УДК 130.2 : 291.13 / 14
Архетипы культурного творчества, ЭТИКИ И ЭСТЕТИКИ
Формирование мифологемы культурного законодателя и божественного кузнеца
и связанные с ней идеи философии
Современная онтология-IX: Сознание и бессознательное. Сборник докладов межд. науч. конф. (24-28 июня 2019) СПб., ГУАП, 2019. - 322 с. С.248-270
Щепановская Елена Михайловна,
канд. филос. наук, член Союза писателей Лен. обл. и СПб.,
Email: semiravet@yandex.ru
Аннотация:
Культура возникает, когда передача навыков отдается не генетической, а общественной памяти, формируя специальную нишу традиции. Она фиксируется в законы, сначала в форме табу, преобразующие природные инстинкты в социальные потребности (и если З. Фрейд писал о сублимации как преобразовании инстинктов в культурные формы, где культура выполняет репрессивную роль, то К.Г. Юнг считал, что человеческие инстинкты уже преобразованы).
Этот процесс описывает мифологема культурного законодателя и божественного кузнеца, подчиняющих наиболее страшную стихию огня и регулирующих инстинкты. Данный архетип сочетает принципы культурности отношений с творчеством артефактов цивилизации (неслучайно глубинная этимология этого слова связана с и.е. корнем kei – «ковать»). Сюжеты этой мифологемы раскрывают главные утопии человечества и ставят проблему искусственности культурного творчества и его ограничений. Эту проблематику мифоса продолжает логос античности и развивают доныне актуальные идеи философов.
Ключевые слова: универсалии культуры, онтология понятий, мифологический архетип, мифологема кузнеца, архетипы культуры и культурности, этики и эстетики, культурное строительство, предфилософский тип мышления, древнейшие утопии
ARCHETYPES OF CULTURAL CREATIVITY, ETHICS AND AESTHETICS.
Formation of the mythologema of a cultural legislator and a divine blacksmith and related philosophical ideas
Elena Shchepanovskaia, Ph.D. (Philosophy),
independent researcher
Email: semiravet@yandex.ru
Abstract:
Culture arises when the transfer of skills is given not to genetic, but to public memory, forming a special niche of tradition. It has been fixed in laws, first in the form of taboos, transforming natural instincts into social needs (Z. Freud wrote about process of sublimation converting instincts into cultural forms, where culture plays a repressive role, then C.G. Jung has concluded that human instincts are already transformed).
This process describes the mythology of a cultural legislator and a divine blacksmith, regulating instincts and subordinating the most terrible element of fire. This archetype combines principles of cultural relations with the creation of artifacts of civilization (not by chance the deep etymology of this word is associated with an i.e. root kei that means “to forge”). The plots of the archetype reveal the main utopias of humanity and pose the problem of the artificiality and limitations of cultural creativity. Logos of antiquity continues this problem of mythos, it develops in up-to-date ideas of philosophers.
Index terms: mythological archetype, ante-philosophical mode of thinking, ontology of concepts, blacksmith mythologem, archetypes of culture, ethics and aesthetics, cultural construction, ancient utopias
1. Первые законы-табу
I. Древнейший образ коммунистической идеи
Как возникла человеческая культура? В праобществе людей передача навыков не отдавалась более на прихоть генетической памяти; оно отвело для них специальную нишу традиции. Общественная, а не природная передача памяти стала основой культуры.
Пра-общество преобразовывало природные инстинкты в социальные потребности. И если Фрейд писал о сублимации как преобразовании инстинктов в культурные формы, где культура во все времена выполняет репрессивную роль, то его последователь Юнг считал, что человеческие инстинкты уже преобразованы (и это логично, коль скоро человечество занимается их преобразованием миллион лет, как датируют человеческую общину).
Культура начинается с первых законов, которые выступают в форме табу. Табу выполняли роль коллективной воли, первой морали, призванной сохранить племя. Это прежде всего запрет лишать кого-либо из соплеменников пищи. Второе повсеместное табу – запрет инцеста. А третье значимое в истории табу – переход границы: мирный договор между странами.
Первый запрет помогал выжить общинам с наиболее коллективной организацией. Здесь вступал в действие так называемый грегорный отбор, сохраняя те объединения, где вероятность получения мяса всеми была велика, и разрушая те, где она была мала [4, CC. 307-310, 317]. Ещё к неандертальским временам относятся останки калек, с рождения или вследствие травм неспособных самостоятельно заботиться о себе, но доживших до 40-60 лет (то есть до старости) [4, CC. 381-383].
Эти факты подтверждают, что эволюция человека миллионы лет идет по социальному пути, хотя до сих пор порой всплывают рецидивы того, что на научном языке называется биологическим индивидуализмом [4, СС. 313, 358] (примитивно понимаемая мораль капиталистического общества "каждый сам за себя" — тому пример).
– Против неё выступал биолог Пётр Кротопкин, который изучал природу севера и пришел к выводу, что эволюционную роль в развитии играет не межвидовая борьба, а симбиоз: взаимопомощь: "Тогда как борьба за существование одинаково ведёт к развитию как прогрессивному, так и регрессивному <…>, практика взаимопомощи представляет силу, всегда ведущую к прогрессивному развитию. В прогрессивной эволюции животного мира взаимопомощь является главною силою" [5, СС. 32-33]. Это подтверждает множество примеров, как эволюции природы, так и человеческой истории [13]. В книге «Этика» Кропоткин приводит примеры взаимопомощи как стратегической лини человеческой истории. В частности, он рассматривает культуру гостеприимства, когда гостю предоставляют все, чем владеют хозяева, гость рассматривается как посланник Бога, более того, для него даже не грешно украсть [14]. Кропоткин ссылается и на идеи Дарвина, который тоже считал инстинкт борьбы за существование лишь тактическим фактором эволюции, а стратегическим – межвидовое взаимодействие[1]. Социал-дарвинизм исказил идеи ученого, оправдывая ими идеологию капиталистического строя, чтобы узаконить её в умах.
То, что выживать стали все члены общества: даже старики и калеки, которые не занимались охотой и собирательством, а впоследствии земледелием и скотоводством, ускоряло социальную эволюцию: имея досуг, они оказывались наиболее творческими людьми, совершенствуя орудия и сам способ жизни.
Эволюционную роль этого табу доносит архетипический образ хромого кузнеца, в совершенстве овладевшего страшной стихией огня, или увечного мастера, превосходящего других своими способностями. Таков хромающий на обе ноги Гефест, в древней Греции покровительствовавший знаку Весов, или германский хромой Вёлунд; а и.е. корень keu/kau значит одновременно "хромать" и "ковать"). Ведь только калека, не занятый добычей пропитания, мог долго созерцать то, как расплавилась в костре случайно попавшая туда руда, и пытаться слепить из неё нечто, облегчающее труд своих соплеменников. Или изучать свойства обожженной в огне глиняной посуды.
Ограничение собственнических инстинктов лишило приоритета физическую силу и уравняло в правах слабейших членов общества с сильнейшими. Идея равенства в выживании была осознана в идеале коммунизма "каждому по потребностям". Но её основа – не только неосуществленная коммунистическая утопия, а реальность многотысячелетней жизни людей, почему к ней периодически возвращаются общества и их мыслители, начиная с Платона.
Характерно, что в IV-III тысячелетиях, когда люди овладевали выплавкой металла, были сильны общинные настроения, типичные для всей предыдущей истории человечества. Так в Месопотамии регулярно объявлялась "справедливость" или "возвращение к матери", когда аннулировались долги и происходило перераспределение земли, которая мыслилась принадлежностью всей общины.
Таким образом, согласно древнейшему архетипу, идея коммунизма предполагает строительство мира, преодолевшего борьбу инстинктов, а также обеспечение условий творческого развития индивидуальности и её творческого труда. Последнее было той целью, ради который создавал свою экономическую теорию Карл Маркс (создание «универсального человека» вместо «абстрактного индивида», которого формирует отчуждение – между людьми, между человеком и предметом его труда, и его человеческой природой, которую он утрачивает, если труд его не творческий: отчуждение, возникающее при капитализме). Об этой изначальной цели часто забывали его последователи. Хотя эта идея прижилась в социализме как поощрение досуговых занятий в Домах Культуры, что доносят многие хорошие советские фильмы (например, «Берегись автомобиля»).
Идея необходимости творческого развития индивидуальности звучит также в психоанализе Э. Фромма, который в работе "Иметь или быть?" характеризует современное ему общество как больное, захваченное собственническим инстинктом "иметь" и в этом утратившее способность "быть". И в целом в идеалах Франкфуртской школы, вынужденной покинуть Германию во времена фашизма. Беда капитализма – не только в экономических кризисах, из которых его выводят войны, но в формализме и деградации человека («одномерный человек» Маркузе).
Если государство не способно обеспечить всех своих членов и подняться до идеи социальной защиты слабейших, если общество не создает комфортного и безопасного фона для творческого развития граждан (что ныне включает социальную медицину и образование), это означает только его деградацию. Опыт многотысячелетней истории показывает, что такое общество выжить не сможет: оно не имеет эволюционного будущего.
II. Чему мешал инцест? Боги брака
Второе табу: агамный запрет или запрет инцеста, под которым понимались все сексуальные отношений внутри своего рода – повсеместно принимается ради устранения вражды внутри общины (поскольку женщин от смертности при родах в связи с прямохождением долгое время было меньше, чем мужчин, что вызывало конкуренцию). В родовом обществе он был фундаментальной нормой поведения, нарушение которой каралось смертью, так как некогда оно грозило разрушением общества [4, C.246, 363]. Это табу доносит, нампример, образ индейского Кецалькоатля, покровителя жрецов и у учредителя законов и ритуалов, создавшего райскую жизнь в построенном им городе Толлане. Но он нарушил свои же запреты, вступив в брак с сестрой — и это привело к тому, что его город был разрушен.
Впоследствии стало более важно, что инцест мешал развитию отношений с другими племенами. Преимущество межплеменных отношений иллюстрируют северо-американские мифы о Вороне, брак которого с двоюродными сёстрами оказывается неудачным, а жена из другого рода приносит хозяйственное процветание и счастье. Поскольку заключение законного союза часто было возможно только с представителями других племен, это естественно давало выгоды от экономического и культурного обмена.
Значимость первобытного законодательства доносит священный образ брака в мировых религиях.
В мифологии учреждение первых законов относится, во-первых, к образам богов общины (рим. Квирин (от co-viria "собрание мужей"), сканд. Хеймдалль, слав. Радегаст, охранявший чужеземцев. Эти боги исполняют роль культурных героев, научивших людей навыкам жизни в обществе. Одно из их главных деяний культурных героев – овладение огнём, которое приписывают учредителям жертвоприношений: инд. Атхарвану, кит. Фу-си. Другое – основание ритуала брака, которое связывают с именами Фу-си или покровителя общины ариев Арьямана, хранителя закона риты и ритуалов предков-питаров. Когда возникло разделение труда, законы брака изменились: теперь обществу требовался не столько экономический обмен (роль последнего стал исполнять институт торговли), сколько сохранение культурного опыта и передача усложнившихся навыков. И Айрьяман выбирает подходящих супругов уже в соответствии с сословным, кастовым принципом.
Второй образ законодателя в мифах – божественный кузнец: развивая образ овладения огнем, он заведует всем, что создано руками человека, в том числе искусственными установлениями культуры. Так, к славянскому кузнецу Кузьмодемьяну, создателю первого плуга, к которому обращались с просьбой "сковать свадебку". "Факельщиком свадеб" Эврипид называет римского кузнеца Вулкана. Учредителями брака были индийский кузнец Тваштар и египетский ваятель Птах.
Третий мифологический образ культурного творца – обожествление самого закона, например, индийский Брахма: олицетворенный ритуал, или индоиранский Митра, следящий за соблюдением договоров тысячью глазами и ушей. Они тоже заведуют браками.
Эти три образа (и некоторые другие – например, образы прирученных и культурных животных), имеющих сходные функции, формируют единый базовый архетип, который занимает свое место в системе мифологических архетипов (описанных в авторской диссертации [12]) и связан с ними определенными соотношениями.
III. Святость мирного договора
Более позднее историческое время, когда начались столкновения между племенами, выраженные в центральном мифе битвы громовержца со змеем, потребовало возвести в закон мирный договор: это было третье в истории человечества повсеместное и нерушимое табу.
То, насколько священной была граница, иллюстрирует легенда об основателе Рима Ромуле, который убил своего брата-близнеца Рема только за то, что тот шутя перешагнул проведенную им на земле черту. Легенда умалчивает о том, что братья не просто спорили, а делили землю, но оправдывает поступок Ромула. Ромул отождествляется с богом мирных договоров Квирином, учредителем общественных институтов, образ которого в позднее время сливается с Юпитером. В Риме существовали и специальные боги мира (Пакс) и границ (Термин).
Самый яркий образ бога мирного договора – иранский Митра/Мифра, имя которого переводится как «друг»: то есть другой участник договора. Оно восходит к тому же индоевропейскому корню mi-/mei-, как и наше слово "мир". Этот корень, выражающий идею согласия, мира, симпатии и соразмерности, породил также слова "мера" и "обмен" (в корне "менять" содержится значение соразмерности, то есть обмен предполагает обмен на равных). От того же корня происходит и слово "ком-мунизм" (com-munis "общий, любезный всем"). Один из эпитетов Митры — "выпрямитель границ", что указывает на его участие в спорных вопросах при разделе земли.
В митраизме ярко проявлена идея справедливости на основе равенства: закона, равного по отношению ко всем: своим и чужим, ближним и дальним. Оттуда её наследовало христианство. Значение равенства и справедливости нередко сливаются в языке: например, родственны арабские слова `dl ("приводить в равновесие") и `adl ("одинаковый, равный, справедливый"), а арабское `wl означает одновременно "склоняться на одну сторону (о чаше весов)" и "поступать несправедливо, беззаконно, вероломно". Отсюда и привычный нас символ греческой богини справедливости Фемиды – весы. Митре был посвящён календарный период созвездия Весов.
В обозримой истории партнерское отношение вырабатывается далеко не сразу, что доказывает происхождение личных местоимений из пространственно-указательных ("ты" из "тот", "он" из "вон"). Так же постепенно складывается брак, мыслимый нерушимым договором: семья — это тоже искусственно творимый мир, отгородивший себя границей супружеского соглашения от прямого столкновения противоположных начал. Хранителем семьи Митра выступает вместе с Бхагой ("доля, часть", отсюда наше "Бог"): доля-Бхага заведует материальным обеспечением молодожёнов, а Митра поддерживает мир и согласие. Отношение бога мирного договора к свадьбе предстанет ещё более обоснованным, если вспомнить, что браки между царственными семьями с древности и до последних времен служили гарантией прочности соглашений между народами.
2. БОЖЕСТВЕННЫЙ КУЗНЕЦ – ОСНОВАТЕЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ.
КАК ИСКУССТВО СВЕРШАЕТ ИСТИНУ БЫТИЯ
Культура в философии со времен Канта понимается в 2-х смыслах: это культура отношений (культурность) и культура артефактов, шедевров творчества. Последний аспект в мифологии ярче всего раскрывает образ Божественного Кузнеца.
Металлические орудия (мотыга, плуг) упростили землепашество, решив проблему выживания. Уже в древнем Шумере один земплепашец выращивал столько зерна, что мог обеспечить им 30 человек. Это дало возможность человечеству сделать эволюционный выбор: предпочесть земледелие скотоводству и создать земледельческую цивилизацию, связав развитие культуры с оседлым и мирным образом жизни. Неслучайно и слово "цивилизация" восходит к и.-е. корню kei – "ковать".
Наступление бронзового века датируют IV-III тыс. до н.э.– как и первые государства Шумера и Египта, где появляются своды законов. Этому времени предшествовал меднокаменный век, в котором расцветала вторая профессия, связанная с огнём – ремесло гончара, обжигавшего глиняные сосуды. Кузнец в мифах может выступать и гончаром: таков египетский Птах, чье имя значит "ваятель" и чья роль наиболее возрастает в III-м тыс. до н.э., когда он мыслится отцом Осириса и Ра. Обожжённая керамика на Ближнем Востоке распространяется с VII-м тыс. до н.э., и эти достижения гончара и кузнеца становятся вехами развития цивилизации. В мифах кузнец традиционно выступает строителем: его ремесло позволяет созидать прекрасные дворцы, что намекает на обжиг кирпича. Дворцы богов строит греч. Гефест, семит. Кусар-и-Хусас («мудрый и умелый»), инд. Вишвакарман: кузнец, ваятель и плотник, создавший мир.
Мастерство божественного кузнеца, распространяясь на все сферы творческой деятельности (так в имени Вишвакармана “вишва” означает “все”, “карман” означает “ремесла”, а “кармаре” – “кузнец”), оно мыслится магическим. Кузнец может сковать слово и песню, и свадьбу, не говоря о волшебных предметах (так японский кузнец Амацумара изготавливает магическое зеркало, чтобы выманить из грота богиню солнца во время затмения).
Кузнец куёт и сами человеческие способности. Эти представления иллюстрирует осетинский обряд: ребёнка вели в кузницу, и кузнец наносил лёгкие удары по его руке, лежащей на наковальне, говоря: "Будь благословен Тутыром (кузнецом, сковавшим небосвод)". Этот обряд предполагал, что кузнец может выковать силу, ловкость и мастерство рук мальчика.
Богами ремёсел становятся и другие культурные законодатели: иранский Митра, римская Минерва или полинезийский Буэ.
Искусственно созданное предстаёт как выражение творческого совершенства. – В философии эту идею раскрывает понятие вещи у М. Хайдеггера: в отличие от природных явлений и самого человека, вещь является совершенной в своей законченности: «И легки, и ладны вещи даже своим обозримым числом… Только то, что облегчено миром, станет однажды вещью» [10, C.326]). Таков же и идеал человека у Ницше: «Человек… разучился ходить и говорить и готов в пляске взлететь в воздушные выси. Человек больше не художник, он сам художественное произведение» [7, С.62].
Через внешнюю предметность, красоту овеществленной материи истина, скрытая в глубинных законах сознания, проступает на самой поверхности бытия. Вынесенное вовне формирует эстетический взгляд на мир. Для Хайдеггера искусство свершает истину бытия, и он призывает вернуться от технократической науки к мифо-поэтическому мышлению, хранящему зёрна истинной жизни. "Творческое усилие, в котором жизнь проявляет себя, дано от Бога, если оно не сам Бог" [1, С.237],— таков взгляд Бергсона, автора теории "творческой эволюции". Тот же смысл вкладывает в понятие Бога Дьюи, утверждая: "Искусство — это жизнь" [9, С.181], наука и этика подчиняются "инженерному искусству" построения социальной жизни.
Дидро в творчестве прекрасного видел высшее, лишь человеку данное отношение к действительности. Искусство музыки и дионисийских мистерий противопоставляет рационализму философии и религии Ницше. Из русских мыслителей можно добавить к ним Николая Рериха, которого мы знаем как художника и защитника артефактов мировой культуры. Все эти мыслители родились в период осеннего равноденствия, который в Греции покровительстововал кузнец Гефест, а в Иране Митра. Период золотой осени показывает человеку, что природные процессы не только утилитарны: в самой природе скрыто чувство прекрасного. Дьюи определяет категорию прекрасного как выражение гармонии равновесия между человеком и средой.
Если говорить о философской категории эстетики, прекрасное – это единичное, которое содержит всеобщее: истинный шедевр побуждает к сопереживанию весь человеческий мир культуры. Искусство вещественно предъявляет нам это всеобщее, и таким образом в материальной действительности воплощает истину человеческого существования.
Для Шеллинга в искусстве происходит разрешение главного противоречия философии: разделенности субъекта и объекта. Самосозерцание субъективного «Я» завершается в объекте, в котором оно познает свой собственный продукт. Это возможно в художественном творчестве, которое одновременно сознательно и бессознательно: "Искусство есть для философа наивысшее именно потому, что оно открывает его взору святая святых, где как бы пламенеет в вечном и изначальном единении то, что в природе и в истории разделено, что в жизни и в деятельности, так же как в мышлении, — вечно должно избегать друг друга" [11, C.393]. Отсюда понятно, почему искусство можно поставить во главу угла человеческого осмысления жизни.
Есть этому и вторая радикальная причина: искусство выводит нас к границам реальности, к маргинальному, выходящему за рамки обыденной действительности. (В современном искусстве эта тенденция ещё более проявлена, чем в произведениях времен Ницше или Хайдеггера). Для Хайдеггера истинное бытиё человека — трансценденция как «выступание за пределы сущего», «выдвинутость в ничто». Шаг вперёд – опасный шаг, поскольку прежде всего он есть уход от уже существующей гармонии — и только в некоем пределе возврат к начальному единству. Иллюстрацией этого служит начало произведения "Так говорил Заратуштра" Ницше: образ канатного танцора, случайно разбившегося на глазах равнодушной публики — который, по оценке философа, сделал для человечества больше, чем сотни добропорядочных обывателей. И его слова: «Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью» [8, C.11].
Прекрасное тоже есть воплощение предельного — в этом смысле истину определяет красота. Усиливая интенсивность переживания жизни, оно обостряет проблемы, чтобы сделать сознание предельно внимательным к тем преградам, которые препятствуют человеческой свободе. Старые шедевры не теряют актуальности, так как апеллируют к вечному в человеке. В каждом хорошем произведении т.о. скрыт потенциал к эволюционному шагу человечества.
Поскольку искусство содержит потенциал к преобразованию, мы говорим о его магическом влиянии, что ярко отражает мифология. Владея магией творчества, кузнец мыслился сильнее жреца и даже царя богов: так у бурят считалось, что он может заколдовать шамана, в России – что молния громовержца не может зажечь кузницы. Ведь царя, как представителя социальной функции, можно заменить, а кто заменит мастера?
Вывод, который отсюда можно сделать: творчество значимей социальной роли. Чем более человек творческий, тем он сильнее социального консерватизма и любого формального представителя социальной функции. Силу ему дает магия служения творческой задаче, он может и должен трансформировать мир согласно ей. В этом сила интеллигенции.
Но назначение культуры – служить обществу, поэтому в мифах кузнец выступает помощником Бога-царя, который символизирует общество. Кузнец кует оружие его победы: как Гефест – перуны Зевса, а семитский Кусар-и-Хусас – палицы громовержца Балу. Иранский Кава/Кова и русский Кий сами побеждают врага царя богов – змея, последний пашет на нём плугом борозду-границу (русло реки Днепр). Образ связи кузнеца с законом и его роль помощника царя можно найти даже в мифах Африки: например, именем покровителя кузнецов Огуна, сына и помощника творца Обаталы, скрепляются клятвы.
При этом, олицетворяя закон, равный ко всем, кузнец может обслуживать и светлые, и тёмные силы. Семит. Кусар-и-Хусас сделал форточку, через которую во дворец громовержца Балу/Ваала проникла смерть. Индийский Тваштар, возмущенный поведением громовержца Индры, без спроса отведавшим напиток бессмертия, создал из сомы и огня змея Вритру, с которым тому и пришлось сражаться. И примечательно, что в борьбе с Вритрой под предводительством Индры объединились все боги, кроме миролюбивого Митры, который отказался им помогать, сказав: "Поистине, я друг всем существам".
Греч. хранитель огня Гефест приковал Прометея, укравшего огонь, хотя, согласно трагедии Эсхила, сочувствовал ему – потому что Прометей нарушил закон. А с точки зрения эмоциональной истины поведение Гефеста граничит с предательством, и мы вместе с Эсхилом симпатизируем титану. Но в этом архетипе чувства не столь важны, как поддержание установлений закона, которые во многом искусственны и поэтому не всегда истинны, что понимали и древние. Поэтому в индийской философии Митра противопоставляется Варуне, как договор – истине, о них говорится: «То, что относится к договору, не есть истинная речь».
И неслучайно мы находим этимологическое родство слов "кузнец" и "козни", "ковать" и "коварство". Ведь даже войны распространились именно с появлением железного оружия, из-за нарушения границ и других культурных установлений – таким образом, в них косвенно виновато творчество кузнеца.
Любое культурное достижение, увеличивающее силу человека, можно обратить во зло. Отчего в XX веке возникла этика науки, а этика и эстетика издавна мыслились как взаимодополняющие дисциплины. Второе главное понятие эстетики, кроме прекрасного, - это возвышенное, включающее в себя этическое суждение. Для позднего Канта и романтиков подлинный идеал красоты состоит в выражении нравственного.
Божественный Кузнец заведует и эстетикой, и этикой древнего мира, это единый архетип. Здесь надо понимать, что мифос ещё воедино связует полярности, ставшие непреодолимо разделенными с возникновением логоса. Кузнец безобразен, как Гефест или карлики-цверги, но это лишь оттеняет прекрасное, которое он творит. Мифы показывают установление законов одновременно с проблематикой их нарушения.
И проявляя полярности, образ божественного кузнеца соединяет в своём образе глубину и высоту, низ и верх Вселенной. Процесс ковки (раскаленный огонь и дым) изначально ассоциируется с нижним миром, и популярно европейское представление о связи кузнеца с чёртом. От и.е. корня wel, обозначающего врага царя-громовержца, происходят имена рим. Вулкана, осетин. Вёргона, англосакс. Вайланда, изготовившего неуязвимую броню богов, и герм. кузнеца Вёлунда. Неслучайно М.С. Булгаков использует имя Воланда для обозначения чёрта.
Но творческая роль кузнеца настолько значимей его хтонической опоры, что возносит его до роли небесного демиурга. Так, финикийский Хусор раскалывает мировое яйцо. Осетин. Тутыр кует небосвод. Егип. Птах или инд. Вишвакарман творят мир. Греч. Гефест, первоначально олицетворявший фетиш пламени, начинает символизировать все светила и высшую стихию эфира.
3. АРХЕТИП УТОПИЙ: МЕЧТЫ О ПОЛЁТЕ И БЕССМЕРТИИ
Этот архетип можно назвать архетипом утопий, поскольку с магическим искусством божественных кузнецов, преображающим мир, переплетаются все мечты человечества. В мифах кузнец куёт не только предметы, но покалеченные в бою руки и ноги, может изобрести летающую повозку и даже отстрочить смерть.
Так, вавилон. Ишум, адыгейский Тлепш, или осетинский покровитель кузнецов Курдалагон ковали новые части тела взамен покалеченных в бою. В этом можно увидеть и доказательство, что в древности уже было развито протезирование, и фантазию, как и во всех деяниях кузнеца: ведь сначала возникает идея, следом – её осуществление. Опережающее мышление, планирование – то качество ума, которое отличает человека от животных.
Заветную мечту человечества о полетах по небу воплощает греческий мастер Дедал («искусный умелец»), изобретатель столярных инструментов, архитектор и скульптор, сделавший крылья себе и своему сыну Икару, чтоб улететь из плена.
Подобно Дедалу, улетел из плена на сделанном им летательном аппарате германский хромой кузнец Вёлунд. Летающую колесницу изобрел инд. Вишвакарман. Китайский мастер Лу-бань создал летающую деревянную птицу и самодвижущуюся повозку. К ним можно добавить полинезийского культурного героя Иуа, владевшего волшебным веслом, четыре взмаха которого переносили его через весь Гавайский архипелаг.
Были ли изобретения божественных мастеров реальностью или только мечтой? Принимая во внимание развитие фантазии, как собственно творческого способа мысли, сопутствующей данному архетипу, мы вправе не поверить, что у древних существовал автомобиль и самолёт. Кузнец летает по воздуху, как летят по ветру языки пламени, повозка движется сама, как распространяется по земле огонь. И хотя сила огня и воздуха в конце концов позволила создать мотор, изобретения древних были, возможно, менее совершенны, чем говорят о них легенды.
Мифологема Божественного Кузнеца – осознание человека творцом, отразила и его веру, что человек может всё. Поэтому именно кузнецы воплощают самую главную утопию человечества – победу над смертью. Так римский Вулкан мог отсрочить смерть на десять лет, а фин. Ильмаринен на триста лет запер её в сундук. Инд. кузнец Тваштар владеет напитком бессмертия, как и ирланский кузнец Гоибниу. Кит. золотых и серебряных дел мастер Дунфан Шо похищает у владычицы царства мёртвых персик, дарующий бессмертие.
Мифологические утопии бессмертия и продления жизни развиваются в даосизме и алхимии. И от образа управляющего металлами Кузнеца ведёт начало устремляющий человека к бессмертию средневековый алхимический символизм, в котором творческое преобразование реальности предстаёт как свадьба химических элементов золота и серебра.
А если проанализировать более близкий нашему времени культурный след архетипа утопий, в календарный период Весов родились писатель Сервантес, которому удалось создать самый известный в мире утопический образ – живущего фантазиями Дон Кихота, и философ Унамуно, который видит в образе Дон Кихота бунт личности против принижающей её повседневности и противопоставляет рациональной обыденности иррационалистическое "спасительное безумие". А также философ Мемфорд, посвятивший себя исследованию утопий.
Утопия бессмертия, как и способность воображения, которую развивает этот архетип, возвышает человека. Рационально обосновать её стремится А. Бергсон, доказывая, что деятельность мозга сводится только к выбору, сознание же существует и вне его, как сфера, откуда он черпает идеи: "Если учесть, что деятельность ума превышает деятельность мозга..., то нельзя ли предположить, что сознание, проходя через материю, которую оно находит на этом свете, закаляется, как сталь и готовится к более эффективной деятельности, для более интенсивной жизни? Эту жизнь я представляю себе как потребность изобретать, как эволюцию творения" [12, C.27].
Ницше, со всей художественной убедительностью, решает проблему бессмертия в концепции вечного возвращения: «Теперь я умираю и исчезаю,-- сказал бы ты,-- и через мгновение я буду ничем. Души так же смертны, как и тела. Но связь причинности, в которую вплетен я, опять возвратится,-- она опять создаст меня! Я сам принадлежу к причинам вечного возвращения. не к новой жизни, не к лучшей жизни, не к жизни, похожей на прежнюю: - я буду вечно возвращаться к той же самой жизни» [8, СС.161-162].
3. ИСКУССТВЕННОСТЬ СОТВОРЕННОГО И ЕЁ ПРЕОДОЛЕНИЕ.
ЭКОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ. ЭВОЛЮЦИОННАЯ ИДЕЯ
В целом, архетип культурного строительства выражает идею создания искусственного порядка, отграниченного от стихийно-природного бытия: идею границ цивилизации, в рамках которой человеку ничто не угрожает. Его зримо воплотила Великая Китайская стена, а на западе такой образ рисует идея рая, древнеиранское название которого "pairidaeza", вошедшее в европейские языки в форме "парадиз", переводится как "отовсюду огороженное место". В Новое время построение совершенного общества, основанного на культурных установках разума отразили идеи социалистов-утопистов (представителя этого архетипа Сен-Симона). Неслучайно также советский социализм жил утопиями покорения природы ради культурного строительства (поворот рек).
В мифологии архетип покорения природы отражают также образы фантастических животных-помощников, в человеческой мечте содействующих людям так, как кузнец помогает царю богов. Они исполняют культурную роль мудрых советчиков, воспитателей и целителей. Яркий пример такого божества – прирученный конь: кентавр Хирон ("искуснейший"), учитель греческих героев: врача Асклепия, певца Орфея и Геракла, отдавший ему своё бессмертие. Другие – инд. слон Ганеша, воплощение мудрости; слав. крылатая собака Симаргл, целитель и охранник посевов. В их фантастических образах проявилась благодарность человека своим четвероногим помощникам: лошади, слону и собаке, которые в своём культурном образе оказываются мудрее и совершеннее людей.
Но отгороженность от природных стихий и подчинение их имеет и недостаток: от мифологического сознания не укрывается искусственность рукотворного мира, которую только подчёркивает образ ущербности культурных творцов.
Так, Солнце и Луна, скованные Ильмариненом из золота, не светят, и Вяйнемёйнен вынужден достать из подземного мира настоящие. Супруга Гефеста Афродита изменяет ему с Аресом; аналогично супруга Митры уходит к Варуне, а невесту Ильмаринена похищает Вяйнемёйнен. Ильмаринен тогда создает себе деву из золота, но не умеет её оживить. Более современный образ этой проблемы – легенда о Пигмалионе.
Поэтому в мифологии культурный законодатель и природный демиург часто дополняют друг друга – как инд. Митра и Варуна, авест. Митра и Бхага, фин. Ильмаринен и Вяйнемёнен, рим. Квирин и Янус, балт. Кальвис и Диевас. Так дополняют друг друга два пути творчества: стихийно-инстинктивное и подчиненное культурным правилам.
В "Ригведе" Митра и Варуна выступают неразделимой парой друзей; о них говорится:
"Тот народ
впереди, о два асуры, кто вам дорог.
О два бога, связанные с законом,
вы провозглашаете высокий закон.
Вы запрягаете силу действия высокого неба,
Словно быка — в дышло".
(РВ,I,151:4)
Варуна обустраивает Космос извне, Митра создаёт порядок отношений внутри него. Варуна следит за внешней опасностью, отделяя Космос от Хаоса, Митра — за внутренней, не допуская конфликтов в самом Космосе. В философских текстах "Махабхараты" Варуна и Митра соотносятся как высшая, непроявленная, но постигаемая природа качеств (Пракрити) — и внекачественная душа или единый непостижимый разум, отождествляемый со вселенским первочеловеком (Пуруша) [6, С.572]. Таким образом Митра играет организующую роль по отношению к Варуне.
В образе иранских демиургов Мифры и Ахурамазды также выражено противопоставление стихийного и культурного аспектов творчества: если Ахурамазда творит мир духом, то едва родившийся Мифра изображается со строительным мастерком в руке.
Римские Янус и Квирин слились в одного бога, правящего войной и миром.
А в образах финских Ильмаринена и Вяйнемёйнена произошла перемена функций. Культурный герой Вяйнемёйнен, добывший огонь, владеет с помощью магии силами природы и выступает главным демиургом, а небесный бог Ильмаринен через ассоциацию с громом и молнией становится кузнецом, создавая лук, лодку, плуг и чудесную мельницу Сампо.
В западной философии также развиваются идеи дополнительности природы и культуры (начиная с И. Канта). Она ярко выражена в противопоставлении дионисийского и аполлонического у Ф. Ницше.
Аполлоническое – рационально, отвечает за сохранение границ, проникнуто чувством меры и покоем грёз, которые заслоняют реальное существование. Оно вносит ясность и требование самопознания, в нем эстетике сопутствует этическое начало. Оно опирается на принцип индивидуальности.
Дионисийское выражает сам жизненный порыв, иррациональное творение от избытка сил, когда «враждебная и порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном – человеком». Его можно ощутить через понятие опьянения, когда субъективное исчезает, нарушая pricipii individuationis.
Следуя этому разделению, культуру и природу можно противопоставить как этику (аполлонического) и эстетику (дионисийского). И Ницше критикует искусственность морали (можно вспомнить: «то, что относится к договору, не есть истинная речь»). Христианская мораль выступает против страстей – и тем подрывает корень жизни.
Философы подчеркивают нехватку в культуре энергии жизни и стагнацию её форм, которые со временем перестают отражать изменяющуюся жизнь, теряют импульс, который создал их, и становятся формальными, а потому должны быть постоянно заменяемы. Об этом говорит Г. Зиммель, который проблему видит в том, что культурных форм поэтому становится все больше, а культурность человека не успевает освоить их и потому постоянно падает.
Сейчас актуальный вопрос сохранения природного в культурном, живого в искусственном обычно рассматривается как проблема экологии: которая должна охватывать не только природные ресурсы, но и культуру в целом, а также и мышление. Экология мышления предполагает, что процесс мысли должен быть творческим. Для этого философы обращаются к поэтической форме, как Ницше, или к нестандартному языку, как Хайдеггер, желающий увидеть "в звуковом и письменном облике тело слова, в мелодии и ритме — душу, в семантике — дух языка" [10, С.203].
При эстетическом взгляде на мир истина раскрывается в моменте, постоянно рождается и постоянно умирает. Эту идею выдвинул уже Дидро: "Вселенная непрестанно вновь начинается и кончается, каждое мгновение она зарождается и умирает... rerum novum nascitur ordo — вот вечный девиз Вселенной". [3, C.660]
Эту идею выражает концепция вечного возвращения Ницше: «Все умирает, все вновь расцветает…; вечно строится тот же дом бытия. В каждый миг начинается бытие. Центр всюду. Кривая есть образ вечности". [8, С.158]. В работе «О пользе и вреде истории для жизни» Ницше говорит, что если бы человек не развил историческое восприятие, он бы видел только ряд моментов становления. Но именно в таком восприятии мы счастливы.
Идею истины момента выражает тезис Хайдеггера: суть существования – в присутствии в настоящем, осуществлении своего "вот": "Человек есть "вот" бытия, его просвет. Только это бытие светлого "вот" отмечено основополагающей чертой экзистенции, т.е. экстатического выступления в истину бытия" [10, С.199].
Культурная роль в современном обществе ещё недооценена: мы воспринимаем её чаще как роль эстетическую, позволяющую нам украсить жизнь, и только. На самом же деле культурная функция — это роль творца той Вселенной, в которой мы по преимуществу и живём, виртуального мира сознания, и неслучайно с греч. глаголом kosmeo — "украшать" (того же корня — "косметика") связано само слово Космос.
Проблему оппозиции природы и культуры решает эволюционная идея. Культурное творчество – эволюционный путь людей, не менее очевидный для современного мира, чем для древнего. Философы, родившиеся в период, которым заведовали греческий Гефест и иранский Митра, стремятся обосновать возможность эволюционного перехода жизни к качественно новой её ступени. Ницше говорит: «Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?» [8, С.11] «Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны?» [8, С.8] Бергсон в теории творческой эволюции показывает, что через человека ныне проходит эволюционный порыв: «… жизнь в целом является как бы огромной волной, которая распространяется от центра и почти на всей окружности останавливается и превращается в колебание на месте: лишь в одной точке препятствие было побеждено, импульс прошёл свободно. Этой свободой и отмечена человеческая форма. Повсюду, за исключением человека, сознание оказалось загнанным в тупик: только с человеком оно продолжало свой путь». [2, С.260]
Роль человека при этом – не центральная, но пограничная. "Антропоморфизм" мира по образу человека отвергали Дидро и Хайдеггер: «Человек не господин сущего. Человек — пастух бытия...» [10, С.178], он проявляется лишь через экзистенциальную категорию заботы о мире. Ницше говорит так: «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель» [8, С.11]. Человек уходит из фокуса внимания, растворяясь в своем творчестве (как Вишвакарман, который приносит себя в жертву, чтобы сотворить мир). И ещё один яркий идейный представитель данного архетипа М.Фуко обращает внимание на современное исчезновение человека в естественно-ориентированных науках биологии, антропологии, социологии – где его творческая роль отсутствует.
Этот философский взгляд показывает, что хотя мировое творчество призван осуществлять человек, он, как один из феноменов жизни, ещё не вышел из обусловленности и не поднялся до своей эволюционной роли. Чтобы стать творцом, человек должен покинуть себя как предмет мира — выйти за рамки себя и создать себя заново: как это делает искусство, опредмечивающее мир, воссоздавая реальность согласно воле человеческой мысли и духа, который выражается в ней согласно истине эволюции.
Тема хромого кузнеца-творца культуры становится все более актуальна, так как в современном мире появляется все больше и вправду слабых и больных людей. И мы сегодня видим, например, насколько творческими могут быть инвалиды. Порой они в компенсацию развивают способности, которые обществу только предстоит осознать.
Список литературы:
1. Бергсон А. Два источника морали и религии. – М., Канон, 1994. – 384 С.
2. Бергсон А. Творческая эволюция. – М., Канон-пресс, 1998. – 384 С.
3. Дидро Д. Сон Даламбера // Антология мировой философии. Т.II М., Наука, 1970. – 776 С.– СС.660-661
4. История первобытного общества. В 3 Т. Т.1 Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза. Отв. ред. Бромлей Ю.В. – М., Наука, 1983. – 432 С.
5. Кропоткин П.А. Этика. – М., изд-во Политической литературы, 1991. – 363 С.
6. Махабхарата. Вып.V, кн. I: Мокшадхарма. Перев. Смирнова Б.Л. – Ашхабад: Ылым, 1983. – 664 С.
7. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т.1. – М., Мысль, 1990.– 832 С. – СС. 47-157
8. Ницше Ф. Так говорил Заратуштра // Ницше Ф. Соч. в 2 т. – М., Мысль, 1990. – Т. 2. – 833 С.– С. 5–237.
9. Философский энциклопедический словарь. – М., Советская энциклопедия, 1983. – 840 С.
10. Хайдеггер М. Время и бытие.– М., Республика, 1993.– 447 С.
11. Шеллинг Ф. Система трансцендентального идеализма.– Л., Соцэкгиз, 1936. – 479 С.
12. Щепановская Е.М. Генезис и классификация мифологических архетипов: культурфилософский подход. Дисс… канд. филос. наук. – СПб., СПбГУ, 2011. – 275 С.
13. Щепановская Е.М. Миф о борьбе за существование и симбиоз как ведущий фактор эволюции. (Роль биологических теорий в культурном взаимодействии)" // Ценности и смыслы. №2 (11). – М., 2011. – 160 С.– С.97-105
14. Щепановская Е.М. Взаимопомощь как основа цивилизованности. Проблематика вежливости и гостеприимства // Национальная стихия творчества: время и трансгрессия. Под ред. Аляева Г.В., Маслобоевой О.Д. – СПб., изд-во СПбГЭУ, 2017.– 412 С. – С.313-319
Literature: 1. Bergson H. Two Sources of Morality and Religion [Dva istochnika morali i religii]. M., Kanon, 1994, 384 p.
2. Bergson H. Creative Evolution [Tvorcheskaya evolyutsiya]. M., Kanon-press, 1998, 384 p.
3. Didro D. A Dream of D'Alembert [Son Dalambera] // Anthology of world philosophy [Antologiya mirovoy filosofii]. V.II M., Nauka, 1970, 776 p. pp.660-661
4. The History of Primitive Society. B 3 T. V.1 General questions. Problems of anthroposociogenesis [Istoriya pervobytnogo obshchestva. V 3 T. T.1 Obshchiye voprosy. Problemy antroposotsiogeneza]. Ed. Bromley Yu.V. M., Nauka, 1983, 432 p.
5. Kropotkin P.A. Ethics [Etika]. M., Izdatelstvo Politicheskoy literatury, 1991, 363 p.
6. Mahabharata. Issue V, Book I: Mokshadharma. Trans. Smirnova B.L. Ashgabat: Ylym, 1983, 664 p.7. Nietzsche F. The Birth of Tragedy from the Spirit of Music [Rozhdeniye tragedii iz dukha muzyki]. Nietzsche F. Sochineniya, T.1 (Works in 2 Vol., vol. 1). M., Mysl, 1990, 832 p. Pp. 47-157
8. Nietzsche F. Thus Spoke Zarathushtra [Tak govoril Zaratushtra]. Nietzsche F. Sochineniya, T.2 (Works in 2 Vol., V. 2). Moscow, Mysl, 1990, 833 p. Pp. 5–237.
9. Philosophical encyclopedic dictionary. [Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar']. M., Sovetskaya entsiklopediya, 1983, 840 p.
10. Heidegger M. Time and Being [Vremya i bytiye]. M., Republic, 1993, 447 p.
11. Schelling F. The System of Transcendental Idealism [Sistema transtsendental'nogo idealizma]. L., Sotsekgiz, 1936, 479 p.
12. Shchepanovskaya E.M. Genesis and Classification of Mythological Archetypes: cultural-philosophical approach [Genezis i klassifikatsiya mifologicheskikh arkhetipov: kul'turfilosofskiy podkhod]. PhD dissertation. SPb., Saint-Petersburg State University, 2011, 275 p.
13. Shchepanovskaya E.M. The Myth of the Struggle for Existence and Symbiosis as a Leading Factor of Evolution (The Role of Biological Theories in Cultural Interaction) [Mif o bor'be za sushchestvovaniye i simbioz kak vedushchiy faktor evolyutsii. (Rol' biologicheskikh teoriy v kul'turnom vzaimodeystvii)]. Tsennosti i smysly (Values and meanings). M., 2011, No. 2 (11), 160 p. Pp. 97-105
14. Shchepanovskaya E.M. Mutual Aid as the Basis of Civilization. The Issue of Politeness and Hospitality [Vzaimopomoshch' kak osnova tsivilizovannosti. Problematika vezhlivosti i gostepriimstva]. Natsional'naya stikhiya tvorchestva: vremya i transgressiya [National Element of Creativity: Time and Transgression]. Ed. Alyaev G.V., Masloboeva O.D. SPb., Publishing house of Saint-Petersburg State University of Economics, 2017, 412 p. Pp.313-319