжении веков. Такие символические стержни культуры пытался выделить Шпенглер, говоря о "прасимволе" дао для Китая или "безграничной равнины" для России[10]. По отношению к ним архетипы многоплановы: за ними скрывается не одно, а целый куст символических значений: семантическое поле, встав на позиции которого, мы можем понять культуру.
Вкратце проиллюстрируем архетипический подход на примерах яркого культурного своеобразия Индии и Китая. Базой индийской философии и духовной практики явилась концепция перевоплощений души. В древнейшей мировой мифологии она связана с лунарными мифами (которые формируют одну из 12-ти базовых мировых мифологем). Луна для древних — главный измеритель времени и потому более важное светило, чем солнце. В семантическом поле мифологемы Луны лежат идеи счета времени, связанного с ее фазами и помогающего фиксировать память о прошлом, а также предначертания судьбы как связи прошлого с настоящим и будущим. Фазы Луны воплощают постоянную изменчивость жизни, образ ее исчезновения и восстановления, ставя вопрос о смерти и ее преодолении. Однако Месяцу, демонстрирующему загадку возрождения из небытия, не удается донести людям весть о бессмертии — или оно, в силу своей статичности, смыкается с понятием смерти и предстает окрашенным в мрачные тона (например, в мифах о вечном сне греческого возлюбленного Луны Эндимиона или вечном одиночестве китайской богини Луны Чан Э). С Луной в мифологии связан образ напитка бесмертия (вода, а также реки символизируют вечное течение жизни) — но вечность жизни с позиции данного архетипа предстает прежде всего как ее постоянное обновление. И оно архетипически связано с образом материнства (беременной матери-Луны, рождающей маленький Месяц), созидающего преемственность жизни. Кроме того, ночное светило, противопоставленное внешней яркости дня, издревле имеет связь с внутренним миром человека и его поэзией. Сохранение жизни как ее вечное обновление, связанное с внутренним миром души,— таково смысловое ядро этого мифологического архетипа.
Среди мировых цивилизаций его семантика ярче всего проступает в менталитете Индии. Преемственность и сохранение тысячелетних традиций; ежедневное почитание обширного индуистского пантеона древних богов, вопреки векам буддизма как государственной религии (с 3 в. до н.э по 5 в. н.э.), колонизации мусульман-моголов (16-18 вв.) и христиан-англичан (19-20 в.); бродящие по дорогам паломники-садху; современная культурная опора на древнеэпические предания "Махабхараты" и "Рамаяны" — индийская психологическая память о прошлом не имеет себе равной. Национальная одежда, народные песни и ручные ремесла не исчезают из быта и не консервируются в качестве этнографических реликвий. В целом Индия не торопится менять свой полудеревенский образ жизни на более материально и технически обустроенный, хотя в определенных сферах (удобство железнодорожного и другого сообщения, компьютеризация) обгоняет Россию. Зато, будучи наследницей древних духовных учений и постоянно создавая новые, культура Индии транслирует их по всему миру, будучи сегодня главным поставщиком духовных идей.
Индийский менталитет, сравнительно равнодушный к материально-техническим благам (что естественно связано с теплым климатом), продолжает уделять значительное, если не сказать преимущественное внимание внутреннему миру души (растворенная в жизни не фанатичная, но всеобщая религиозность; больше имеющая отношение к быту, чем к рационально-этическим установлениям; медитации в школах или мантры, которые на праздниках хором поют все от мала до велика). По сравнению с более рационально-ориентированными культурами, в индийской мы находим откровенный акцент на нюансах чувств (сентиментальность индийских фильмов), поэзии и роли любви (которую демонстрируют всемирно знаменитые архитектурные шедевры Тадж-Махала и Каджурахо — "визитная карточка" Индии). Идею материнства подчеркивает характерное для индийского менталитета уважение к матери, а вниманию к тонким эмоциям внутреннего мира сопутствует сильный акцент на сфере семьи (многочисленные, чуть не каждодневные праздники, которые в основном празднуются внутри семьи, ритуалы, когда сестра на счастье завязывает ленточку брату, жена постится ради мужа или свекровь посылает подарки невестке, угощения сладостями по случаю зачатия ребенка и т.д.). Сегодня в Индии семья — прочный институт, несмотря на демократические завоевания. Если Индия вскоре выйдет на первое место в мире по рождаемости, то не потому, что в стране недостает контрацептивов (медицина в Индии не хуже нашей, и считается нормой иметь двоих детей), а потому, что материанство и детство здесь святы.
Акцент на семантическом поле мифологемы Луны подтверждает и лунная астрология Индии, воспроизводящая древнемифологическую идею счета времени как предопределения судьбы: без нее до сих пор не обходятся значимые события семейной (свадьба) и политической жизни (например, Днем провозглашения независимости страны неслучайно выбрано новолуние).
Универсальная архетипическая идея внутреннего преображения: постоянного обновления жизни в ее нерушимой преемственности (которую в стиле Шпенглера можно было бы назвать "прасимволом перерождения души") позволяет увидеть в культуре Индии то "смысловое ядро", которое делает ее одновременно и очень архаичной, и в высшей степени динамичной и современной, а в целом вечно юной (для иллюстрации этой идеи можно вернуться к типическому образу мифологемы Луны — напитку богов сомы или амриты, хранящему их энергии вечно живыми). Взгляд на современную ситуацию с позиции базового архетипа позволяет лучше понять, как работает коллективная психология страны: какие нововведения культура страны легко принимает, а какие "выбраковывает" (так, в Индии психологический акцент на естественности течения жизни несомненно повышает чувствительность к экологии и заставляет бессознательно сопротивляться индустриализации; развитию же средств связи (от путей сообщения до компьютера) он способствует).
Акцентуация культурных архетипов имеет природно-климатические и исторические корни, как и является производной от характера (как писал об этом уже Гердер). Понятно, что мягкий климат Индии способствовал естественности жизни. И можно сказать, что учение о перерождении души потому и стало символом Индии, что базируется на сильной преемственности традиций вопреки богатой событиями истории. Индия "перерождалась" много раз, пропуская сквозь себя культурные влияния, поглощавшие ее с точки зрения государственности и сильно видоизменявшие ее культуру — но не затронувшие ее дух: что говорит о внутренней устойчивости при внешней гибкости.
Рассмотрим теперь Китай: "прасимвол дао", оттолкнувшись от определения Шпенглера. Суть дао — в гармонии равновесия сторон (инь и ян). В китайской философии пустота ничто уравновешивает бытие и является равной к нему стороной (как это подробно рассмотрел, например, Мамардашвили, считавший ведущей задачей философии рефлексию над универсальными категориями культуры). Столь же уравновешены Небо и Земля: в мифах Китая небесная жизнь является продолжением земной, между ними нет непреодолимой пропасти. (Т.е. если для христианского средневековья на Небе и Земле действуют принципиально иные законы, то небесная канцелярия Китая даже в представлениях о загробном суде полностью копирует земную). Это равенство Неба и Земли явилось базой сянь-даосизма: идеи достижения телесного бессмертия с помощью духовных и алхимических практик. Идеи сянь-даосизма поддерживали непосредственную заботу о здоровье, развивая телесно-энергетические практики в дополнении к духовным (и однобоко-духовный акцент индусов китайскими учителями в средневековье подвергался критике). И это давало возможность сосредоточится на земном существовании — неслучайно в Китае, более, чем где-либо, процветали атеистические учения (с середины I тыс. до н.э.): они мыслились принадлежностью "культуры" в противовес "народным" мифам о посмертном существовании.
Распространение в Китае сянь-даосизма конкретно связано с народными шаманскими верованиями и практиками юга и т.д. — однако шаманские практики, связанные с целительством и попыткой продлить жизнь, можно обнаружить по всему земному шару, а акцент на алхимию бессметрия как ведущую духовную и мифологическую идею был сделан лишь в цивилизованном Китае, послужив истоком ряда явлений и материальной культуры. Значит, индивидуальная культурная предрасположенность Китая, которую можно обозначить как его базовый мифологический архетип, помогали реализоваться этой идее.
Как результат алхимии бессмертия — сегодня в Китае наиболее развитая система традиционной медицины, которая успешно соперничает с той, которая нами сегодня называется "научной", и превосходит ее в целостном подходе к человеку, основанном на равновесии телесных энергий. А влияние атеизма после китайской "культурной революции" проявляется в том, что гражданам до 18 лет официально запрещено участвовать в религиозных обрядах. Да и до этого 2000-тысячелетняя государственная религия Китая, конфуцианство: опорные точки которой — законопослушность, почитание старших по возрасту и рангу, этика и образование, — носила слишком земной характер, если сравнить ее с другими мировыми религиями. А индийская религия буддизма: с акцентом на совершенствовании во множестве перевоплощений — под влиянием даосизма оказалась преобразованной так, что в ней возобладала истина момента: в дзэн-будизме освобождение может быть достигнуто мгновенно, если остановившаяся мысль прервет инерцию существования, и позволит выйти к истине — опять же через совершенное равновесие всех ее сторон и энергий.
Какой же общемировой мифологический архетип преломляется в культуре Китая? Это универсальный для мифологий образ культурного законодателя, давшего людям первые законы взаимоотношений, который можно проиллюстрировать словами Гердера: "Кротость и учтивость, гибкость в обхождении, пристойные жесты — вот та азбука, которой учится китаец с детства... Властью и законом у них служит правильность, регулярность, строго заведенный порядок."[11] Философ Кайзерлинг говорит так: «Китайцу присуще врожденное чутье этикета, и следование обычаю редко вызывает у него то сопротивление, которое так часто свойственно современному европейцу; привычка считаться с другими становится жизненно важной в условиях, где человек связан с общиной такими многосторонними узами, что ни в каких отношениях не может быть хозяином самому себе, а, следовательно, вынужден поступать «объективно» даже в тех случаях, когда, по нашим представлениям, возможна только субъективность… Удивительная вежливость… является высшим достижением конфуцианства, а всестороннее моральное развитие человека составляет то основание, в котором оно коренится»[12].
В мифах образ творца культуры часто сливается с образом божественного кузнеца: и кузнец выступает законодателем, формирующим отношения между людьми (так к русскому Козьмодемьяну (имя по созвучию со словом кузнец) обращались с просьбой "сковать свадебку"). Мифологема кузнеца связана с волшебной властью над материей (кузнец кует чертоги богам и множество других чудесных вещей, изобретает летающие повозки, заменяет покалеченные в бою руки и ноги и т.д.) и идеей бессмертия (отсрочить смерть мог римский бог подземного огня Вулкан, соотвествующий греч. кузнецу-Гефесту, а финский кузнец Ильмаринен на триста лет запер её в сундук, и люди в это время не умирали).
Обладая властью над стихийными силами (огнем), но служа разумным целям созидания, кузнец сочетает в себе черты верха и низа, сам являя их воплощенное равновесие. Олицетворяя закон, стоящий над отдельными интересами жизни: высшую гармонию ситуации, в мифах кузнец обслуживает и светлые, и темные силы (так семитский кузнец в построенных им чертогах для царя богов вопреки его просьбе оставляет окошко для смерти, а Гефест приковывает к скале Прометея, хотя и позволяет ему украсть божественный огонь). Эта функциональное следование закону, даже вопреки истине ситуации,— одна из ярких черт регламентации жизни Китая на протяжении веков ("китайские церемонии"). Регламент определяет выверенность произведений искусства, где растворение в общей гармонии предполагает отсутствие собственного центра и идеальное вписывание в ситуацию — вершину которого являет китайское искусство фэн-шуя: органичная вписанность архитектуры в ландшафт. Акцент с центра личности смещен в сторону безликого закона, и психология китайцев коллективная (в отличие, например, от индусов, сориентированных на индивидуальную предначертанность судьбы).
Мифологема кузнеца воплощает собой не только искусство, но и сам принцип искусственности, отграничения культуры от природы. Рукотворное, отделенное от естественной природы обладает и недостатками этого отделения (солнце, выкованное кузнецом Ильмариненом, не светит, и дева, созданная им, не становится живой). В культуре самым ярким символом отграничения от природно-стихийного образа жизни служит Великая китайская стена; а также то, что китайцы не пили молока — в противовес кочевникам-монголам, от которых эта стена их отделила. Социальный контроль над рождаемостью — также очень искусственное установление (слабая попытка ввести его в Индии лет 50 назад сразу же потерпела крах). Уклад жизни китайцев может нас восхитить искусством быта и ужаснуть неестественностью (например, В. Арсеньев в "Дерсу Узала" описывает быстроту их строительства в чаще леса домиков с водопроводом — и способ охоты китайцев, устанавливающих непроходимые многокилометровые загородки у мест водопоя и уничтожающих всех зверей на всем участке. Более современный пример — уничтожение воробьев при реформах Мао). И неслучайно одним из центральных в философии Китая стало понятие у-вэй: "недеяние", которое можно перевести и как "не-искусственность", "невмешательство", "непринуждение": задача у-вэй как принципа жизни преодолеть слабую сторону базового архетипа.
Примеры связи социально-культурных феноменов с базовой мифологемой народа можно продолжать почти бесконечно.— В целом же можно сказать, что согласно акценту на семантике мифологемы культурного законодателя, Китай представляет наиболее "культурную" (рукотворную) из мировых цивилизаций. Исторически "культурность" Китая обусловлена длительным сохранением на одной территории той же самой цивилизации и государственной системы: соседние "варварские" народы вводились в орбиту этой культуры, не оказывая на нее значимого преобразующего воздействия. Сознательное отграничение от чужих влияний помогало консервировать культуру: неслучайно в Китае сохранилась самая древняя из используемых ныне письменностей (иероглифы). Что касается природных влияний, разливы рек Китая с самого возникновения цивилизации требовали рукотворного искусства строительства каналов (их значимость доносит миф о герое Юе, победившего природную стихию).
Однако каждое архетипическое качество (целостное с точки зрения мифа как смыслового ядра "изначальной жизни"), отражаясь в человеческой психологии, всегда являет две стороны медали, которые предстают как логические противоположности: потому чрезмерная аккуратность как признак цивилизованности в Китае может проявляться как в развитии эстетики строений и их вида на фоне естественной природы, ее культивировании, так и в поголовном уничтожении животных (поскольку ценится искусственное, а не естественное: последнее выступает как "варварское" или подлежащее оккультуриванию). Подобная двойственность относится к любым чертам индивидуального и национального характера. Так в Индии ключевой философской идее постоянного обновления жизни естественно сопутствует консервативность общества в сохранении традиций. Поэтому то же самое глубинное качество, которое создает уникальность нации, вершины ее истории и шедевры ее культуры, может быть всегда подвергнуто беспощадной критике в каких-либо конкретных проявлениях и в целом.— Из этого не следует, что надо нивелировать его, подгоняя под некий "общемировой стандарт": жизнь стремится к многообразию. Яркие культурные и этнические акценты показывают мультиперспективность мирового развития: культура может дать миру прежде всего свое мировоззрение, свой устойчивый, зарекомендовавший себя исторически способ существования.
Обращение к культурным универсалиям и акцент на самобытности культур — на самом деле две стороны одного и того же культурного процесса, актуального в наши дни (о чем писал и П. Сорокин: "На смену атомизации придут универсализация и абсолютизация ценностей"[13], чему будет способствовать плюрализм культур). И в этом смысле образ мифологемы полнее описывает национальный менталитет, чем понятие "ценности" или "прасимвола", потому что 1) выявляет широкое поле семантических значений, 2) позволяет увидеть логику многообразных черт единого качества (даже противоположных), и 3) подчеркнуть их общечеловеческий универсализм. Можно выделять базовые мифологемы и более мелких единиц, чем многонациональные государства, которые мы рассмотрели (в данном случае "объединенную Индию" и "объединенный Китай", аналогично шпенглеровским "фаустовской душе" объединенной Европы или "бепредельной равнине" объединенной России[14]). Отнесение этнической общности к определенным мифологическим архетипам может сделать понятнее основные бессознательные идеи ее образа жизни (культурная идентификация), облегчая межкультурное взаимопонимание.
В заключении поставим вопрос: что помогает сохранить культуру страны? что свидетельствует о перспективе нации, вершине ее развития, ее возможности к циклическому обновлению? Мы можем выделить здесь такие параметры (рассмотрим их на примере Индии):
1) совместное чувство "духа народа", свидетельствующее о единстве нации. Здесь важна поддержка "души" народа ее "сознанием": идеями интеллегенции, СМИ, политикой государственных органов, социальными и образовательными институтами (например, нынешняя политика религиозного возрождения Индии).
2) сохранение традиций, т.е. их живая роль в современном укладе цивилизации, серьезное отношение к ним (например, важная роль праздников, или идеи каст в современном обществе Индии для поддержания определенных сфер культурной жизни: забота браминов о храмах, хотя сегодня это уже не приносит им дохода).
3) наличие творческого потенциала на воспроизведение и создание новых шедевров своей культуры (например, созданный недавно в Дели за 7 лет по средневековым традициям храм Акшардам, за свой размах попавший в книгу рекордов Гинесса.)
4) воспроизводство в культуре глобальных ценностей и таких идеалов, как мечта о будущем (представленная в том же Акшардаме). Мечта эта, как и другие ценности и идеалы по сути общечеловечны, но должны иметь национальную окраску.
Активизация таких процессов не обязательно опирается на явный национальный миф (который граничит с идеологией и потому представляет достаточно грубое образование), но она всегда имеет под собой воспроизводство бессознательных мифологических архетипов, тесно связанных с многовековой истории страны и вливающей жизненные силы в культурные процессы.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Некоторые базовые архетипы мировой мифологии и их черты:
Семантика мифологического архетипа праматери-моря:
— образ изначального хаоса и истока за пределами существования
— мятежность морских богов, роль изгоя и противостояние остальным
— тайна, хранение скрытого знания
— звучание морской стихии, музыка
Проявление этих смыслов в еврейской культуре:
— историческое отсутствие своей территории и государственности, образ единого Бога вне сфер земной жизни
— идея избранности еврейского народа, его богоборчество и мессианство
— основополагающая роль священного писания для культуры
— музыкальность народа
Семантика мифологического архетипа Луны:
— фиксация времени и память о прошлом
— вечное обновление и преемственность жизни
— обращение к внутреннему миру души
— акцент на индивидуальном предначертании, судьбе
Проявление этих смыслов в культуре Индии:
— поддержание тысячелетних традиций
— концепция перерождений, внимание к институту семьи и материнству
— духовность и эмоциональность культуры, всеобщая бытовая религиозность (чудесное проявление духа в самой жизни)
— роль астрологии в общественной жизни
Семантика мифологического архетипа культурного творца (божественного кузнеца):
— законодательство, отказ от себя как воплощение высшего закона гармонии
— подчинение стихии, отграничение культуры от природы
— акцент на рукотворной деятельности, ее волшебство и всемогущество
Проявление этих смыслов в культуре Китая:
— путь дао, законопослушность (конфуцианство), коллективизм; отсутствие центрированности в искусстве, соразмерность природы и архитектуры (фэн-шуй)
— отделение себя от "варварских" народов (Великая китайская стена), регламентация жизни ("китайские церемонии")
— вершины развития ремесла и окультурования природы; алхимия бессмертия сянь-даосизма, культурный атеизм и достижения традиционной медицины
Семантика мифологического архетипа Матери-земли и ее детей-растений:
— умирание и возрождение: исполнение закона чередования времен, чистота и безупречность, поддержание справедливости
— формирование порядка жизни (земледельческой цивилизации), контроль над бесперебойностью земных процессов, целительство
Проявление этих смыслов в культуре Японии:
— сильное чувство социального долга (культура самураев, камикадзе и т.д.)
— высокая упорядоченность жизни, основополагающая роль работы, чистоты и здоровья, развитие тонких технологий во всех сферах деятельности
Семантика мифологического архетипа Неба (небесного демиурга):
— свет Небес и небосвод как хранитель Земли
— творение словом и мыслью
— пространство и простор, безграничность, свобода без ограничений, непредсказуемость, близость природным стихиям
— отделение Неба от Земли как возможность творения (возникновение необходимого пространства)
— удаленность демиурга от людей, разрушение и переделка существующего
— незаинтересованность в результате, альтруизм, позиция "выше добра и зла"
Проявление этих смыслов в культуре России:
— универсализм и мировой охват проблем; философская концепция всеединства
— жизнь идеей, внимание к идеологии
— огромная территория (исторически подсечное земледелие, заставляющее перемещаться с места на место), большие пространства неокультуренной природы, любовь к свободе, "воле", свободно-анархичная организация жизни ("негосударственность", стремление жить "по правде, а не по закону"), тяга к новому, способность принятия иного, широкое заимствование и формальная репрезентация чужих идей (например, западного менталитета и образа жизни при Петре I и после перестройки) перед тем, как сделать их "своими"
— противопоставление и автономия идеи и материи (как возможность новых проектов существования), вынесение духовного в независимую от жизни сферу, постоянная "недовоплощенность" идей
— освобождение места новому разрушением прежних достижений, (язычества, церкви, государственных институтов царской России, социальных и материальных достижений советских времен), забвение прошлого ради движения к неведомому
— непрагматичность, дружественность, миролюбие
Семантика мифологического архетипа идеального воителя:
— победа правды и нравственности над силой (злом)
— победа разума на стихией
— образ огня: самая разрушительная стихия пожара и войны, но также символ преображения, чистоты и активности; честность и бесстрашие, любовь к борьбе
— роль личности в истории
— объединение народов (под флагом прогрессивной идеи)
Проявление этих смыслов в культуре России:
— победа над претендентами на мировое господство в двух общенародных войнах под знаменем защиты мира, идея борьбы за мир
— идеалы нравственности и справедливости в основе общественных концепций; глобальные научные проекты типа космонавтики
— любовь в культуре к психологически активному красному цвету (=красивый), отсутствие страха перед разрушительными переменами, активность взаимодействий между людьми (нарушение межличностных барьеров)
— массовый героизм в переломных ситуациях; идеализация лидера государства; идеи богочеловечества и персонализма как характерная черта философии
— исторически идеи "Третьего Рима", Интернационала, свободы и равенства, сегодня: идеи демократии во всем мире как флаг политического курса