УДК 130.3; 172; 616-01
Щепановская Елена Михайловна, к.ф.н.,
Cанкт-Петербург
Ситуации жизни перед лицом медицинской катастрофы:
диагноз длиною в жизнь
Эл. журнал «Психотерапия» №10 (214) 2020 С.89-100
Аннотация: Угроза коронавируса поставила проблему риска для жизни, обострив внимание к телесности человека, которой активно занималась французская феноменология ХХ века (Г. Марсель, Э. Левинас, М. Мерло-Понти). Однако проблема жизни в ситуации медицинской катастрофы существовала всегда, поскольку у человечества постоянно есть ряд заболеваний, которые оно не умеет лечить. И сегодня значительная часть населения постоянно живёт перед лицом угрозы смерти.
Это, прежде всего онкопациенты, поскольку лечение онкологии тяжело сказывается на организме и психике, а его необратимые последствия вызывают угрозу рецидива. И есть другие категории людей, которые имеют диагноз длиною в жизнь, например, аутисты – которых сегодня становится всё больше, при этом они не имеют социальной защиты как специальных условий для реализации и потому стоят перед угрозой деградации личности.
Но если рассмотреть идеологию неизлечимых болезней философски, как это сделано в данной статье, они сигнализируют, хотя и негативно, о вечных вопросах и грядущих перспективах развития человечества.
Нынешняя ситуация с вышедшим из-под контроля вирусом не столько ставит какие-то исключительные новые задачи, сколько обращает внимание на вопросы, которые давно стоят в повседневной жизни, но не решаются, потому что общественное сознание предпочитает закрыть на них глаза. Это рассмотренные в статье проблемы изоляции и самоизоляции, страха перед будущим, вины и дискриминации – как коренных социально-психологических причин катастрофичности рассмотренных болезней. Это также требование осознанности смерти и минимизации страданий как нормы, предполагающей внимание и уважение к человеку, более высокий этический и финансовый уровень заботы о нуждающихся и такие этические ценности как качество жизни и сострадание.
Ключевые слова: медицинская катастрофа, пандемия, онкология, аутизм, идеология болезней, философская этика
Elena Shchepanovskaia,
PhD in Philosophy,
Saint-Petersburg
Living in Front of Face of Medical Disaster: Life-long Diagnosis
Abstract: Spreading of the covid19 posed a life-threatening challenge, drawing attention to human physicality, which was actively considered by the French phenomenology of 20th century (G. Marcel, E. Levinas, M. Merleau-Ponty). However, the problem of living in a situation of medical disaster has always existed, since mankind always has a number of diseases that cannot be cured. Nowadays a significant part of the population constantly lives in front of the threat of death.
First and foremost, these are cancer patients, since the modern treatment of oncology has a severe effect on the body and psyche, and its irreversible consequences pose a threat of relapse. And there are other categories of people who have a lifelong diagnosis, for example, autistic people whose number are steadily increasing. They do not have social protection enough for social realization and therefore face a threat of degradation of personality.
However, if we consider the ideology of incurable diseases philosophically, as it is displayed in the article, they signal, albeit negatively, about eternal questions and future prospects for the development of the mankind.
The current situation with the virus that has gone out of control does not pose some exceptional new challenges, it draws attention to the problems that have long been faced in everyday life, but are not still solved, because the public consciousness prefers to ignore them. These are the challenges of isolation and self-isolation, fear of the future, guilt and discrimination, which are also dealt with in the article as the root socio-psychological causes of the catastrophic nature of the diseases considered. It is also a requirement of awareness of death and minimization of suffering as a norm, which implies attention and respect for a person, a higher ethical and financial level of care for those in need and ethical values such as quality of life and compassion.
Index terms: medical disaster, pandemic, oncology, autism, ideology of diseases, philosophical ethics
I. Жизнь в ситуации постоянной катастрофы:
онкология и аутизм
Угроза коронавируса поставила проблему риска для жизни перед всеми, обострив внимание к телесности человека, которой активно занималась французская феноменология ХХ века (Г. Марсель, Э. Левинас, М. Мерло-Понти). Однако проблема жизни в ситуации катастрофы, и прежде всего медицинской, существовала и существует всегда, поскольку у человечества постоянно есть ряд заболеваний, которые оно не умеет лечить. И сегодня есть часть населения, которая не виртуально: зная о проблемах из интернет-сетей и СМИ – а реально живёт перед лицом угрозы смерти.
Это, прежде всего онкопациенты, число которых неуклонно растёт. По данным Минздрава, в 2019 году в России выявлено 640 400 случаев онкологии, что на 2,5% выше показателей 2018 года. Eжегодно в мире от рака умирает 8 млн. людей (15 – каждую секунду), из них 300 000 россиян: почти каждый второй (!) из заболевших [6]. Если сравнить с коронавирусом, от него за 2020 год умерло 1,5 млн в мире и 44 тысячи в России (1/5 заболевших), то есть примерно в 7 раз меньше. Mетоды лечения онкологии, далеко не всегда эффективные[1], тяжело сказывается на организме и психике, а его необратимые последствия настолько ухудшают здоровье, что само лечение нередко вызывает угрозу рецидива болезни. (Например, нарушение функций печени и сердца в результате химиотерапии; разрушение костной ткани, плохо влияющей на выработку кровяных телец; фиброз лёгких в результате радиотерапии, делающий лёгкие аналогичными лёгким заядлого курильщика – всё это предпосылки онкологии.) Медицина сегодня не занимается профилактикой и преодолением последствий онкологического лечения. Таким образом, начав лечение, пациент попадает в замкнутый круг. Здоровье и качество жизни даже после успешного лечения при онкологическом диагнозе никто не гарантирует[2].
И есть другие категории людей, которые имеют диагноз длиною в жизнь. Это, например, аутисты – сегодня их на планете уже более 10 миллионов и становится всё больше: если верить прогнозам, в ближайшие годы каждый 30-й житель планеты будет иметь данный диагноз. Детский аутизм регистрируется на планете каждые 20 минут, а ежегодно число детей с аутизмом увеличивается на 13 % [1, c.54]. Это неудивительно, так как, во-первых, общая виртуальная компьютерная жизнь способствует развитию аутических наклонностей, если они есть. Во-вторых, возраст родителей за век существенно сдвинулся: от 20-30-ти к 30-40-ка годам и более, а в старшем возрасте аутические проявления ребёнка: заторможенность и слабое развитие коммуникативных навыков – более вероятны.
Семьи с особенными, как сегодня говорят, детьми у нас тоже живут в ощущении катастрофы. Медицина не умеет им помочь: лекарства здесь оказываются малодейственными и, как в случае онкологии, имеют ухудшающие самочувствие и качество жизни последствия. Сеть психотерапевтической помощи, которая требуется для таких детей (прежде всего, коррекция поведения), не развита, как и в случае онкологии. Проблема аутизма не оформлена социально: сегодня по достижении совершеннолетия диагноз аутизм склонны менять на шизофрению, поскольку протоколы её лечения есть, и есть ряд препаратов, которые порой дают положительный эффект. Хотя далеко не всегда, и аутистам они слабо подходят. При данном диагнозе ментального искажения реальности нет, и ум зачастую может быть выше среднего, хотя аутистам сложно его проявить в стандартной ситуации.
Таким образом, если над семьей, столкнувшей с онкологией, висит угроза смерти близкого человека, то семья с аутистом стоит перед ещё более страшным риском пережить деградацию личности ребёнка, в случае, если при своей слабой коммуникативности он не сможет реализоваться в обществе. И онкология, и аутизм оставляет родственникам роль сиделки больного на всю оставшуюся жизнь, которой сопутствует страх, что близкий человек не выживет.— Хотя для первых есть хосписы, если человек уже близок к смерти и обслуживать его всё более тяжело, а для вторых психоневрологические интернаты (ПНИ), если деградация ментально нормального человека в психически больного уже произошла. Понятно, что такая социальная помощь – крайний случай, потому что для современного человека критерий качества жизни не менее важен, чем сама жизнь. И смерть может сегодня казаться предпочтительнее, чем потеря личности, сохранять которую помогает свой дом и личное пространство.
Как указывает наш современный философ Мераб Мамардашвили, за тем, что мы на обыденном языке называем актами человеческого достоинства, стоит метафизическое состояние, и «жизнь, в которой это отсутствовало бы, была бы настолько печальной, что не стоила бы того, чтобы быть прожитой» [10, с. 595]. Философ называет достоинство самым важным качеством, с которым мы должны очень осторожно и бережно обращаться.
Социальная этика в нашем обществе, в отличие от лично-философской этики или уровня жизни западного мира, пока не возвысилась до критерия качества жизни и философского понятия достоинства человеческой личности, как его рассматривает М. Мамардашвили. Постоянное недомогание (особенно для пожилых) и социальная изоляция (для не таких, как «все») могут считаться нормой, и, признавая только жизнь приоритетной ценностью, российская этика позволяет обрекать людей на жизнь, которая хуже смерти.
А статистика сегодня такова, что проблема онкологии может затронуть каждого пожилого человека, а проблема аутизма – любую супружескую пару в среднем возрасте, что и побудило выбрать для статьи эти медицинские проблемы.
Ощущение катастрофичности, рождаемое ими, подтверждает статистика самоубийств при онкологии и аутизме. Западные источники показывают, что риск сиуцида среди больных раком в два-четыре раза выше, чем у здоровых людей того же возраста [19; 22], и он остаётся значительно повышенным даже в течение 15-ти лет после обнаружения опухоли [20]. Среди частых мотивов самоубийства – боль и соматическое страдание, но также бесцельность и мучительность дальнейшего существования и неэффективность лечения [4, c.22].
По американской статистике, риск смерти в результате суицида у аутистов в 5 раз выше [21], а по шведской - в 7 раз [24]. И это объясняется тем, что ряд факторов риска по суициду гораздо чаще встречаются среди людей с аутизмом. Это депрессия и социальная изоляция [21]; травля со стороны сверстников у подростков [25], а у взрослых гораздо более высокий уровень безработицы или занятости, не соответствующей уровню возможностей, по сравнению с обычными людьми [23].
II. Значимость телесного
Обрисовав такую невесёлую перспективу, постараемся понять идеологию этих всё более распространяющихся болезней. Лучшее понимание их может привлечь к ним социальное внимание, так как современный мир старается откреститься от всего, что связано со смертью, болезнью и тем, что считается социальной анормальностью, рассчитывая на молодость, здоровье и умение создать впечатление – конкурентоспособную успешность. И оказывается застигнут врасплох такими событиями, как эпидемия covid-19, которая показывает, что данные ценности – далеко не самые фундаментальные в жизни человека.
Телесность человека, привлекающая к себе внимание ХХ века,- это не только молодость, здоровье и саморепрезентация. Она имеет ту глубину, которую видели за ней философы – выражение «я» как воли (А.Шопенгауер), фундамент психического и ментального (Г.Марсель), естественное «я» или субъект восприятия (М. Мерло-Понти) и тёмную основу бессознательного коренящейся в ней духовной свободы (Н.А.Бердяев).
Французская феноменология утвердила онтологическую значимость телесного. Г. Марсель сформулировал понятие «собственного тела» как экзистенциальной основы существования: «Невозможно отделить друг от друга существование, сознание себя как существующего и сознание себя как облеченного телом, как воплощенного» [12, С.9].
Для Э. Левинаса трансцендирование имеет основу в телесном движении [9, c. 602]. Тело есть опыт свободы, так как свобода субъекта – прежде всего свобода его тела, его ориентаций и движений. Философ пишет о восприятии, которая предшествует сфере мышления, где человек не познаёт, а переживает доступные ощущению свойства (зелень листвы, багровый цвет заката): «Чувствовать значит находиться внутри, причём так, что обусловленность и, следовательно, неосновательный «в-себе» характер этой среды, тревожащий рациональное мышление, ни в коем случае не включается в ощущение». [5, c.153] Телесная восприимчивость основополагающа, так как доказывает мне моё собственное существование: «Этот край света, вселенная моего существования, город или квартал, улочка, на которой я вырос,… меня обосновывают. Я принимаю их без раздумий" [5, с. 156].
Для М. Мерло-Понти восприятию мира также предшествует его приятие, задаваемое телесностью: перцептивная вера, более древняя по происхождению, чем оформленное понимание: «... частицы материи, слова, события одухотворяются смыслом, контуры которого они обрисовывают, но не содержат в себе, <…> смыслом мира, данного нам вместе с самым незначительным из всех наших восприятий» [14, C.33]. Тело есть открытая целостность и потому открывает доступ к целостности мира. Оно есть якорь, закрепляющий сознание человека в мире.
Мысль, обращённая к сфере допредикативного, есть воплощённое cogito, телесное ego, не отменяемое сознательным ego. Сознание в современной философии принято определять через интенциональность (направленность на объект). Мерло-Понти считает, что движение интенциональной направленности сначала присуще телу, и затем только сознанию, и «сознание изначально есть не “мыслю”, а “могу”» [2, с.54].
Болезнь ставит акцент на слабости тела, но и помогает понять силу и значимость телесного для восприятия и осознания явлений. В болезни образ телесного увеличивается в размере, перекрывая всё остальное, но одновременно жизненные потребности минимизируются: предел этой минимизации – смерть. В этом болезнь сходна с аскезой, и сходен и результат очищения: переживание болезни и выздоровление – это естественный катарсис.
Телесность с её проблемами болезней отражает фундаментальные вопросы бытия и заостряет проблемы современного бытия человека. Она указывает нам, как жить,-- и как выжить нельзя. В этом смысле болезнь имеет этическое значение.
III. Идеология болезней, их позитивные эволюционные тенденции
а. Онкология
Итак, что такое онкология? Во-первых, раковые клетки (иначе их называют молодые или незрелые) возникают ежедневно у всех людей, но, когда иммунитет нормален, естественно уничтожаются[3]. Таким образом, это болезнь, связанная с потерей сил, отчего чаще она возникает у пожилых. Напряженный ритм жизни, присущий современному обществу, увеличивает риск рака, оставляя за бортом жизни тех людей, которые его выдержать не могут. С другой стороны, есть люди, которые сами склонны выкладываться, достигая чего-то через самопреодоление (а только так в нынешнем обществе чего-то и можно достичь), и неминуемой наградой за взятые вершины становится болезнь.
Во-вторых, толчок к онкологии дают раны, порезы, ушибы и другие нарушения ткани. Поэтому чреваты онкологией все операции, столь популярные при развитой современной хирургии, в том числе и операции, рекомендуемые для предотвращения онкологии «на всякий случай». Это обращает к проблеме, что западная медицина есть наследница медицины, рассчитанной на войны. И коль скоро человечество осознало их пагубность, пора сделать шаг от экстремальной медицины к медицине более экологичной, которая не удаляет из организма органы, но лечит тело в его целостности.
Здесь ставится вопрос об экологии тела. Хирургическая операция – это, несомненно, десакрализация тела (даже просто по чисто материальному отношению к телу хирурга, для которого не существует личность пациента). Экологичное же отношение к телу есть признание его целостности, как в некотором роде святости. Сакральности тела как основы свободы и фундамента высших человеческих функций, как было упомянуто выше, побуждающей удержаться от лишнего внедрения в него и даже соприкосновения с ним. (Выставление тела напоказ в современной культуре, зачастую ради рекламы, лишающее его ореола святости, всегда апеллирует к его частям, но не к целому.)
В-третьих, онкологию считают чрезмерной реакцией нашей защитной системы и в этом смысле её неправильной работой, что помогает понять, почему она часто возникает как реакция на стресс или на непривычное воздействие (например, радиоактивное). А также на сбой естественного или привычного ритма деятельности, почему у женщин она часто возникает при перестройке организма в период климакса, но также может возникнуть при беременности и кормлении.
Философски здесь можно выделить идею чрезмерной защитной реакции. Эта идея, несомненно, присуща современной цивилизации. А тем, чем больна цивилизация в целом, болеют люди в конкретных проявлениях. Обезопасив себя от природы (в том числе вирусов и бактерий), люди разучились взаимодействовать с ней, что породило одну из подспудных возможностей гибели цивилизации. Чрезмерность иммунной реакции свойственна и некоторым другим, аутоиммунным, заболеваниям, когда механизм защиты работает и тогда, когда ему следует остановиться.
Мы порой склонны абсолютизировать совершенство телесных процессов, и их в высшей степени разумное устройство, позволяющее ХХ-му веку говорить даже о разуме клеток. Однако тело направляется чаще всего бессознательно, особенно в таких случаях, как страх или стресс. В данном случае, болезнь рождает философский вызов управлять своим сознанием, чтобы оно хотя бы не мешало телу и не стимулировало болезнь: отключать или верно направлять свой разум, как тому учат религии. И, по-видимому, человечество к этому уже подготовилось, коль скоро век назад Гуссерль определял сознание через понятие интенции (сознание есть его направленность), и это определение в философии сознания сегодня стало ведущим.
С другой стороны, мудрость природы проявляется в том, что безостановочный механизм обновления клеток, приводящий к возникновению опухоли, -- это тот же механизм, который мог бы даровать человеку бессмертие, если бы клетки при этом могли исполнять свои функции, а не оставались недифференцированны, как это происходит при раке. Можно ли рассчитывать, что когда-нибудь природа выйдет к использованию этого механизма, как нам бы того хотелось? Гарантировать, конечно, нельзя. Наша телесность – кладезь возможностей, но проявляются они лишь так, как могут проявиться в данных условиях. Однако эволюция постоянно ищет пути сотворения чего-то нового, хотя увидеть это можно лишь в масштабах миллионов лет, а не одной человеческой жизни.
Это, конечно, обобщающе-философский взгляд на проблему. А если более конкретно, медики признают, что объединяют под ярлыком рак большую группу различных заболеваний – потому панацеи не только нет, но даже и быть не может.
И мы видим, что проблемы, которые вскрывает онкология, во многом те же, которые выявляются в связи с коронавирусом: страх отсутствия иммунитета и чрезмерная защита. Что же касается лечения, даже одни и те же лекарства от простуды и гриппа не однозначно всем помогают, просто на этом не ставится акцента. Это становится заметным именно при серьёзных болезнях, допускающих летальный исход. И поскольку организмы разные, а индивидуальный подход в медицине сегодня устранён и заменён на типовые протоколы, стремление найти вакцину от коронавируса, помогающую всем, столь же утопично, как и в случае панацеи от рака, но в данном случае вера перерастает в миф, и идея подменяет собой реальность.
б. Аутизм
Обратимся теперь к проблеме аутизма. Непонятно, является ли аутизм врожденной проблемой. Генетических изменений ДНК за аутизмом не стоит (в отличие, например, от болезни Дауна). Правда, есть гипотеза, что аутизм задаётся РНК, то есть на уровне какой-то древнейшей генетики – к которой человечество пытается найти подступы, но ещё не нашло. (РНК изначально роль носителя генетической информации: в отличие от ДНК, она могла автономно себя воспроизводить, играя ещё и роль катализатора реакций, которую потом на себя взяли белки. Но древняя РНК не являлась столь надежным хранителем памяти, как ДНК, поэтому две функции, совмещенные в РНК, потом разделились.) [10]
Порой аутисты начинают говорить, а потом перестают, и другие навыки могут также теряться. Это происходит потому, что обучение языку и поведенческим реакциям у аутистов происходит не спонтанно, бессознательно, как у большинства детей, а только сознательно, «через голову». Отсюда небольшое количество слов и социальных навыков, которые не усваиваются сами, которым надо обучать – и которые при этом вдруг усваиваются даже слишком прочно.
Если мы привыкли сбрасывать информацию, полученную из оперативной памяти (сознания) в долговременную (бессознательное или, точнее, подсознание), там обрабатывать её и посылать ответ и реакцию обратно – как качаются качели, то у аутистов они стоят. Быстрота скрытой, бессознательной обработки информации не действует, а во внимании оперативной памяти, которую мы обычно и называем умом, человек не может удержать сразу много факторов. И отсюда общая замедленность мышления и реакций. Но отсюда и интеллект, если брать классический случай высокофункционального аутизма. Ведь аутист поневоле привыкает сознательно оперировать большим количеством факторов, чем обычный человек.
Нам легко видеть избирательно: когда выбор делает наше подсознание, но не ум. Аутист же видит очень много деталей. Ему требуется время, чтобы выбрать то, что нужно и будет социально востребовано. Этот выбор не спонтанен, он сознателен. В спонтанном выборе человек уверен: он просто не замечает процедуры выбора. Сознательный выбор всякому человеку даётся с трудом.
Детали могут перегружать восприятие, особенно эмоциональное, и особенно если эмоции грубы и за ними ничего не стоит, кроме социальной привычки, которой аутист не владеет. После общения ему надо долго отдыхать. Если он устал и более не в силах выбирать, то отвергает всё – и тогда создается впечатление, что он вообще ничего не воспринимает. Это не так, его восприятие более тонкое и нестандартное, чем у большинства. Но перед ним стоит сложная задача осознать всё воспринятое и перевести в стандартные адекватные слова, чтобы он стал способен этим поделиться.
Медлительность ответа и заторможенность реакции не значит, что аутист не хочет общаться: он просто не знает, что правильно делать в данный момент. Ничто не подсказывает ему это, если только что-то сильно не затрагивает его, будучи для него жизненно важным. Раз социальные привычки не усваиваются сами собой, в них он тоже склонен сомневаться, как во всем, что делается «от ума».
Поэтому аутисты часто сами вырабатывают для себя поведенческие ритуалы, чтобы обрести уверенность в своих действиях. При неуверенности в себе ритуалы эти могут становиться обязательными и характеризоваться как обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР).
А теперь вопрос: если отбросить расстройства аутического спектра (РАС), такие как ОКР, всё остальное так ли уж однозначно плохо?
Хотели бы мы ко всему относиться сознательно? – Безусловно. Ведь человека делает человеком его разум.
Надо ли отбросить не лучшие образцы социального поведения, которые мы некритично усвоили с детства? – Конечно. Ведь только так можно построить новое, лучшее общество.
Не раздражает ли нас пустая болтовня, и не стремимся ли мы, чтобы каждое слово было осмыслено, чтобы за ним стояла жизненная практика, а не ложь, прикрывающая своё нежелание и неумение что-либо сделать? У аутистов за словом стоит дело, или хотя бы искренняя вера в дело. Они не могут лгать. Оказывается, социальную привычку ко лжи усвоить не так и легко. За ней ведь ничего не стоит, кроме сложного навыка строить хитрые социальные ходы ради своей выгоды, да ещё ведь надо каким-то образом понять, как к ней отнесутся другие: поверят или нет, и просчитать все варианты реакций! А вот чувство юмора усвоить гораздо проще: за ним стоит легко просекаемый логический перевёртыш и элементарное ощущение веселья.
Медлительность и сложность коммуникации делает аутиста неконкурентно-способным в нынешнем обществе, и это основная проблема. Однако, это не ранит его так, как человека, который привык к зависимости от общества и не может преодолеть эту зависимость, отчего возникает социофобия. Аутизм – то, что преодолевает социофобию. Ведь социофоб боится моделей социального поведения, которые не может принять по какой-то причине. Аутист их просто не воспринимает или не усваивает настолько, чтобы их бояться. Ведь через ум он усваивает только то, что «правильно» (а те общественные проявления, которые вызывают страх, неправильны). Можно предположить, что у родителя-социофоба ребёнок с большей вероятностью будет аутистом.
И это третья причина, кроме двух упомянутых выше, по которой в наши дни растёт число аутистов: подсознательное стремление изолироваться от нежелательных социальных явлений. Она может быть с детства бессознательно впитана из окружения, как и носить характер собственной защиты организма и психики: аутисты – зачастую люди с тонкой чувствительностью и низким в связи с этим болевым порогом. Для них болезненны громкие звуки, резкие эмоции, кричащие действия напоказ и другие аналогичные проявления, принятые в современном обществе (броская реклама), которые этически мы бы характеризовали как недостаток культуры или её издержки.
Понятие аутизма появилось недавно: только в наши дни на него обратили внимание как на социальную проблему, которая была названа словом. Раньше считалось, что просто есть интровертивные люди, которые плохо вписываются в общество. Или есть люди с физиологическими нарушениями речи. Или есть умственно отсталые люди. Но аутизм – ни то, ни другое, ни третье: это иной способ работы мозга.
С аутистом воистину тяжело общаться: он выглядит как «человек в футляре», и сложно узнать, что внутри этого футляра, потому что сложно провести аналогию с самим собой. Как считал Гуссерль: сознание «я» узнает себя через образ Другого. А через образ аутиста привычное нам сознание себя не узнает.
Уже древние шумеры говорили: «Мой рот равняет меня с людьми» [15, С.323]. Эволюция сотни тысяч лет шла по пути развития речи, и Хабермас считал, что в самой основе её – развитие коммуникативных навыков. Нынешнее информационное общество – вершина этого. Но диалектика такова, что после достижения вершины начинается спуск. Компьютер, максимально упростивший общение, становится стимулом ко всё большей потере навыков живой коммуникации и прогрессированию аутизма.
ЭВМ создавалась, чтобы ускорить слишком медленные ментальные процессы человека, но взаимодействие человека с компьютерным экраном, репрезентируя его мысли на экран и фиксируя их, тормозит их, по сравнению с полётом мысли, не привязанным к устройству. Информационное общество ограничено антропологическим пределом восприятия информации. Следовательно, приблизившись к этому пределу, развитие общества и человеческого сознания должно повернуть в другую сторону.
Через явление аутизма мы отчасти можем понять, в какую сторону оно поворачивает. Как мы видим, в компьютерную эпоху мышление замедляется, чтобы стать более осознанным и детальным.
И если всё больше нарождающихся людей не воспринимают существующие социальные ритуалы и модели поведения и общения, можно сделать вывод, что эти социальные модели радикально устарели. Если происходит психическая перегрузка от нынешних социально принятых эмоций речи, это означает, что они должны быть заменены другими, возможно, более тонкими, детальными и осмысленными. Сейчас мы нередко повторяем одно и то же разными способами, эмоционально убеждая собеседника, чтобы информация была воспринята. Например, в научно-популярных западных передачах каждый факт повторяется раза четыре, в разной эмоциональной подаче. Но чтобы каждое слово было осознано и за ним стояло дело, язык должен стать более лаконичным. Должно развиться восприятие с первой фразы.
Ложь играла интересную роль в древнем мире, где интеллект изначально проявлялся как способность нарушить прежние табу, а хитрость и умение обмануть было признаком превосходства ума (вспомним мифы о Гермесе, который украл стадо коров у Аполлона, или об умном Исааке, получившем от глупого брата Исава первородство в обмен на чечевичную похлебку). Однако сегодня, сколь ни милы нам такие образы древних обманщиков-трикстеров в мифах, в жизни мы бы не стали ими восхищаться. Ложь перестала быть критерием новаторства и проведения своей линии. Вслед за Гермесом, который красноречиво убеждал Зевса, что только что родился и потому никак не мог украсть коров, люди давно научились убедительно говорить ложь. Теперь же хочется вернуться к сакральности слова, которое одновременно является делом, и исходит из самой сердцевины души. Ложь отжила своё прагматическое значение, для дела она более не нужна. Но поскольку ничто раз возникшее в человеческом мире сознания не исчезает бесследно, её роль – служить ментальным перевёртышам в юмористических высказываниях.
И, конечно, в профессиональной сфере люди должны цениться не за слова, то есть умение наладить контакты и преподнести себя, что сейчас вышло на первый план, но за реальное дело.
Аутисты нередко талантливы в избранной ими узкой сфере деятельности, хотя это не сразу видно. Нейротипичным начальникам, которые должны им дать зелёный свет, это сложно распознать. И здесь как нельзя более актуален пронизывающий весь XX век, начиная с Томаса Манна, образ гениальности как болезни. Гениальность и талантливость не типичны в принципе. И поскольку мышление не является независимым от телесных процессов восприятия, а в самой своей основе базируется на них – чему посвящены упомянутые выше работы Г. Марселя, М. Мерло-Понти и Э. Левинаса, то человек, мыслящий оригинально, имеет и нестандартные телесные процессы. Потому для него естественно вести себя по-своему, странным образом нарушая общепринятые модели – для их возможной замены в будущем.
То, что кажется должным или недолжным, нужным или ненужным,- то есть то, что описывают этические категории, есть реальность сознания, которое не только подстраивается под жизнь, но и подстраивает её под себя. Поэтому то, что должно быть, рано или поздно будет. А ненужное уйдёт. Болезни тоже выявляют это должное негативным способом: как образчики компенсации того, что уже отжило, но пока не ушло с арены истории. Поэтому стоит сожалеть о социальной невписанности аутистов или онкопациентов: и у тех, и у других есть интересная эволюционная роль, хотя проявляется она ныне в социально неприглядном виде.
IV. Этика болезней: минимизировать ситуацию катастрофичности
Перейдём теперь к этике этих проблем. Что реально может быть сделано в сфере сознания, чтобы минимизировать ситуацию катастрофичности, связанную с недостаточностью медицинской помощи в этих сферах?
Основная проблема, которая здесь возникает и которую надо преодолеть, это социальная изоляция. Самоизоляция была провозглашена как панацея в ситуации с коронавирусом, однако изучение вопроса показывает, что привлекательный своей элементарностью лозунг «Сиди дома!» не столько ведёт к здоровью, сколько подрывает иммунитет, увеличивает заболеваемость и усугубляет болезни. Так, в академическом журнале по психологии (Perspectives on Psychological Science, Vol. 10, № 2, 2015) были опубликованы результаты статистического анализа, согласно которым отсутствие социального взаимодействия повышает риск для здоровья так же сильно, как курение 15 сигарет в день или алкогольная зависимость, и в два раза вреднее для физического и психического здоровья, чем ожирение. Сама наша иммунная система работает так, что люди, которые чувствуют себя одинокими, в большей степени подвержены воспалениям (PNAS, Vol. 112, № 49, 2015)
1. Проблема изоляции и вины в онкологии
Как показывает исследование 580 тысяч пациентов, предпринятое Американским онкологическим обществом, социальная изоляция увеличивает риск смерти от онкозаболевания на 60-84% (American Journal of Epidemiology, Vol. 188, № 1, 2019). Чтобы устранить проблемы изоляции и самоизоляции при онкологии, надо хорошо понимать их причины.
Прежде всего, известие о раке нередко вызывает ужас смерти, который не только побуждает онкопациентов замкнуться в себе, но и заставляет других людей сторониться общения с ними. В общественном сознании на раковых больных лежит печать смерти: являются проводниками в тот мир, которого живые стремятся всячески избежать. Страх этот происходит во многом от того, что последний век вынес проблему смерти «за скобки» и значительно сократил культуру обращения с умершими по сравнению с предыдущими тысячелетиями, когда родственники должны были оставаться с покойным сутками и исполнять многочасовые коллективные ритуалы. Сейчас они остались формальными, а порой практически сведены на нет. При социальной идеологии, когда человек обязан быть молодым, здоровым и успешным, в социуме нет места явлению смерти. Смерть табуируется, и её сакральный (духовный) смысл и уважительное отношение к процессам умирания почти утрачены. Как пишет философ Борис Марков, «мы разучились общаться со смертью, и она одичала» [11, С.284].
В XX веке мировых войн и массовых смертей интерес к смерти пестовала только философия, пытаясь удержаться «вблизи причудливой растительности этих краёв», - в чём, согласно Альберу Камю, заключается подлинное усилие познания. Наше владение потусторонним отражает осознание посюстороннего, как пишет Камю: "Я боюсь смерти в той мере, в какой я отделяю себя от мира, в какой я связываю свою судьбу с судьбою живых, вместо того чтобы созерцать вечное небо. Создавать людей, умирающих сознательно, значит уменьшать расстояние, которое отделяет нас от мира" [5, с.85].
Сейчас «расстояние от мира» увеличивается, поскольку сознание человека приспосабливается к социуму, который становится всё более формально-виртуальным. Действуя по шаблонам правил во всех сферах жизни (даже тех, где это становится вредным и опасным – в медицине и образовании), индивид всё более отучается реально вникать в проблемы и брать на себя ответственность за своё дело и за другого человека.
В онкологии возникает при этом странная ситуация, когда пациент после операции или химиотерапии выписывается «под наблюдение врача» поликлиники, которая, по идее, должна заниматься последствиями лечения, но врачи поликлиники, чтобы не брать на себя ответственность, склонны отправить пациента обратно в онкоцентр.
В этой ситуации от всего, что носит на себе печать проблемы, люди склонны изолироваться. Они не хотят знать, что проблема ходит рядом и может затронуть и их. Поэтому общество в целом предпочитает делать вид, что онкологии или аутизма нет, а если есть, в них есть что-то предосудительное, ненормальное и преступное, от чего надо отстраниться.
Онкопациенты склонны к самоизоляции также и в силу своего недомогания. Это вторая её причина. Хотя в начале лечения онкопациент чувствует себя вполне здоровым. Ему мешает только стресс, связанный со страхом смерти, социальным чувством ненормальности и своей вины, а также бюрократия медицинской машины, на которую затрачивается больше физических и психических усилий, чем на само лечение. Но постепенно накапливаются последствия лечения, и когда 50-летний человек начинает чувствовать себя как 80-летний, его социальные контакты, конечно же, сокращаются. Помочь этой ситуации могла бы реабилитация, но она есть только на бумаге. Подробнее проблемы этой сферы изложены в моей статье [18].
Этически, ни болезнь, ни хронически плохое самочувствие не должно делать людей отверженными. Этому могло бы помочь внимание медперсонала, у нас же в медицинской сфере любой человек, напротив, рискует нарваться на унижение своего достоинства и оскорбление. И это – серьёзный социальный риск, вызывающий стресс. По идее, общение врача и пациента должно строиться по модели совместного решения проблемы, но ныне участие пациента в решении его медицинских проблем исключается, врач подчиняется протоколам, а они – финансовой разнарядке. Поэтому в медицинской сфере пациент выступает только просителем, как если бы он обратился в суд, и просил решить дело за него, рискуя оказаться виновным.
Это усиливает чувство вины от самой болезни и сознания того, что человек может оказаться в тягость своим близким, то есть не даёт им «нормально»: безбедно, радостно и успешно существовать. Сознание это с одной стороны новое, присущее нынешней идеологии здоровья и успешности; с другой – очень старое, навеянное христианской моралью расплаты за грехи.
И сначала это вина за ещё несвершившееся, то есть не имеющая под собой оснований, которую правильнее будет назвать страхом. (Вина – предполагает что-то осознанное. Страх содержит бессознательную компоненту.)
Христианский страх перед расплатой проецируется на страдания, которые несёт с собой болезнь. В сфере онкологии есть способы их убрать, и люди в западных хосписах живут и умирают в компании себе подобных сравнительно радостно и легко. В нашей стране средств на это не выделяется, и страдания неминуемы, и при успешном лечении, и перед смертью. Страх перед ними питает миф вины и расплаты. Это третья причина изоляции и самоизоляции онкопациентов.
– Во многом аналогичные проявления вызывает и отношение к нынешней пандемии. С одной стороны – паника, диктуемая страхом перед смертью и идущая в первую очередь от тех слоёв населения, которые привыкли чувствовать себя наиболее социально защищенными.
С другой – с самого начала отрицательное социальное отношение к группам риска, пенсионерам, которые должны не выходить на улицу и могут подвергнуться штрафу, будто именно они и виноваты в случившемся. Они наиболее чувствительно испытывали и другие социальные санкции: отмену льгот в транспорте, отмену ряда маршрутов. То есть именно наиболее физически слабые были вынуждены ходить пешком, наиболее материально необеспеченные – вызывать такси. Более того, именно пенсионеры, которые постоянно нуждаются в медицинской помощи, оказались лишены её, так как не работали врачи-специалисты поликлиник.
Встает вопрос: если выделение средств на медицину от нас не зависит, что может сделать обычный человек, чтобы уменьшить катастрофичность проблемы?
В наших силах изменить отношение, как на личном, так и на социальном уровне института медицины.
Если вернуться к онкологии, прежде всего относиться к онкопациентам как к вменяемым и отвечающим за себя людям в начале лечения (упомянутое выше сотрудничество врача и пациента), а далее как к людям, болеющим обычной тяжёлой болезнью, а не какой-то особенной (в некотором отношении все болезни могут иметь смертельные последствия). Момент изоляции, выделенности в особую нишу «смертников» и «неприкасаемых» несомненно усиливает ощущение катастрофичности и риск летального исхода, мешая лечению и выздоровлению.
Во-вторых, понимать, что последствия современного лечения рака действительно тяжёлые, и это повод к проявлению милосердия как этической нормы, многие века необходимой и похвальной – и только совсем недавно забытой. Эта этическая установка могла бы вернуть способность медработников и близких пациента входить в его реальные проблемы.
В-третьих, в ситуациях медицинской катастрофы меры, которые продиктованы страхом, часто направлены более на преодоление страха, чем на лечение болезни. Страх и вина – факторы социального мифа, мешающие увидеть ситуацию в её конкретике, а не её виртуальный образ. Как писал Гегель, абстрактно может мыслить домохозяйка, человек с научным мышлением обязан мыслить конкретно [3, C.387-394]. И только когда произошёл выход из такого негативного мифа как из психического ступора (паника парализует), возможно движение вперёд к решению проблемы.
– К коронавирусу это относится так же, как и к онкологии. (Лишь когда паника спала и стало ясно, что коэффициенты смертности не столь катастрофичны, как казались, а сравнимы с аналогичными во время эпидемий гриппа, появилась и более верная для лечения диагностика: идея, что поражаются сосуды, а не лёгкие. Потребовалось более четырех месяцев, чтобы это понять. Ничем иным, как парализующим страхом смерти, порождающим абстрактно-мифический образ, что при коронавирусе невозможно дышать, нельзя объяснить столь долгую невозможность для светил медицины всего мира описать конкретику болезни. И этот образ остаётся доминирующим в массовом сознании, несмотря на достижения диагностики.)
Среди негативных психологических эффектов изоляции – также депрессия, раздражительность, гнев, стресс и недосыпание, с которыми сталкивается любой онкопациент и которые часты для аутистов. Поэтому и в самом начале пандемии (26.2.2020) в одном из наиболее авторитетных журналов по медицине The Lancet вышел материал «Влияние карантина на психику и как его уменьшить», содержащий обзор 24 из 3166 работ на данную тему. Исследования показали, что после изоляции может сохраняться избегающее поведение, то есть сведение к минимуму контактов с другими людьми или прекращение работы (чего сложно, но полезно избежать и при онкологии). Хотя эти эффекты обратимы, если не перешли в тяжёлое психическое расстройство – и психологическая задача не допустить этого при карантине оказывается похожей на ту, с которой сталкивается онкопациент или аутист.
2. Проблема социальной дезориентации при аутизме
Тяжело решать проблему, когда она изначально заявлена как нерешаемая. Ещё тяжелее – когда на социальном уровне проблема вовсе ещё не стоит и ставится только энтузиастами.
Аутистов в нашем обществе тоже скорее будут сторониться не только как слабых физически (такое впечатление создает медлительность), но и как не нормальных психически (отсутствие быстроты реакции и чрезмерная лаконичность речи), хотя ни то, ни другое не соответствует истине. Кроме того, у аутистов существует тенденция к самоизоляции в силу частой проблемы эмоциональных перегрузок. Однако в цивилизованном обществе ни замкнутое поведение, ни даже отсутствие речи не должно делать людей отверженными. Что бы могло уменьшить здесь риск социальной изоляции?
Сейчас у нас начинают обсуждать, копируя запад, что аутисты, как и другие категории особых детей, должны учиться вместе с обычными нейротипичными детьми. У нас это обычно так и происходит, поскольку специальных школ для аутистов нет, и для них, как и для детей с другими психическими особенностями, альтернативой является только форма домашнего обучения. При этом учителя часто не имеют даже элементарной информации о том, что аутист часто не способен дать ответ на вопрос быстро, ему нужна пауза для воссоздания всей конкретики проблемы и поиска максимально точного ответа. Он делает задания тоже медленно, но для него не требуется не многократный повтор (решение типовых задач по схеме), лучше один раз как следует разобраться etc.
Что следовало бы здесь учитывать учителям? Не ставить двойки и единицы за неответ сразу и несданное в срок задание. Поскольку сегодня официально на письменный ЕГЭ выделяется лишние полтора часа и на устную часть +30 минут, почему бы также не давать дополнительное время на полугодовых и годовых контрольных и переводных экзаменах, где они есть? Да, это потребует от учителей лишних усилий, и, возможно, они не сочтут нужным на это пойти. Пока нет официальных распоряжений, остается пункт два предыдущей главы – этическая норма милосердия.
Надо понимать, что то, что с лёту даётся нейротипичным детям, может вызывать трудности у аутистов. Им объективно тяжело учиться в школах, рассчитанных на стандарты иного восприятия, чем у них. Они прилагают гораздо больше усилий, чтобы быть на уровне со всеми. И надо также понимать, что они не хуже других детей, и их нестандартное восприятие может принести пользу социуму. А потому надо не занижать, а скорее завышать их оценки, чтобы вселить в них уверенность в себе, которая обычно низка из-за социальной дезориентации. Надо дать им шанс стать полноценными членами общества, а для этого предотвратить их социальное выгорание, РАС, ОКР и другие медицинские проблемы, связанные с тем напряжением, которое они испытывают в школе и социуме в целом. В этом и заключаются этические нормы милосердия и взаимопомощи, которые играли и играют стратегическую роль в эволюции человечества, как писал о том П. Кропоткин и даже Ч.Дарвин[4].
В целом, при хорошем IQ аутистов, они способны окончить школу – не на отлично, что можно было бы ожидать от учеников с интеллектом выше среднего, но хотя бы на тройки, из-за социальной дезориентации, сложности реакции и заторможенности – и раздражения учителей, которое они этим навлекают на себя.
Во взрослом возрасте решить проблему социальной адаптации труднее. Аутист может себя проявить в решении нестрандартных сложных задач – там, где не справится никто, он может быть на высоте. Но сначала он должен миновать социальную дискриминацию: то есть иметь возможность успешно закончить учёбу и получить работу. Но в условиях конкуренции это почти невозможно, когда в социуме нет представления об аутизме как нестандартном способе ментальной деятельности и о нарастающей проблеме.
Перед ауститами с самого начала их сознательной жизни стоит философская задача отстоять своё видение, своё восприятие мира, - задача, трудная и для нейротипичных людей. Но достойная и необходимая: как писал М. Мамардашвили, «у индивидов есть одна обязанность: не отдавать от себя всё чему-то, что движется по своим собственным, другим законам» [10, с.568].
Чтобы облегчить эту задачу, требуется распространение информации, и тогда со временем исчезнет страх родителей таких детей за их жизнь, и стресс взрослых аутистов, живущих в состоянии катастрофичности, так как они сегодня социально незащищены.
V. Опоры выживания
В заключение хочется вернуться к тому, что нынешняя ситуация с вышедшим из-под контроля вирусом не столько ставит перед человечеством какие-то исключительные новые задачи, сколько обращает внимание на те проблемы, которые давно стоят перед нами в повседневной жизни, но не решаются, потому что общественное сознание предпочитает закрыть на них глаза. Это рассмотренные проблемы изоляции и самоизоляции, страха перед будущим, вины и дискриминации – как коренных социально-психологических причин катастрофичности и неизлечимости рассмотренных болезней. А также требования осознанности смерти и минимизации страданий как нормы, предполагающей внимание и уважение к человеку, более высокий этический и финансовый уровень заботы о нуждающихся, и такие этические ценности как качество жизни, милосердие и сострадание.
Формальные меры: такие, как изоляция, допускающая перемещение в другие города, которые создают риск распространения болезни, при закрытии парков и спортплощадок, которые служат источниками здоровья,-- конечно же, не могут стать основой преодоления ситуации катастрофичности. Пока надежда на то, что человеческое тело окажется достаточно выносливым и само найдёт решение проблемы, созданной умом человека. (На то же мы сегодня надеемся в случае онкологии и аутизма.) Однако материалистическая привычка рассчитывать на тело – на скрытый в нём вселенский разум, как на Бога и на авось, всё менее оправдана в современных условиях, когда природа зачастую не справляется с натиском нарушений экологии, вызванных деятельностью человека. Пандемия вскрывает нарушение этики как экологии общественной жизни, экологии взаимоотношений между людьми.
В ситуации медицинских катастроф, когда тело не справляется, мы начинаем осознавать простую старую истину, что человек не только тело, и искать иные опоры выживания, которые кроются в общественном характере человеческой жизни, её многовековых нормах и этических законах, нарушением которых можно бравировать лишь до поры до времени. Серьёзная ситуация медицинской катастрофы располагает к тому, чтобы выявлять их современную конкретику и вечное начало (чему были посвящены авторские статьи [16, 17]). Требуется перейти к иному, более высокому уровню цивилизованности и его чертам: уважению, честности, справедливости и другим – которые подразумевают и имеют в своей основе нравственную силу личности, архетипически противопоставленную грубой, примитивной, варварской физической силе [17], которая в сложных рисках человеческого бытия (вирус с аномальными свойствами) проявляет свою слабость и несостоятельность.
Общество сегодня живёт так, как если бы угроза катастроф была необходимостью: риск не допускает застоя, и когда его нет, в нынешней слишком регламентированной ситуации вызревает и даже искусственно создается ситуация риска и катастрофы. И хотя катастрофы – отнюдь не единственный способ развития, в позитиве это подводит нас к предельному состоянию – то есть такому, по определению М. Мамардашвили, в котором разрушено всё привычное и всё само собой думающееся [10, c.104]. Оно побуждает осознавать задачи, которыми пренебрегают более спокойные и счастливые времена.
Литература:
1. Акбаева Д.Ж., Боброва В.В. Коэффициент людей с расстройством аутистического спектра в мире и альтернативные методы его коррекции и лечения // Научное обозрение. Педагогические науки.- 2019, №1.- С.54-58
URL: https://science-pedagogy.ru/ru/article/view?id=1798 (дата обращения: 13.07.2020).
2. Вдовина И.В. М. Мерло-Понти: философия плоти и проблема социального // История философии. Вып. 13 / отв. ред. И.И. Блауберг. М., ИФРАН, 2008 СС.49-68
3. Гегель Г.В.Ф. Кто мыслит абстрактно? // Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет. В двух томах. Т.1.-М.: Мысль, 1972.- 668 С.- С.387-394.
4. Зотов П.Б. Суицидальное поведение онкологических больных. Отношение врачей онкологов // Суицидология.- Тюмень, OOO М-центр, 2011, №4.- СС.18-25
5. Камю А. Брачный пир // Изнанка и лицо. Харьков, Фолио, 1998 864 С.
6. Ковалёв А.В. Альтернативное лечение рака // URL: http://limbt.com/page/64/ (дата обращения 2.7.2020)
7. Кропоткин П.А. Этика. М., изд. Полит. литературы, 1991 363 С.
8. Левинас Э. Избранное. Тотальность и бесконечное / пер. с фр. И.С. Вдовиной, Б.В. Дубина. М.; СПб., Культурная инициатива: Университетская книга, 2000. 416 С.
9. Левинас Э. Избранное: Трудная свобода. М.: РОССПЭН, 2004. 752 С.
10. Мамардашвили M. Очерк современной европейской философии. – СПб., Азбука, 2012. – 608 p.
11. Марков Б.В. Философская антропология. Учебное пособие. 2-е изд. СПб., Питер, 2008 352 С.
12. Марсель Г. Быть и иметь. Метафизический дневник / Перевод И.Н. Полонской. Новочеркасск: Сагуна, 1994. 159 С.
13. Мень Е.Е. Аутизм вчера и сегодня: что говорит наука // URL: https://www.youtube.com/watch?v=oQN8I5PPEnM (дата обращения 23.06.2020)
14. Мерло-Понти М. В защиту философии / Пер. с франц., примеч. и послесл. И.С. Вдовиной. М., Издательство гуманитарной литературы, 1996 248 С.
15. От начала начал. Антология шумерской поэзии. СПб., Петербургское востоковедение, 1997 512 С.
16. Щепановская Е.М. Нравственность как основа творчества и взаимопомощь как суть цивилизованности // Национальная стихия творчества: время и трансгрессия под ред. Аляева Г.В. и Маслобоевой О.В.- СПб., изд-во СПбГЭУ, 2017.- 412 С.- С.313-324
17. Щепановская Е.М. Культурное взаимодействие: роль биологических теорий. Миф о борьбе за существование и симбиоз как ведущий фактор эволюции // Ценности и смыслы.- №2 (11).– М., АНOO «Ин-т эффективных технологий», 2011.– С.97-105
18. Щепановская Е.М. Современный медицинский дискурс и психотерапевтические проблемы онкологии // Медицинская психология в России: электрон. науч. журнал.– 2018. – T. 10, № 4 (51). – C. 8
19. Ashford, J. R. Aspects of the epidemiology of suicide in England and Wales / J. R. Ashford, P. A. Lawrence // Int. S. Epidemiol, 1979, Vol. 5, № 2, Pp. 133-144
20. Chatton Reith J., May H., Raimond L. The risk of suicide in cancer patients derived a cancer registry // Rev. Epidemiol Sante Publique, 1990, Vol.38, №2, Рp. 125-131
21. Diehl, L. W. Unfall oder getarnter Suizid / L.W. Diehl // Munch, med. wschr.,1985, Vol. 127, № 11, Pp. 248-250
22. Hedley, D., Uljarevic, M., Cameron, L., Halder, S., Richdale, A., & Dissanayake, C. Employment programmes and interventions targeting adults with autism spectrum disorder: A systematic review of the literature. Autism : The International Journal of Research and Practice, 2017, №21(8), 929-941
23. Hirvikoski, T., Mittendorfer-Rutz, E., Boman, M., Larsson, H., Lichtenstein, P., S. Bolte. Premature mortality in autism spectrum disorder. British Journal of Psychiatry, 2016, №208(3), Pp. 232-238
24. Zablotsky, B., Bradshaw, C. P., Anderson, C. M., & Law, P. Risk factors for bullying among children with autism spectrum disorders. Autism : The International Journal of Research and Practice, 2014, №18(4), 419-427
References:
1. Akbaeva D.Zh., Bobrova V.V. Koeffitsient ludei s rasstroistvom auticheskogo spectra i alternativnye metody ego korrektsii i lechenia [The coefficient of people with autism spectrum disorder and alternative methods for its correction and treatment] // Scientific Review. Pedagogical sciences.- 2019, No. 1.- P.54-58
2. Vdovina I.V. M. Merleau-Ponty: filosofia ploti i problema sotsialnogo. [Philosophy of Flesh and the Problem of Sociality.] History of philosophy, Vol. 13, ed. I.I. Blauberg. M., IFRAN, 2008, pp. 49-68.
3. Hegel G.V.F. Kto myslit abstraktno? [Who Thinks Abstractly?] Hegel G.V.F. Works of different years, in two volumes. Vol.1. M., Mysl, 1972, 668 p.- P.387-394.
4. Zotov P.B. Suicidalnoye povedeniye onkologicheskih bolnyh. Otnosheniye onkologov. [Suicidal behavior of cancer patients. The attitude of oncologists] // Suicidology. Tyumen, OOO M-center, 2011, No. 4, Pp.18-25
5. Camus A. Brachny pir. Iznanka i litso. [The Wedding Feast. Wrong Side and Face]. Kharkov, Folio, 1998 864 P.
6. Kovalev A. V. Alternativnoye lechenie raka [Alternative Cancer Treatment] // URL: http://limbt.com/page/64/ (accessed 2.7.2020)
7. Kropotkin P.A. Etika [Ethics]. M., Izdatelstvo Politicheskoy literatury, 1991, 363 p.
8. Levinas E. Izbrannoye. Totalnost i beskonechnoye. [Selected works. Totality and Infinity]. Transl. by I.S. Vdovina, B.V. Dubin. M .; SPb., Cultural Initiative: University Book, 2000, 416 p.
9. Levinas E. Izbrannoye. Trudnaya Svoboda [Selected works. Difficult Freedom.] M .: ROSSPEN, 2004, 752 p.
10. Mamardashvili M. Ocherki sovremennoi evropeiskoi filosofii.[Essay on Modern European Philosophy.] SPb., Alphabet, 2012, 608 p.
11. Markov B.V. Filosofskaya antropologiya. [Philosophical Anthropology.] Tutorial. 2nd ed. St. Petersburg, Piter, 2008, 352 p.
12. Marcel G. Byt i Imet. Metafizichesrii dnevnik [To Be and to Have. Metaphysical Diary] Transl. I.N. Polonskaya. Novocherkassk: Saguna, 1994, 159 p.
13. Men Е.Е. Autism vchera I segidnya: chto govorit nauka. [Autism yesterday and today considered by science] // URL: https://www.youtube.com/watch?v=oQN8I5PPEnM (accessed 23.06.2020)
14. Merleau-Ponty M. V zashchitu filosofii. [In Defense of Philosophy]. Transl., comment and afterward by I.S.Vdovina. M., Publishing house of humanitarian literature, 1996, 248 p.
15. Ot nachala nachal. Antologia shumerskoi poesii. [Initial Sourse. Anthology of Sumerian Poetry.] St. Petersburg, Petersburg Oriental Studies, 1997, 512 p.
16. Shchepanovskaya E.M. Nravstvennost kak osnova tvorchestva и vzaimopomoshch' kak osnova tsivilizovannosti. [Ethics as a Ground of Creativity and Mutual Aid as the Essence of Civilization.]. Natsional'naya stikhiya tvorchestva: vremya i transgressiya. Ed. Alyaev G.V., Masloboeva O.D. SPb., Publishing house of Saint-Petersburg State University of Economics, 2017, 412 p. Pp. 313-324
17. Shchepanovskaya E.M. Kulturnoe vzaimodeistvie: rol biologicheskih teoriy. Mif o borbe za suschestvovaniye I simbioz kak veduschiy factor evolutsii. [Cultural Interaction: the Role of Biological Theories. Myth of the struggle for Existence and Symbiosis as a Leading Factor in Evolution]. Values and Meanings, No. 2 (11). M., ANOO “Institute of Effective Technologies”, 2011, P.97-105
18. Shchepanovskaya E.M. Sovremenny meditsinski diskurs I psihoterapevticheskie problem onkologii. [Modern medical discourse and psychotherapeutic problems of oncology]. Medical Psychology in Russia: electron. scientific journal, 2018, Vol. 10, No. 4 (51), p. 8
19. Ashford, J. R. Aspects of the epidemiology of suicide in England and Wales / J. R. Ashford, P. A. Lawrence // Int. S. Epidemiol. 1979, Vol. 5, № 2, Pp. 133-144
20. Chatton Reith J., May H., Raimond L. The risk of suicide in cancer patients derived a cancer registry // Rev. Epidemiol Sante Publique, 1990, Vol.38, №2, Рp. 125-131
21. Croen, L. A., Zerbo, O., Qian, Y., Massolo, M. L., Rich, S., Sidney, S., & Kripke, C. (2015). The health status of adults on the autism spectrum. Autism : The International Journal of Research and Practice, 19(7), 814-823.
22. Diehl, L. W. Unfall oder getarnter Suizid / L.W. Diehl // Munch, med. wschr., 1985, Vol. 127, № 11, Pp. 248-250
23. Hedley, D., Uljarevic, M., Cameron, L., Halder, S., Richdale, A., & Dissanayake, C. Employment programmes and interventions targeting adults with autism spectrum disorder: A systematic review of the literature. Autism : The International Journal of Research and Practice, 2017, №21(8), 929-941
24. Hirvikoski, T., Mittendorfer-Rutz, E., Boman, M., Larsson, H., Lichtenstein, P., & Bolte, S. (2016). Premature mortality in autism spectrum disorder. British Journal of Psychiatry, 208(3), 232-238
25. Zablotsky, B., Bradshaw, C. P., Anderson, C. M., & Law, P. Risk factors for bullying among children with autism spectrum disorders. Autism : The International Journal of Research and Practice, 2014, №18(4), 419-427
Другие философские статьи автора