АРХЕТИП ГОРОДА

(Западная и Восточная модель)

// Studia Culturae: Вып.3 (29) СПб., 2016 СС.192-200

В мифологическом представлении древних цивилизаций город являлся аналогом модели мира. Это микрокосм, отражающий мир небесный в земном воплощении. Город – это определённая идеология. "Город – связь земли и неба",– начертано в шумерской таблице. Эта связь проступает в самом слове «город», которое в некоторых языках сохранило эту идею. Например, многие индийские города имеют в названиях окончание – нагар (Шринагар и др.), на дравидских языках оно значит одновременно и город и храм. То же явление в другой части Востока – в Индокитае, кхмерское окончание – ват, повсеместно здесь встречающееся (в частности, в Тайланде) означает также храм и город. Наиболее известный буддийский храм в Малайзии в своем названии имеет первое слово Ченг, что по-китайски значит «город». Образ города, предстающего как духовная вершина связи бога и человека, отражена в названии Вавилона («врата Бога») и его территориального наследника – Багдада («дар Бога»). А также в имени ныне актуального для Индии города Харидвара («двери к Богу») – месте активного возрождения индуизма, открытого всему миру.

Как пишет М.Элиаде, в древнеегипетском и древнекитайском иероглифах «город» присутствует крест – символ средоточия и связи 4-х направлений света – соединившихся в точке центра, связывающей Небо и Землю. Китайская модель города также основана на принципе отражения мироздания в материальном воплощении (позже эта форма гармонии человеческого строительства с природно-божественным окружением воплотилась в системе фэн-шуя). Города, и в особенности столицы, строились в виде прямоугольника/квадрата с крестообразно пересекающимися главными улицами или круга с крестом посередине, что символизировало небосвод и охват 4-х направлений. Квадратны Вавилон, столица ацтеков Теночтитлан и города средневекового Китая; окружностями были Багдад и утопический "город Солнца" Кампанеллы. У этрусков при закладке города жрец исполнял ритуал, намечая по земле крест, ориентированный по сторонам света. Согласно Полибию, в походе римское войско организовывало лагерь аналогично своему городу: столь нерушим был этот порядок, считавшийся установлением Юпитера.

Но все эти примеры понятия города, как храма, связующего человека и Вселенную, мы находим на Востоке, но не на Западе. Хотя и здесь идея «вечного» города и второго христианского Иерусалима (=Рима) была перенесена с Востока, но так и не смогла стать ведущей. Рим не был духовным центром в античности, не стал им и позже, даже при пребывании там папской канцелярии. Римский Ватикан ныне – храм-город в городе – внешне обозначает вышеозначенную архетипическую потребность, но скорее формально, для широкого мира будучи прежде всего музеем и административным центром католичества. Сама легенда об основании этого города-прародителя западной цивилизации уже отражает другой принцип города, как центра власти и военного штаба территориальной экспансии. Ромул убил брата Рема из-за межевого спора, и эта архетипическая черта борьбы за границы дозволенного цивилизацией (то есть столкновение «права» и естества игры природы). Латинское слово город = урбис (от урво – проводить межу) и другие индо-европейские названия города идут от понятия укрепления, возвышенного, неприступного места (-бург от -берг (=берег) – гора), наше «город» от «огораживать», (как и германское «гартен = огород»), та же идея отгородиться от враждебного внешнего мира. Эта индо-европейская идея уже на востоке, в Иране отразилась даже в таком возвышенном понятии как «парадиз», то есть райский сад, который буквально значит – «огороженное место».

Понятно, что практически это объясняется необходимостью защиты от внешних угроз, но в дальнейшем эта идея борьбы закрепилась как основная и достигла зенита в средневековье, когда вся Европа покрылась массой неприступных городов-замков (и поддерживалась собственнической идеологией бюргерства). Правда, в период расцвета античности была модель городов-государств Греции, более открытых внешнему взаимодействию за счет обмена и торговли. Но и здесь идея борьбы греческих полисов породила просто более тонкую модель борьбы (иногда чисто экономическую) – «политику» (от греч. «полис=город», который в свою очередь имеет этимологию от «полный, богатый». Этот же корень есть в индо-арийских названиях северных и западных индийских городов с окончанием –пур (Джайпур, Джохдпур и др.). Кстати, именно в Раджастане (запад Индии) наибольшее число городов с фортификационными сооружениями, здесь была территория постоянной борьбы, во многом исходящей от воинственного ислама. Но даже дух ислама, утратив боевой пыл, растворился в стремлении к божественному идеалу и воплотился в общемировом символе любви – Тадж-Махале (храмовом комплексе посреди сада, построенном по модели рая). Здесь вновь видна «восточная», а на самом деле издревле общечеловеческая, модель города-храма, когда город не противостоит внешнему миру, а является его притягательным духовным центром, связывающим с космосом, и его защитой является его духовный авторитет. Средоточие высоких ценностей, воплощающих представления о духовном идеале в храме или священном объекте (Кааба в Мекке) являются основополагающем элементом в восточном понятии Города, как микрокосма.

В западном же представлении город – это символ цивилизации, прежде всего технической и экспансистски культурной, задающей стандарты существования окружающей провинции (и к сожалению, сегодня стягивающей в себя весь её потенциал и не дающей ей полноценно развиваться). Западный город противостоял внешней «дикости» природы, оборонялся от нее и в конце победил её до такой степени, чтобы уже вынужденно заняться экологией природы и искусственным сохранением национальных культур (осознавая богатство их внутреннего потенциала, как базу той культуры, которая в конечном итоге поддерживает и само существование технократической цивилизации). Это следствие идеи города, как противопоставленного природе. В отличии от более древней восточной модели города, где почти миллионные города были уже тогда, когда еще в западной Европе города напоминали поселки, поэтому у них больший опыт сосуществования города и окружающего мира. И ныне, когда Западный мир борется за сохранение экологии, при этом все более «асфальтируя» природу, мир, например, индийского города остается экологически более здоровым. В этом городе сосуществуют и животные, и люди, имея постоянный живой контакт. Формальное «право» здесь уступает живому взаимодействию, «верному по сути», здесь возможны разные модели жизни людей, в отличии от западного города, который выбрасывает за борт не конкурентных и не вписывающихся в жесткий экономический порядок западной цивилизации. Западная экология, основываясь на «праве», все более регламентирует отношения человека и природы. Ни в Германии, ни даже в пустынных фьердах Норвегии нельзя разбить палатку в не отведенном месте, природа здесь охраняется, как недоступная роскошь. В заселенных территориях она охраняется частным правом владения, в остальных государственными ограничениями, все это отрывает человека от непосредственного общения с живой природой. Городская цивилизация системы завладения оккупировала практически весь «не город». В отличие от этого, миллиардная Индия существует в открытой модели взаимодействия природы и человека, и не больна вопросом сохранения природы как вне, так и внутри города.

Хотя противопоставление Востока и Запада отчасти условно, и на Западе есть позитивные исключения – например, Финляндия, где природа так умело вписывается в ландшафт города (ущелье в Иматре, парки Котки), , что в нем чувствуешь себя как загородом. И здесь, конечно, дело не только в природе, но и в усилиях экологически сознательных людей и властей городов. Индия же, сохраняя естественную экологию, выглядит для европейцев грязно, поскольку не привыкла сознательно убирать искусственный (например, полиэтиленовый) мусор, сегодня заносимый в эту страну глобализацией.

Эта тема двух систем городской цивилизации стала актуальной и для России. Выбрав в последние годы модель западной цивилизации – за короткое время схватив её поверхностный пласт и не усвоив те её внутренние достоинства, которые она вырабатывала в течение веков, такие, как умение созидать природный порядок своими руками,-- мы все больше отрываемся от свободного взаимодействия с природой, которая поступательно (или, точнее "наступательно") приватизируется, как в городе, так и вне его. Остается все меньше ниш выживания людей вне системы экономической конкуренции, личная территория большинства населения все более сжимается в противовес гипертрофированно расширяющейся территории «аристократической» верхушки. Возникают города-монстры, как новая Москвы. Все эти цивилизаторские проекты не учитывают глубинную общечеловеческую идею города-храма, когда город становится духовным центром, а не только техническим средоточием энергии, хотя такой проект был бы более жизнеспособен и не принес больше бед в будущем, чем пользы на короткий период (пример – умирающие моно-города).

Вернемся к тому, что город как храм (или райский сад) – общечеловеческий архетип, и он периодически воскрешается в культуре (можно вспомнить Гребенщикова: "Под небом голубым есть город-золотой…" или даже Маяковского про освоение целины: "Через четыре года здесь будет город-сад…"). В истории всегда существовала тяга воссоздавать модели такого рода. Например, поскольку Рим как город не являл собой духовный центр, и цивилизация, возникшая в результате Каролингского возрождения, также не создала его как самобытного центра, сориентировавшись на христианский восток, возник "второй Рим" – Константинополь. По первоначальной идее он создавался как христианский возрожденный город-храм и центр духовного притяжения. Но, не удержавшись на этой планке, он стал гнездом интриг и хитрости политики, поэтому его авторитет не устоял перед крестоносцами, разграбившими его и двинувшиеся далее на восток, к заветному Иерусалиму. Придя же туда, они по западной модели начали возводить замки, отгораживаясь от окружающего мира и тем утрачивая идею объединяющего духовного центра и авторитета в окружающем пространстве (то же повторилось и других местах Европы, где основывались ордена, хотя в рыцарских орденах нельзя отрицать идеалы деятельного христианского сострадания и распространения образования в монастырях после крестовых походов).

Наша идея Москвы, как "Третьего Рима" также отражала этот архетипический сюжет возрождения города-храма, как центра духовного притяжения. Но и здесь властное восторжествовало над духовным и вылилось в имперскую великодержавность (или в лучшем случае национальную консолидацию), а духовные центры уединялись на окраины (Сергиев посад) и на дальний Север (Соловки).

В европейской культуре тенденция к воспроизведению архетипа города как идеала жизни после краха крестовых походов отразили социальные утопии. Это идеи Томаса Мора, Кампанеллы с его "Городом Солнца", или "Новой Атлантидой" Фрэнсиса Бэкона – последняя полностью подчиненная интересам интеллектуальной деятельности и воплощающая идеал государства учёных. Характерно, что и оно сохраняет западные черты огороженного города: этот город-остров замкнут от мира, не выпускает иностранцев (которым созданы такие условия, что они в нем с радостью навсегда остаются), и лишь инкогнито его представители плавают за информацией в другие страны. Можно заметить, что современные писатели уже создают образ не утопии, но анти-утопии (например, "Замок" Кафки или "1984 год" Дж.Оруэлла, самое ужасное в которых – доведенная до предела самозакнутость города-крепости. Он превращается в как бы храм наоборот – социальная антиутопия вместо рая рисует ад). Замок, как и город-храм, служит символом общества – и давая ему негативную характеристику, антиутопия отражает стремление вырваться за рамки существующей цивилизации – что в принципе невозможно, и литературные произведения здесь только обозначают проблему, но не предлагает её позитивного решения.

Стремление наделить образ города духовным притяжением имело ещё одно решение – городам сознательно приписывалась идея через имя (например, в советские времена Целиноград, символизирующий освоение целины, пример из других стран – Исламабад) – и часто через имя человека, воплощающего эту идею (Ленинград, Сталинград). Последняя тенденция именования городов идёт с древности (Рим назван именем мифологического прародителя, а Константинополь – воплотителя идеи христианства). Такой подход различается по большей или меньшей степени мифологизированности персонажей, и история показывает, что эта мифологизация недолговечна – даже если город сохраняет имя, идея, связанная с ним, забывается.

Стремление воплотить духовную вертикаль отражается и в архитектуре (пример – московские высотки советских лет, как архитектурные центры, заменившие храмы).

Можно добавить, что многие древние города (Вавилон) возникали как торговые центры на перекрестке цивилизаций (при этом духовный авторитет Вавилона оставался доминирующим). Сегодня такую роль исполняют мегаполисы, и она, к сожалению, нередко выступает как их главная роль в ущерб культуре. Лакуна же идеи города как духовного центра не сохраняется (пример – города Северной и Южной Америки, хотя идея Нью-Йорка как "нового Вавилона", символом которого была статуя Свободы, была популярна, но сейчас и она поблекла. Главенство бизнеса, проявляющего инстинкт свободы без духовности, лишило высокого смысла эту идею). Европейские города сегодня – более музейные и часто активно культурные, но не духовные центры. И тот уровень шедевров культуры, которые во многих из них сохранился, намного превосходит уровень их современной культурной жизни – так как, чтобы создавать надвременные творения, культура должна опираться на высокие идеалы.

В целом, в нынешнем урбанизированном мире западно-ориентированной глобализации архетип Города, как храма, заложенный в мифологическом сознании человечества, не находит адекватного воплощения. Современный горожанин критически относится к жизни города, хоть и не может существовать без него. Он не покидает его из-за прагматически деловой жизни, напряженный ритм которой снижает значение жизни культурной. Поэтому проблема духовной вертикали города-храма остается актуальной. Город предоставляет возможность создать не только динамику массовых процессов и общую энергетику, но и центр коллективной «точки сборки», духовного чувства общности – и культурного единения людей – подобного единению на массовых концертах классической музыки в Вене. И даже забытого ныне ощущения большой семьи и комфорта, без которого человек чувствует себя «вброшенным», «заброшенным» в этот мир, по словам М.Хайдеггера.

В древнем мире вертикаль связи с космосом создавалась как ось шатра или очаг в центре дома. При более широкой организации мира эта вертикаль переместилась в храмы и города, наметив перспективу высокой идеи соборности. Сегодня же огороженность города рождает внутреннюю отгороженность: парадоксально, что люди в городе одиноки. Даже наедине с природой человек не столь одинок, поскольку в ней ощущается потерянная цивилизацией вертикаль связи с Космосом. В западном же городе-крепости люди отчуждены от космического смысла его существования, и за духовностью склонны отправляться на Восток, в Индию, Тибет. Однако духовность в разных частях мира неслучайно находила свои формы выражения в согласии со своим природным и культурным фоном, создавая города, настроенные именно на свою духовную волну. В каждом городе, где развивается высокое искусство и серьезная наука, есть прикосновение к духовной вертикали. Это намечает сверхзадачу – создавать вертикаль города-храма из разных духовных волн, в противовес захватившей мир глобализации западного формального типа.

При сравнении двух сформировавшихся моделей Города на Западе и Востоке лучше видны их преимущества и недостатки. Это высокая технологичность одной при нарушении внутренней экологии и психологической угрозе разрушения души. И богатые душевно-духовные взаимосвязи другой при отстающей организационно-технической стороне. Восточная модель ближе соприкасается с глубинами архетипа города, как храма, но несколько дальше от идеи идеально функционирующего города-механизма. Синтез этих моделей мог бы обогатить их обоих, но ныне ориентация лишь на западные образцы закрывает этот путь.

Тем не менее, если же позитивный опыт из восточной модели, то нужно сменить ориентиры в развитии западной модели таким образом:

Прежде всего максимально уменьшить регламентированность и бюрократизм повседневной жизни горожан.

Ограничить плотность и высотность застройки, заборы свести до минимума, оставляя по максимуму живые пространства-отдушины незаорганизованного пространства.

Дать свободу для участия жителей в жизни своего микрорайона и улицы, допуская неформальные модели организации местного пространства, отходящего от сгенерированного плана в высоких кабинетах, дать максимальную свободу малому бизнесу.

Ограничить техногенную насыщенность города, дать преимущественное развитие общественному транспорту – кстати, также играющего и психологически объединяющую роль.

Поддерживать и дать возможность саморазвития местных очагов культуры, типа ДК, при максимальной доступности для всего населения высоких достижений искусства (хороший пример – общедоступные массовые концерты классической музыки в Германии).

При ограничении чрезмерного влияния масскультуры, способствовать большему участию религиозной жизни в области государственного образования и воспитания. –

Эти ориентиры не противоречат идеям архетипического идеала города. Отчасти они напоминают возврат к моделям социалистического типа, однако с минимальным участием власти в этих процессах: роль власти должна ограничиваться предоставлением возможностей. В самом социализме, в отличие от более живой восточной модели, было чрезмерное планирование и формализм (все же социализм – одно из порождений западной мысли). Но здесь возможен поиск вариантов развития, наиболее экологичных и жизнеспособных. Главное, не ограничивать понимания развития городов лишь технической стороной, а использовать также и достижения восточной системы многовековой жизни людей в духовном комфорте Города-храма, сохраняющего экологию души его жителей.

апр.2013

см. другие статьи Семиры по философии