Семира

Продолжение рассказа

«Рак: психея, пневма и медицинский конвейер»

ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ В ИНДИЙСКОМ АШРАМЕ –

ВОССТАНОВЛЕНИЕ С ПОМОЩЬЮ ДУХОВНЫХ ПРОЦЕССОВ

СОДЕРЖАНИЕ:

Как разбудить душу, чтоб она помогла телу?

Peace conference: уважение к личности

Древний смысл работы в группе. О чувстве вины

День рождения Матери Мирры

Рафтинг в Ришикеше

Об общении и проблеме старости

Золотой храм Амритсара и церемония на пакистанской границе

В Дхармасалу к Далай-Ламе. Дхармакот – ели с буддийскими флажками

К новому духовному опыту

Холи в Харидваре

Прощальный подарок

КАК РАЗБУДИТЬ ДУШУ, ЧТОБ ОНА ПОМОГЛА ТЕЛУ? 

Моей двадцатой госпитализацией стал ашрам. Шесть месяцев после химиотерапии герцептин ещё мешает регенерации, и мне предстояло ещё полгода стареть, все же я рассчитывала очистить печень, сбросить вес, опасный для появления метастаз, и почувствовать себя женщиной. А также забыть о лимфостазе, вызванном операцией, поправить возникшую при лучевой астму дыхательными упражнениями и вылечить негнущиеся от химии суставы и опухшие ноги – хотя йога тут менее стандартный способ, чем компрессионный трикотаж, но каждый использует привычное.

Правда, ашрам – монастырь, а не просто санаторий: туда люди ездят заниматься духовной практикой. Я как-то забыла об этом, поскольку вся жизнь свелась к лечению. И когда я подошла к руководителю ашрама и сказала, что у меня проблемы с лёгкими и я хотела бы справиться с отеками, он ответил в индуистском стиле: «Помолитесь Богу, чтобы дал Вам новое тело. У Него масса способов это сделать».

«Нового тела я не хочу,- ответила тут я.— Я нужна своей семье».

«Попросите Мать омолодить это»,— Свами Брахмдев, как обычно, направлял действовать верой. И мне как-то даже было не сказать, что я не только не имею сил верить в реинкарнацию – ни в иной жизни, ни в этой, но даже об омоложении речь пока что не идёт.

Про депрессии я даже не спрашивала: в ашрамном саду висит надпись «Лишь эго испытывает депрессию». Я рассчитывала, что через три недели после химии депрессия, как обычно, пройдет. Но стойкая привычка к ней давала о себе знать, и на оптимистические призывы моего эго тело отвечало, что ничего хорошего уже никогда не будет. Во всяком случае в ближайшем будущем ожидать его не приходится.

Я не очень представляла, на что мне лучше настроиться, чтобы обновить сосуды сердца или клетки печени? Расслабиться и слушать процессы тела? Но сейчас это процессы умирания, так что их надо не слушать, а исправлять. Направлять энергию в нужные места? – но ментал мешает циркуляции естественных энергий, он их останавливает. 

Свами Ди тоже не говорил, как участвовать в духовном потоке ашрама – который все сделает сам! Надо только разбудить душу, и она поможет вылечить тело. Но как пробудить её к жизни, в таком мёртвом состоянии?

Сначала я планировала весь месяц приходить в себя в ашраме, не чувствуя сил на путешествие. А съездить только в буддийские горы Дхармасалы – за тибетскими лекарствами и в Золотой храм сикхов Амритсар – по дороге, показав дочке святые места сикхов и буддистов. Но Сияна сказала: «Лучше больше попутешествовать, тебе самой так интереснее». И когда я вспомнила, как путешествовала с нею маленькой по огромным храмовым комплексам южной Индии, во мне зажглась какая-то искорка, запела забытая птица. Я поняла, что в стране, Солнце-Луна которой попадают на мою Луну, – в матери-Индии, которая и я для меня всегда становилась матерью – я смогу вернуть свои силы. В таком слабом состоянии мне нужен ресурс не только ашрама, но и самой земли, на которой он стоит.

И в оставшиеся до поездки краткие дни я стала судорожно думать, как же осуществить такой план. Ясю интересовали буддийские места – её преподаватель восточной философии был буддистом с советских лет, недавно она познакомилась с мальчиком, увлеченным буддизмом, и я сперва решила съездить на Бенгальский залив, поплавать в океане, по дороге заехав в Бодгайю, где Будда испытал просветление. И тут препятствием стали билеты – на данном направлении с ними было туго. Купить их по Интернету не представлялось возможным: зарегистрироваться на сайте для иностранцев проблема, над которой я пару дней билась, да так её и не решила, даже с помощью знакомого компьютерщика.

Тогда я выбрала другой маршрут, ориентируясь на те билеты, которые были: после Амритсара с Дхармасалой – немного странный треугольник буддийских пещер Насика, Эллоры и Аджанты – Омкарешвара – острова в виде буквы ОМ (на поезде от Джалгаона до Кхандвы) – и Бхопала (поезд от Индоры), с самой древней буддийской ступой в Санчи и наскальными неолитическими росписями в Бхиметке. Я зажигала себя интересом от ума – ничего меня не трогало. Но ум-таки может и должен зажигать интерес к жизни.

Днем, когда мы прилетели в Индию, я отправилась покупать соответствующие семь стыкующихся билетов в кассу для иностранцев на вокзале Нью-Дели. Я потратила много времени (и лучше бы я потом спокойно приобрела их в каком-нибудь турбюро в Ришикеше – там мне говорили 50 рупий за билет, это небольшая наценка). А Яся изнывала от февральской жары. Но я все же успела показать ей Акшардам – фильм про маленького паломника, путешествующего по Индии, по её снежным горам и потокам рек, вечернее красочное шоу фонтанов, повествующее о том, как творится мир, и после него мы даже успели прокатиться на лодочке по реке времени. А потом бегом – на метро – и на самый дальний вокзал Дели-S.Rohilla – мы успели впритык. И тут я поняла, что можно было не бежать, потому что поезд проезжал и более ближний вокзал Old Delhi, куда мы могли спокойно доехать на полчаса позже. Но голова после химии не работала так, как нужно для путешествий, – с этим я смирилась.

На первый билет – из Дели в Райвалу, где ашрам,— у нас был Waiting list, нам подтвердили одно место, сказали: к вечеру будет и другое. Но не было. И все равно мы устроились спать на двух полках, а пришедшие индусы нас просто не добудились. Ну так они и на полу могут спать! А могут и не спать – вошедшая в два ночи компания радостно смеялась до четырех, и я после двух почти что не спала. Поскольку окно у моей нижней полки было со щелями, к пяти утра я замерзла, надев на себя все, что можно. Но поезд не опоздал, и в ашрам мы успели к завтраку.

PEACE CONFERENCE: УВАЖЕНИЕ К ЛИЧНОСТИ

Энергии, которую послал нам Свами, поначалу было даже слишком много – я засыпала на ходу. Но во второй половине дня я почувствовала бодрость. И в  зале для асан увидела группы иностранцев, из Америки и Европы: там проводилась Peace Conference – конференция по мирному существованию. Не политическая, а психологическая – и в данный момент шел мастер-класс. Я спросила ведущую, что здесь происходит, представилась, и она, увидев мой интерес, предложила включиться. Мастер класс учил внимательному пониманию: слушанию с обратной реакцией. В группе каждый рассказывал что-то, что считал важным, а остальные зеркалили – один должен был передать факты услышанного, другой – эмоции, а третий – духовную суть рассказа, что они мне и объяснили, по очереди рассказав о своих задачах. Мне понравилась эмоциональность рассказов, оригинальность реакций и спокойствие обсуждения. – У нас обычно происходит наоборот. Выступающий слишком серьезен, он не настроен играть эмоционально, а в ответ люди часто забивают друг друга и спорят, вместо того, чтобы просто выдать что-то настолько свое, что спорить с этим не надо, а надо просто принять к сведению. 

Одним словом, я узрела в данном процессе общения уважение к личности. После все сели в общий круг, и пока последняя группа доделывала задание, ведущая представила меня и я немного рассказала о себе: что первый раз была в ашраме 19 лет назад, ездила сюда с группами, а сейчас приехала восстанавливаться после рака, и год назад, когда я начала химиотерапию, покой ашрама очень мне помог. И во внимании американских слушателей и других участников Peace Conference было что-то восстанавливающее мое достоинство – что-то, чего не хватает у русских и индусов, даже у Свами, который стремится убрать лишнее эго, чтобы наладить естественность духовных процессов.

Потом выступило ещё несколько человек, по очереди, особо не запланированной. Одна женщина говорила о роли женских качеств и женского восприятия в современном обществе, другие – уже не помню. Но что хорошо помню, так это то, что во-первых, никто никого не перебивал, а во-вторых, все, кто хотел, успели высказаться. Свами ли помог наладить такую гармонию интеллектуального общения, но я оказалась в ней, как рыба в воде, и под вечер выступила тоже, продолжив тему мужской организации общества и его институтов и женской роли религиозных и духовных объединений.

В нынешнее время мы имеем мужскую – по-стрельцовски патриархальную иерархическую организацию общества, основанного на идеологии, а также самодоказательстве, тенденцию к которому поддерживает конкуренция. Также мужскую медицину, ориентированную на войну, проекция которой в мирную жизнь также – операции и антибиотики от острых воспалительных процессов. Также мужское образование, дающее абстрактную информацию, при слабом внимании к деталям и поверхностном погружении в мыслительный процесс. Сейчас усиливается Козерог – матриархальный знак, в жизни ориентированный на сохранение более, чем разрушение, а в уме на внимание к конкретности, более свойственное женскому менталитету. Принцип иерархии в нем сохраняется, но не на основе общественной позиции, а основе реального профессионализма. А также старшинства по возрасту. И культурности на основании древности культур. Эти тенденции так или иначе будут брать верх в ближайшие 150 лет (согласно идеологическому циклу соединений Урана с Нептуном в Козероге).

Медицина должна стать более мягкой, переориентировавшись от военной на мирную, на древние методы трав, акупунктуры и т.д.

Что касается идеологии, мужская идеология – стадно-политическая, даже в религиозной сфере, где господствует фанатичная вера в идею – а не вера как таковая – как одна из важных психологических способностей человека. И женскую религиозность сейчас демонстрируют духовные процессы в их конкретике.

Семья ныне тоже патриархальная – и как таковая она разрушается вместе с грубостью отношений (война полов). Эмансипация – мужская борьба женщины за независимость, заставляющая женщину вести себя как мужчина. Это – высшее достижение патриархата. А  женские тенденции в семье, как в работе – интимность, нежность, естественность воспитания, следование потребностям детей, спонтанность творчества, в отличие от шаблонной креативности в рамках «формата» – в семье должны возобладать, после нынешнего разрушения её мужской основы. Сейчас семья формируется по модели общества, и это её разрушает. И нам хочется, чтобы общество строилось по модели семьи – как было уже в древние времена, но, конечно, по-современному иначе. А как хочется душе, так когда0нибудь и будет.

Какой-то пожилой мужчина даже сказал мне за ужином: «Спасибо, что были с нами».

После чая был ещё один мастер-класс, акцентирующий мужское и женское. Мы разбились на 4 группы: на листах бумаги две записали идеальные мужские и женские качества, две – наоборот. Я пристроилась в ту, где говорилось о мужском инфантилизме, тиранстве и т.д. Американцы, как обычно, раскладывали все по полочкам – это были именно отдельные качества, а не цельный образ, который создавали бы русские. Образ – и ужасный, и идеальный – тут не создавался, давая возможность каждому резонировать на свое. Потом ведущий, хорошо играющий эмоциями, попросил зачитать качества, плохие оставить позади, на хорошие настроиться, и мы разделились на мужчин и женщин, и ряд мужчин сказал словами то, что мог бы сказать идеальной женщине, и в ответ женщины сказали то, что могли бы сказать хорошему мужчине. Такое вот коллективное объяснение в любви в общем-то уже немолодых людей. Одна женщина даже спела песню. «Я помню твою печаль, когда я покидаю тебя после нашей любви»,— сказала я, мысленно обратившись к супругу и добавляя позитивным американцам нашу русскую задушевную струю в тишине ашрама. Не знаю, что они поняли, но мне было не важно.

На следующее утро конференция продолжилась, но утреннее заседание я просто проспала, а после мне навстречу попался Свами и сказал, что все уже закончилось. Ему, как обычно, показалось непонятным, зачем я едва с дороги пошла общаться, вместо того, чтобы налаживать телесные и духовные процессы, и по нему было видно, что мне общения сейчас совсем не надо, если я хочу хоть чего-то в этом достичь. Но после наших больниц лечить от унижения душу не менее важно, чем тело.

Физически я приходила в себя пару дней, а Сияна пыталась поить меня китайским чаем, в маленькой уютной чайной, где стояли раскрашенные камушки – Яся тоже потом разрисовала такой, висели акварельки с листиками и надпись: "Мы здесь, чтобы чувствовать". Она выражала желание съездить в Ришикеш, куда мне не хотелось. Но утром третьего дня я увидела, что туда собирается несколько участниц конференции, поймала их радость от предвкушения поездки и спросила, не подбросят ли они нас на такси. «Смотря какое такси»,— ответили они: их было трое. Я решила, что вряд ли мы поместимся, и после завтрака легла спать, укутанная одеялом энергии Свами. Но через час проснулась и увидела, что они ещё не уехали. Место было только для одного, и я решила съездить в Райвалу снять деньги с карточки для будущей поездки: с деньгами была проблема, ибо в аэропорту меняли только 70 евро на человека, а Ришикеш до банка ехать час, и там меняли только 100. С карточки снять получилось, и я на радостях села на рикшу, который ехал в Ришикеш.

Я чувствовала себя прекрасно, легко и свободно, как в былые годы: можно по дороге ничего не есть, не надо ничего покупать! Потом-то люди меня затормозили. И ныне со мной был тормоз – дочка, которая грезила о покупках и подарках друзьям, хотя я сразу предупредила, что никакого шопинга не хочу: и денег нет, и для путешествия тяжело: может сорваться. Я купила лишь лекарства – одно пришлось заказать, а также рафтинг по Ганге выше Ришикеша, чтобы Ясе показать ещё что-то, кроме разноцветного барахла и понравившейся ей пуджи. Тем более, она говорила, что боится – и это после байдарочных походов по Ладоге! Деньги в банке поменять не удалось – меняли только с 11.30 до 13.30, зато рядом я купила за 200 рупий удобные босоножки взамен рвущихся кроссовок. Обед я пропустила, без еды чувствуя себя замечательно, и к вечерней медитации вернулась.

ДРЕВНИЙ СМЫСЛ РАБОТЫ В ГРУППЕ. ЧУВСТВО ВИНЫ

Сияна тем временем пребывала в задумчивости психологических ощущений, и Свами спросил её: «Твоя мама очень сильный и неординарный человек, но не понимает преимуществ ашрама. Почему она уехала? Она ведь ещё слабая?» «Да»,— Сияна не нашлась, что ответить: внутри себя она была далека до практической реальности. Я очень надеялась, что поездки пробудят её от инертности, которую лишь усиливала тишина ашрама. «Вы совсем разные: твоя мама как солнце, ты как Луна»,— сказал Свами: тут он попал – у нас астрологически пересечение её Луны с моим Солнцем, так часто бывает у матери с детьми. Но Свами сказал ещё одно: «Не очень понятно, что она тут делает. Давай подумаем, как ей можно помочь». Это был бы хороший призыв, если бы Сияна ему вняла. Но она лишь сказала Свами, как сама измучилась от страхов за этот год моих больниц, и глубже ушла в свой психологический мир.

Яся передала его слова мне, и они задели меня. По идее, Свами Брахмдэву следовало бы знать, что большинство людей приезжает в ашрам, чтобы просто почувствовать себя лучше, отдохнуть от проблем, и этого им довольно. Не настолько же он наивен, чтобы думать, что люди жаждут духовных свершений! То есть пойти туда, не зная куда, и найти то, не знаю что. Да и я не жажду, а хочу отдохнуть – после 19-ти больниц, думаю, позволено. Впрочем, пребывание в ашраме для всех становится вехой – так или иначе духовные процессы идут, и изменения с людьми происходят. Чаще незаметные, но такими они и должны быть!

Сияна ждала от меня интеллектуальной помощи в написании магистерской, но пока поток энергии, направленный на мое тело, был силен, мне, следуя линии Свами, хотелось на время усыпить мой ум и не рассеивать энергию на ментальные вещи. Я не включилась в ясину философию, и в этом не права: отдохнуть хочется, конечно, но если долго идти по пути наименьшего сопротивления, попадаешь в порочный круг. И мы попали-таки: начали говорить о психологии, и Яся сказала, что я ей мешаю своим ритмом – и что устала от чувства вины, которое накладывает на нее наша семья. «Это не семья, это страна,— попыталась я поделиться опытом.— Я только в Индии ощутила впервые, как можно не чувствовать себя постоянно виноватой».

Я писала об этом в первом рассказе об Индии, а потом нашла единомышленника – в лице философа Кайзерлига, который в описании своего кругосветного путешествия, предпослав ему девиз: "Кратчайший путь к себе лежит вокруг света" – даже более актуальный для нашего времени, чем 100 лет назад, когда он писал свой дневник, – хорошо объяснил это отличие нашего и индийского восприятия: "Индийцу неведомо чувство вины… Оно и не может быть ему знакомо, поскольку все поступки (равно как и добрые дела), он относит к майе, так что ни то, ни другое не имеет метафизического значения. Согласно закону кармы, каждое деяние влечет за собой естественно вытекающие из него последствия; эти последствия каждый должен брать на себя, от них не может избавить никакая благодать. Спасение же заключается в освобождении от какой-либо естественной детерминированности, а по его достижении все следы деяний стираются без остатка.

Христианское сознание греховности основано не столько на вере в греховность, сколько на заповеди, которая велит не забывать о ней ни на минуту (и мы и вправду так ощущаем себя, держа в бессознательном фокусе свою вину!). Индийскими же учениями о спасении души это вообще запрещено. В них говорится: каким человек себя мыслит, таким он и становится. Человек должен мыслить себя не в худшем, а по возможности в лучшем качестве... Ничто так не способствует развитию к лучшему как оптимизм, и нет ничего более пагубного, чем недостаток самоуважения"[1].

Но ощущение своей силы, чистоты и безгрешности – своего центра души, или psychic being, в английском переводе с хинди,— так сразу не приходило. Хотя в Ришикеше я ощутила свое совершенство, на посыле Свами, который явно охранял меня в пути. Но мне всегда было легче чувствовать себя собой в народной Индии, а не в специфике ашрама. Энергетика ашрама размывает прежние структуры, чтобы проявилось нечто новое. Мне и надо бы себя потерять – то, что меня жестко держит, ведь это может вновь спровоцировать рак. Да и нельзя – в бессознательных глубинах хаос, после такого года. Даже и не надо спускаться туда, чтобы это ясно понимать.

Потом в соседней с ашрамом индийской деревне я увидала такую картину. Женщины в храме сидели полукругом и позитивно пели мантры, в то время как одна неестественно кричала, и другая помогла ей разбить перед алтарем Ханумана кокос. Судя по всему, у нее были проблемы, может и со здоровьем, а пение женщин создавало резонанс, чтобы они проявились и разрешились. Это самый древний метод исцеления, к которому возвращается психологическая работа в группах – но грубо, как груб сам ментал. Нечто похожее происходит и в ашраме, только тонко, тихо и молча. Но в моем физически слабом и психически издерганном состоянии мне этот метод не подходил.

Во всякой слишком сложной ситуации всегда есть очень простой выход. От тех бездн, которые готово открыть больному любое наше медицинское заведение, меня весь год спасали лайки Фэйсбука, телефон и бескорыстные визиты подруги, делавшей мне массаж. Психологическая помощь часто настраивает человека на то, чтобы он справился с ситуацией сам. Но с раком, во всяком случае, в нашей медицинской системе, дело обстоит иначе. Здесь человеку должны помочь именно другие, восстановив его веру в людей.

И в их будущие возможности. Обычно цель психологии – доказать человеку, что опыт его неслучаен, он вплетен в копилку человеческого опыта, он может возвыситься до уровня вневременного. Но для ракового пациента важно знать, что такое его лечение – временный и случайный опыт – это ошибка и его, и человечества, которая будет преодолена. Что можно иначе. Только веруя в это, зная это на практике, можно дальше нормально жить, а не сложить крылья.

Поэтому я и в ашраме продолжала общаться: активизируя свои зеркальные нейроны и отчасти рассеивая энергию, вместо того, чтобы концентрировать её, идея вглубь. Душа хотела теплых слов и получала их. А я ждала – пока раны её – вдруг открывшиеся в ашраме, где быстро все становится очевидным,— совсем затянутся. И тогда уже можно подумать о духовной работе. Конечно, это Свами казалось странным: видно, я ничего не чувствую, никаких духовных потоков, или моё эго мешает ему мне помогать. Объяснить нормальному индусу абсурдный напряг нашей страны мне возможным не представлялось.

Религиозная духовность предполагает, что есть некое абсолютное благо – Бог, а практически, абсолютное благо – приближение к нему. Так и ощущается. но все же… Выбор человека содержит свою истину. И потому с точки зрения нерелигиозной духовности абсолютного блага нет.

Кроме того, по сравнению со Свами, который мыслит просто, у меня всегда присутствует "задняя мысль". Поэтому если он будет помогать мне исполнять мои мысли напрямую, ничего хорошего не получится. Тем более, что я с ужасом увидела, что и духовные процессы, столь притягивавшие меня раньше, стали мне неинтересны. Депрессия, это и есть – когда становится неинтересно всё. И я ждала, чтобы интерес этот возродился, вместе с очарованием жизни. Но она разворачивалась ко мне обратной своей стороной: не индийской иллюзией мировой красоты, которую так здорово умел создавать Свами! Да и я сама. И Сияна в магистерской о языке писала о том, как зачаровывать пространство! А раз-очарованием, буддийским отсутствием иллюзий и медицинской привычкой ясно видеть недостатки во всем окружающем. Мне было не очароваться – разве ментальным усилием я могла заставить себя делать это. Поэтому буддизм резонировал здесь больше, чем индуизм. Хорошо, что мы наметили поездку по буддийским местам.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МАТЕРИ МИРРЫ

Свами говорил, что божественное (для которого в санскрите и хинди много наименований, а по-английски лишь одно – Divine) постигается в одиночестве: одно – это единое. Мы можем сделать шаг: от одного – к пустоте нуля, где заключена высшая полнота, а можем – ко множественности мира. Это наш выбор. Конечно, свой ритм быстрее даст ощутить биение пульса жизни, её музыку! Но если он не звучит, если регенерацию жизни что-то останавливает (как герцептин разрушает сосуды сердца и мешает делению клеток)? Если пластинка исцарапана и повторяет одни и те же обрывки музыки? И услыхав на сатсанге про то, что верная медитация – настройка на то, что любишь, я уже сознательно решила установить контакт с супругом, тем более, что он провожал нас на самолёт совершенно больной, и так ещё и не очухался. Может, восстановим общую гармонию, пока он там, а я здесь (что мы и стали делать через письма) – а дети как-нибудь сами туда приложатся. Домашнее тепло, гармония и любовь притягивает – мы видели, как она притягивала к нам людей, когда мы были молодые.

Четвертый день нашего пребывания в ашраме был днем рождения Матери. Храм украсили свежими пахнущими цветами. На вечерней медитации меня затронула индийская очарованность, и сочинилась такая молитва. «Когда мне было 11 лет, я любила астрономию, и мне запомнилось имя звезды Миры – что значит «удивительная»: её внутренние процессы были непонятны для астрономов. Потом, в юности, я прочла о Матери Мире, тоже проделывавшей процессы, непонятные для окружающих. А в цветении жизни встретила этот ашрам. И вот я пришла к тебе, прожив жизнь, с изувеченным телом. И прошу чуда – для себя, и сказки – для моих детей, ведь я тоже – мать. Сделай сознательным разум моих неслушающихся клеток! Ты говорила: единство, свобода и любовь – одно. Я бы подарила тебе единство людей, но для этого нужно внутреннее совершенство. Я дала бы свободу – быть может, она сквозит в моих рассказах – но не все поймут, что она зиждется на любви. Потому я хочу быть просто индийской коровой Сурабхи, исполняющей желания людей. Я умела это когда-то… С днем рождения – сохранившая и в старости молодой свою душу!»

Сам день рождения на этот раз был тихий – гостей немного. Обучающиеся в ашрамной школе малыши спели песенку и мантры, а иностранная гостья, подвозившая меня в Райвалу, подарила ашрамным девушкам пять швейных машинок.

РАФТИНГ В РИШИКЕШЕ

В пятый день мы с Сияной поехали на рафтинг. Я боялась опоздать и нервничала, как обычно в России, проклиная ашрамный автобус, который ненароком уехал в Райвалу без нас, и пришлось садиться на неневистных рикш.– И совершенно зря, потому что ждали только нас, и только для нас была заготовлена большая красная резиновая лодка. На порогах выше Ришикеша буруны волн порой захлестывали её, грозя не только промочить камеру, но и выбросить меня вместе с нею за борт. Мальчики сразу предложили убрать её в непромокаемый мешок, но я настаивала, что хочу поснимать. И только после первого бурного порога, когда камера и вправду промокла, как и почти вся наша одежда, отдала им камеру и фотоаппарат. Поскольку нас было только двое, с двумя мальчиками, особенно хорошо управлять лодкой не получалось. Но и без этого рафтинг в Ришикеше не опасный – резиновую лодку проносит мимо камней, греби-не греби. Хоть я подстраховывалась, немного подержав в больной руке весло – а ведь не чаяла уже! – и убедившись, что при таких мизерных нагрузках всё в порядке.

Мы проплывали мимо гор, и снимали виды. А потом стало жарко, и увидев, что индусы купаются, тоже прыгнули в воду, в одежде, чтобы не смущать мальчиков и поскольку она все равно уже промокла.

Я торопилась в банк, где меняли деньги только до пол-второго, и мы вышли раньше, у моста Рам-джюлла. Сияна в банк ехать не захотела и села сушиться, а я поймала рикшу и убедилась, что меняли только 100 евро на человека по паспорту – Сияна не поехала зря. За время ожидания она стала выбирать шмотки, и я повела ее в другому мосту Лакшман-джюлла, чтобы купить также сумку (Рама и Лакшман – братья, поддерживавшие друг друга в отшельничестве, и Ришикеш, некогда город отшельников, сохранил эту легенду). Из храма Ганги на высоте сотни метров мы посмотрели панораму изгиба реки, где меж белесых валунов качались на светлозелёных бурунах порогов разноцветные резиновые лодки. Мне тяжело было ориентироваться в яркости многообразных тряпочек, и мы застревали в каждом магазинчике, так что пропустили даже пуджу, которая у главного ашрама была в 5, а не в 6.30, как нам сказали (может в 6.30 была в другом месте), и вечернюю медитацию в ашраме.

Простуду, слегка проявлявшуюся в первые дни от моих купаний в Ганге, так же как от перепадов дневной жары и ночного холода, Свами снимал. Но психически мы в Ришикеше устали, и вернувшись, поругались: я уступила Ясе с покупками, но теперь теперь нести лишние тряпки? И все хорошие состояния первых трех дней, когда я чувствовала себя снова сильной и здоровой, ушли: началось эмоциональное страдание – имеющее целью привести наши по-русски постоянную раздражительность к более здоровому знаменателю. Резонанс энергии ашрама усиливает проблемы многократно. Сколько раз я просила Ясю не ругаться в ашраме! И не зря!

Свами-то создает приятное самочувствие, но оно быстро теряется, коль скоро люди загоняют себя в привычные неприятные ощущения, и актуален вопрос, как сделать хорошие изменения необратимыми. Когда-то Свами Ди все делал незаметно: проблемы уходили как по мановению руки. Потом, видно, решил, что люди должны их явственно понимать, иначе толку никакого. И наглядно ощущать духовный поток, например, как движение крови по сосудам – так хотя б заметно, есть он или нет. На самом деле он вполне независим от тела, и мне всегда казалось идеальным, когда он не ощущается никак. Но традиция монотеистических религий – ощущать его не только как свет, но и как огонь: видимо, христиане, как никто, любят его глубоко телесное осознание.

ОБ ОБЩЕНИИ И О ПРОБЛЕМЕ СТАРОСТИ

Тем не менее ашрам не отпускал: не хотелось никуда ходить. Но на Гангу я сходила, не только на второй, но даже на третий и четвертый её рукава, поскольку первый рукав её пересох в связи с новой плотиной. Там, где некогда я едва переплывала Гангу, было по колено в самом глубоком месте, что радовало оранжевых уток, которые во множестве кушали тут ряску. И ещё я сходила в соседнюю деревню за краской для волос, решив, что поможет или нет мне ашрам заново помолодеть в условиях нашего с Ясей воскрешенного внутрисемейного конфликта, но выглядеть красиво я во всяком случае хочу.

Свами же, пока народу было мало, активно занимался строительством, контролируя рабочих, как арендатор земли, стремящихся правильно распорядиться своей собственностью – у меня даже возникло у меня слово: плантатор, капиталист! Может, мы с Сияной, не состоянии мирно ужиться в выделенной нам одной комнате, это и спровоцировали: Свами решил застеклить предбанники всех аналогичных комнат, превратив однокомнатные апартаменты в двухкомнатные. А также сделать лишние полки для вещей. Звучали дрели, а я, отдыхая после рафтинга, мирно спала под этот скрежет. Вот какое психическое здоровье рождается в ашраме и самой Индии!

Потом приехали русские, толпой стали ходить на Гангу, несмотря на предостережение Свами насчет леопардов, и оставшиеся четыре дня пролетели быстро. Я познакомилась с делийским индийским правительственным чиновником в отставке, потом ещё с парой пенсионеров: муж работал год в Риге на военных подлодках и приобрел наше русское чувство юмора, а его супруга была учительницей, на пенсию вышла недавно, и совсем ещё не сориентировалась в своем новом образе жизни. Среди русских тоже было несколько пожилых женщин – и вправду, ашрам – хороший отдых для пенсионеров!

Чтобы что-то спросить на сатсанге, я спросила про старость, куда столь быстро сама сделала перескок – с надеждой вернуться в свой возраст, получится ли? В юности человек полон стремлений, в старости они проходят, духовные  тоже. Как бы хорошо человек не прожил жизнь, воспоминания тускнеют. Остаются болезни. Старость несправедлива к людям. В очередях поликлиник я целый год наблюдала пожилых людей с невысказанным вопросом: «И почему это так устроено? И кто так придумал?» И одна старушка высказала мне его.

«Хороший вопрос»,— ответил Свами. И призвал изменить свою жизнь так, чтобы подобного не происходило. Он вспомнил мать Миру, которая в 92 года основала Ауровиль, и занималась духовными опытами до смерти. Свами говорил, что хоть физические и ментальные способности наши ограничены, но возможности связанной с Богом души, воистину, безграничны. И надо сделать шаг от первых ко вторым – прыжок по внутренний мир. Широкая аура Свами источала несокрушимую позитивность, и это вселяло оптимизм.

Потом приехала моя знакомая Юля, с которой мы были вместе в ашраме в первую поездку. Она нравилась мне своей смешливостью – после своих больниц, я почти отучилась смеяться. Её мама осталась в войну сиротой, как мой отец, и была такой же альтруистской, и тоже умерла от рака, и все не так давно – так что была эмоциональная параллель. Юля тоже приехала с дочкой, и я сказала ей, что любуюсь гибкостью Лизы – это у неё от матери. «Да недостаточно, гибкости-то», — ответила Юля.

И после первого же сатсанга мы с ней сошлись на том, что некоторые вопросы задавать бесполезно, так как Свами не может понять ситуации в нашей стране и того отношения к человеку, которое бытует в наших мед- и других социальных учреждениях.

«Да я к зубному врачу сходила, как в концлагере побывала»,— откликнулась Юля.

«А я, представь, – четырнадцать месяцев от врача до врача. Вся наша медицина – это надругательство над телом. И препараты – как рубцы в легких – оставляют в душе пустошь, где ничему уже не вырасти. Это экологическая проблема», – сказала я. И рассказала ещё про президентский матлицей, где сын учится до часу ночи, и двойка – нормальная оценка за решенные задачи. И дело даже не в этом: "Он сказал мне: в классической гимназии, где он учился раньше и где все преподаватели были из университета, была атмосфера, а тут её тут. Он совсем не гуманитарий, но духовные вибрации чувствует. Я сказала: может, тут просто другая атмосфера? А он сказал: нет никакой. Один только рейтинг. И зачем так гнобят детей?"

«А ты посмотри позитивно, какой в этом смысл?» —

«Ну, положим, лицей вырабатывает выносливость и закалку перед обществом конкуренции. Пребывание в нашей медицине включает в социальные процессы, в которые я ни за что сама бы не включилась. То есть подключает к более широкому потоку энергии. Может дать более мощные силы в будущем – если их, конечно, интегрировать, чтобы они никого не разрушили. А пустыни в душе дают более трезвый взгляд на вещи, отсутствие иллюзий, и через это возможность реально помочь. Compassion, если по-английски».

Я стала Юле показывать свои испанские альбомы: величественную 300-метровую скалу Ифач над широким пространством моря, у подножия которой мне хотелось ей молится, а на её вершине на меня нисходил покой, оставляющий далеко внизу все мои проблемы. «Вот тебе и ответ»,— сказала Юля, и я поняла, что в Испании, когда я из последних сил лазила на горы, у меня тоже было то, что называется духовным опытом.  Благо я там гуляла две недели почти совсем одна.

Свами Ди мягко и молча намекал, чтобы я поменьше общалась, но это не получалось. Что-то во мне и вправду весьма сильно препятствовало уходу вглубь себя. Как-то Свами увидев мою милую беседу с экс-правительственным чиновником, поднял кундалини до аджны, что я бывало ощущала как преддверие некоего кошмара, так как это задевает разум. Но я могу разгуливать в любом состоянии, и никто ничего не заметит, так что я продолжила общаться, постепенно сбросив эту энергию. Зачем мне она и все духовные процессы? Всю жизнь бороться, преодолевая существующие условия – зачем? чтобы под конец смертельно устать и все равно подпасть под них? Залезешь в дебри, а потом и получается рак!

Словами со мной Свами разговаривать не хотел, как в прошлый раз. Мне только удалось показать ему фото Ярика и спросить, что делать? Сын совсем не хочет контактировать с людьми – не видит повода. «Это очень хорошо,— сказал Свами.— Такие люди нам нужны». «Но это вызывает раздражение окружающих». «Глупые люди будут раздражаться, это их проблемы»,— ответил Свами. «Ему будет сложно устроиться в социуме»,— сказала я. «А ты бы хотела, чтобы он был похож на тебя? Постоянно болтал: бла-бла-бла? — это выходило у Свами очень забавно.— По меньшей мере, дети у тебя хорошие».

Слушая позитивные сатсанги Свами, я накапливала оптимизм. Духовный поток ашрама попеременно направлялся на разные чакры, наиболее ополчаясь на солнечное сплетение, отчего я несколько устала, как и от ясиных эмоций. «Если что-то раздражает, значит, есть слабое место, это показатель того, что надо его укрепить»,— говорил об этом Свами. Да уж, с моими потрепанными после химии сосудами, мне явно было что укреплять! После больниц сознание не отрывалось от тела, и духовная энергия, которая вообще-то совершенно независима от физического плана, в чем я не раз убеждалась, теперь слишком уж заземлялась в него.

Я не люблю страдание, потому что оно разрушает чувствительность. Человек, когда страдает, как бы и не живет – он теряет восприимчивость. Поэтому жизнь сегодня так груба. Древние не страдали, как мы, они просто переживали жизнь, ближе к тому, как это делают животные, и были мягче. Оттого и все антропологи примитивных племен в своих полевых исследованиях попадали в рай. Современные же люди все более страдают ментально, от переживания своих идей, что и делает жизнь адом.

«А можно ли обойтись без страданий?— спросила я на последнем уже сатсанге.— Когда я тут была впервые, мне понравилось то, что духовный процесс был без боли. Может, оттого, что коллективный». «Надо относиться иначе – сменить привычку,— ответил Свами.— Если человек закрыт, идет давление, чтобы он открылся. Боль возникает от сопротивления».

Да, тело обычно всегда сопротивляется незнакомым процессам. Но тут оно сопротивлялось даже знакомым: ведь раньше-то эта энергия вызывала у меня только приятные ощущения! А сопротивляться умом – вообще себе дороже. Свами-то, наверное, способен преодолеть любое сопротивление, коль скоро видит его только помехой.

В последние дни мы делали по собственной инициативе стали делать салат, и Свами Бахмдев в плане карма-йоги выдал Сияне ящик гороха – почистить, а то портится. Для одной это непомерная работа, и русские женщины, объединившись, стали помогать Сияне – так стала общаться и она.

А я в плане карма-йоги в основном тщательно проветривала храм и библиотеку, где проводились сатсанги, чтобы там было теплее (за ночь помещения остывают, температурные перепады большие). И познакомилась с индианкой Сародж, убиравшей цветами храм, чье имя значило «Лотос». У сынишки её было созвучное ей звали Раджа, и он жил с нею тут же. Имя другой индианки, с которой я познакомилась: Прагати – означало «прогресс». Так же сперва называлась наша комната – прямо напротив особнячка приемной, где колумбийка Сильвия принимала вновь прибывших гостей и где Свами общался с ними, так что и я успевала их рассмотреть, попадаясь ему на глаза чаще необходимого. Потом её переименовали в Consecration – «посвящение» (конечно, в смысле посвящения себя Богу, а не инициации). Прагати была с Бенгальского залива, куда я сперва собиралась ехать, и пообещала помочь с билетами, если я снова туда соберусь. А когда мы называли наши имена в переводе, я переводила Сияна как «Shine», а Семира – как «Universe»: это шло в лад с высокими смыслами индийских имен. В день отъезда нам в комнате доделали полку, и Сародж её тщательно убрала – жаль, что мы уже уезжали.

Мы успели сродниться с ашрамом, и Сияна сказала, что тут бы и осталась. Но мне хотелось путешествовать – во внутренней тревоге, ставшей привычной за год госпитализаций, душа нигде не находила себе места: даже дома, не нашла его и в ашраме – может в дороге будет более комфортно, если на месте не сидится? В поезде у меня в ушах звучали бардовские песни о дорогах:

«…И на солнечных вершинах

Наши бедствия сгорят.

Горы, мудры и туманны,

Станут выше облаков

И залижут наши раны

Языками ледников…»

Но ехать на сей раз мне было страшновато – и я попросила Свами, попутно молча объясняя ему свою позицию насчет поездок, странных в моем состоянии, – но меня всегда выручали именно сумасшедшие шаги! «Я хочу попутешествовать. Я чувствую, что может быть, смогу. Помогите нам». «Хорошо», — откликнулся Свами, и моя тревога улеглась.

Он молча провожал нас на расстоянии, а Юля подарила шоколадку. И в поезде я чувствовала, как Свами провожает нас и в дороге. 

ЗОЛОТОЙ ХРАМ АМРИТСАРА.

ЦЕРЕМОНИЯ НА ПАКИСТАНСКОЙ ГРАНИЦЕ

Из всего арсенала чувств, который я смогла выловить в ашраме в своей омертвевшей душе, позитивным было только печальное чувство любви, напоминающее мне о супруге, в холоде и напряге России… Тут в поезде оно вернулось – наверное, супруг вспоминал обо мне, и я почувствовала размягченность и пластичность, как способность лепить из своего тела то, что я хочу. И вдруг меня потянуло в ашрам, потянуло сверх всяких сил и желаний, продолжать заниматься этой работой. «Ничего, я все это могу ощущать и в дороге»,— ответила я себе. И почувствовала ашрамный поток. Но все же в душном поезде он был не так уж силен. Я дышала у открытого окна, а ветер встречного поезда сорвал и унес на грязные пахнущие рельсы мой тонкий шёлковый шарфик от пенджаби, который я очень любила, потому что Сияна гуляла в нем по Шри Ланке…

«Чтобы путешествовать, ты не высказываешь претензий, а я не оправдываюсь, договорились?» — предупредила я Сияну. Но поезд, к сожалению, опоздал на два часа, и вместо десяти приехал в двенадцать, и дочка тут же меня и обвинила, что я не оставила её в ашраме, а потащила по пыльным индийским дорогам. Её видно, тоже тянуло в ашрам.

Миновав дорогие гостиницы, я направилась к сикхскому храму, в надежде устроиться там. Но чувствовала дезориентацию. За 4 года я забыла, где что находится, и храмовую гостиницу, где можно остановиться, нашла не сразу – точнее, нас довели туда, с совсем другого конца через храм – пришлось снять босоножки с противоположной стороны. Там нас оформили, но выдали только кровати в большой комнате, где ночевало человек десять иностранцев. Для нас было что-то типа бесплатного хостела в ожидании комнат, которые в этой гостинице закончились, а в других селили только индусов. В духоте мы не выспались, и с утра я занялась проверкой ещё четырех таких гостиниц, но только потратила  время. Хотя какой-то ещё молодой красивый сикх в синем тюрбане, увидев мое не очень хорошее самочувствие (в России бы, конечно, никто не заметил, а тут, среди здоровых людей, оно бросалось в глаза), купил мне бутылку воды и проводил до ещё одной гостиницы, где нас опять послали обратно, хотя комнату там к вечеру обещали. «Там у гостиницы есть врач», — сказал он. «Нет, я сейчас в храм схожу, все будет в порядке»,— ответила я. И он предложил нам переночевать у его отца, если что, оставив телефон. Но наша sim-карта к сожалению, оказалась тут бесполезной.

Мы поели бесплатную еду, но после ашрама Сияне она не понравилась. И обошли по периметру сикхский храм – внутрь заходить не стали, столь длинная и плотная стояла очередь. Искупались и сели в тени, слушая пение сикхов – у Яси от жары разболелась голова. Да и у меня похоже, поднялось давление.

 «Почему вы не счастливы? — спросил пожилой сикх.— Ведь Вы пришли в Золотой храм!» Да, для паломников цель достигнута – вершина их пути, тут пройдут все их беды и болезни. Но для Сияны не было такого внутреннего настроя. Она даже не хотела знать, куда мы едем – так интереснее. А для меня опыт все ещё проскальзывал, за решением текущих задач поездки – я видела все свою дисгармонию: как нервничаю во время переездов,— все это нервотрепка минувшего года, раньше не было такого.

А в гостинице, где мы ночевали, была билетная касса, почти без очереди. И пойдя на поводу обстоятельств, я решила, что в таких условиях путешествовать на юг мы не сможем: остается съездить к буддистам в Дхармасалу, а с таким трудом приобретенные билеты сдать, и купить обратный билет в Райвалу. А сначала все же устроиться в дорогую гостиницу, чтобы выспаться нормально.

Мы ушли из храма поискать жилье, и тут же нам попался таксист, который стал предлагать съездить на границу Индии с Пакистаном – посмотреть церемонию спуска флагов этих двух братских стран, некогда составлявших одну и потом, внешне по религиозным, а реально по политическим, мотивам враждовавших подобно тому, как ныне враждует Украина с Россией. И это не столько война государств, сколько гражданская война – это война близких людей, наиболее страшная.

Церемония проходила весело. Продавцы ходили с кепками «Я люблю Индию», оранжево-бело-зелеными флажками и мороженым. Индусы, встав в круг внизу стадиона, плясали. Мы ожидали минут сорок. Потом все уселись на места, появились военные, и ведущий стал что-то скандировать, вызывая реакцию зала. Потом был звук ОМ – долгий, начинающийся на двух тонах и потом сливающийся в общую гармонию. Он словно давал толчок маршировке военных, которые прошагали к границе и продемонстрировали мощь своих мускулистых рук и стройных ног, поднимая их выше головы. И эти показательные выступления, движимые омом, продолжались, пока не выступили парами и поодиночке все военные. А стадион им хлопал. Потом открыли границу, и военные стали синхронно показывать моральное превосходство и презрение друг к другу. А потом спустили флаги с обеих сторон – крест-накрест, пожали друг другу руки, и это уже говорило о дружбе.

«Что означает эта церемония?» — спросила я. «Это как муж и жена говорят друг другу: “я сильней” — “нет, я!” – а сами друг друга любят», — ответили мне индусы. Да, лучше уж были бы такие отношения у Украины с Россией!

Меня смутило только то, что с пакистанской стороны зрителей было куда меньше. Индусы-то явно за братство и объединение, а пакистанцы? И все равно как-то эта церемония служит урегулированию конфликта.

Мы вернулись уже вечером, в хорошем настроении – хотя рикша не довез куда надо, сдали билеты – перед самым закрытием кассы, и взяли обратные билеты из Амритсара в Харидвар и оттуда в Дели. Потом пошли нашли гостиницу, где не остановились накануне, и разместились в ней. А затем направились в Золотой храм, и вошли уже внутрь – перед самым закрытием. Внутри он и вправду весь отделан золотом, но самая интересная часть его убранства – мозаики. На белом мраморе из полудрагоценных камней, такие же, как в Тадж-Махале, только гораздо более тонкие и изящные. Да и храм-то маленький по сравнению с Тадж-Махалом.

Император Акбар, дедушка шаха Джахана, построившего Тадж-Махал, ратовал за единство религий, потому и дал сикхам землю. Они сначала вырыли там озеро, и гуру опустил в него руку – а было это во время холеры. Вода очистилась и стала целебной, отсюда название – Амритсар.

Глядя на мозаики, отражающие гармонию листьев и цветов, я представляла себе вегетативную нервную систему, которая столь же гармонично расположена в организме, и сосуды лимфатической системы, которые должны безукоризненно действовать. Все же мне полагается носить один кг, а я ходила с рюкзаком! В Золотом храме было два этажа, а третий – крыша с золотыми куполами, и везде были храмы, где читалась священная книга сикхов «Грант Сахиб», и везде можно было медитировать. Сияна, сказав, что сикхи – более интеллектуалы, чем другие индусы, и она тут чувствует аджну, помедитировала, а я пофотографировала, и какой-то сикх сказал нам, что мы и сейчас можем поесть – храм работает круглосуточно.

 На обратном пути в двенадцать ночи настроение стало совсем хорошее, и мы фотографировались на фоне скульптур пляшущих сикхов. Где девушки кружатся, взявшись за руки, а сикх в тюрбане играет на барабане. Ненароком мы унесли из храма платочки, которые там надо повязывать на голову, и я свой одела по-пионерски, взамен шарфика, унесенного поездом в ночь. 

В ДХАРМАСАЛУ К ДАЛАЙ-ЛАМЕ.

ДХАРМАКОТ – ЕЛИ С БУДДИЙСКИМИ ФЛАЖКАМИ

Выспались мы неплохо, и за границей год от года все более красивого центрального квартала, где движение запрещено, я легко поймала рикшу, который довез нас до вокзала, на электричку в Патанкот.

Патанкот – хороший город на пути в Дхармасалу. В нем нормальные цены, и мы не торопясь купили рюкзак, правда, слегка выцветший. Мальчики-продавцы фотографировались с нами, называя свои звучные имена. Потом ехали на автобусе: не три часа, а все четыре, проезжая реки с валунами и деревни с яркими бетонными кубами построек. Кондуктор обратил наше внимание на то, что билет для нас, как для женщин, стоил меньше. Во второй половине пути начались серпантины. И после самой Дхармасалы, когда мы ехали в Маклеодгандж к Далай-Ламе, серпантины резко пошли вверх, и Сияне казалось, что автобус раскачивается как корабль.

Нам предложили довольно хорошую комнату за 600 рупий, с красивыми занавескими и видом на горы (горячий душ и wi-fi везде есть). Я сторговала за 500, но казалось сыро. И я выбрала повыше и попросторнее за 1000: с окнами в три стороны и с трех сторон балкон, только наш, со входом из комнаты. Конечно, долго любоваться с него горами не было времени, но все же это помогало отдохнуть и не мешать друг другу. К буддийскому храму мы подошли уже в семь вечера, и он как раз закрылся – нас пригласили приходить в шесть утра. Сияна взяла горячей воды в чайной, где сидели монахи и висели буддийские надписи, и сделала себе свой чай. А потом она медитативно пила чай, а я читала надписи, типа: если мир тебе неблагодарен, не расстраивайся и делай свое дело. Потом мы допоздна ходили по магазинчикам, и, к моему сожалению, купили ещё одно платье с узором в виде павлиньего хвоста – которое подходило с моим сережкам в виде павлиньих перьев, но Сияна его сразу оприходовала.

В Дхармасале все дороже, чем в Ришикеше, но что там стоит покупать, так это теплые носки хорошего качества. Комнаты не обогреваются, и ночью я замерзла страшно. Проснулась даже в половине пятого, чтобы выпить горячего и надела на себя все, потом спросила ещё одно одеяло. И пошла слушать монахов – а Сияна не пошла, так как чувствовала несварение от сикхской трапезы.

На входе в храм висела цветастая занавеска, закрывавшая доступ в ту его часть, где пели монахи. С алтарной его стороны, со статуями будд и портретом Далай-ламы, наоборот, ходить было можно. Я стояла и слушала горловое низкое пение, хорошо подходившее к моему состоянию проваливающейся вниз энергетики – мне и в ашраме хотелось петь так же низко. И снимала на камеру – мне никто не мешал. Пару раз мимо меня в храм прошли монахи с чайниками воды. Иногда останавливались молящиеся тибетцы, но обычно ненадолго. Они больше занимались простираниями – перед храмом для этого стояли небольшие деревянные помосты, с ковриками и тряпочками-перчатками, помогавшие руками скользить во время простираний. Я тоже позанималась этой гимнастикой – это оказалось на редкость несложно, действительно можно их делать сотнями, с таким простым подручным арсеналом.

Ближе к половине восьмого в нижний двор храма стали стекаться тибетцы. Они шли получать благословение Далай-ламы и выстраивались в длинную ленту очереди, а один человек по списку назвал их имена, регулируя её. Я подошла к приемной, куда стояло несколько иностранцев, и какой-то человек мне сказал, что я тоже могу записаться, по паспорту. Тут я решила сходить за паспортом и Сияной, которая уже очухалась, выпив китайский чай и сделав китайские упражнения дома без меня, и мы вернулись в храм. Пение монахов уже кончилось, к ясиному сожалению, но она пошла медитировать в соседний храм (там их рядом два), со свитками книг и большими статуями Будды и Падмасамбхавы: там людей почти не было и было даже как-то спокойнее и медитативнее.

Вокруг него – ряд буддийских крутящихся барабанчиков, и Сияне понравилось их вертеть. Она сказала, что при их верчении энергетика закручивается в нужную сторону. Я тоже покрутила их, слабой правой рукой в  неизменном рукаве и перчатке, повторяя низким горловым пением: Ом мани падме хум, и позитивно ощущая свои слабые места в легких. И согласилась с Сияной, что буддийские низкие тона даже как-то ближе к телу, чем солнечный индуизм, что даже лучше для лечения.

Ниже в ещё одном храме был огромный барабан, я кружилась с ним и вращать его было весело – как и тибетским деткам.

Что же касается Далай-ламы, записываться к нему все же надо заранее. Я объяснила, что мы тут недолго, и меня направили к человеку, который сказал: «Посидите, я спрошу». Я сидела и ждала, а мимо по-природному красивые тибетцы и тибетянки проходили со счастливыми лицами во внутренний двор. И возвращались с подарками и просветленными улыбками – и мне передавалась их просветленность. Больше часа я сидела, наблюдая этот поток в довольно глубокой медитации, который вероятно способствовала и энергетика ашрама – сама-то я так не концентрируюсь. Человека, к которому нас направили, я ещё несколько раз спросила, и в конце-концов он сказал: «Вас в списке нет, сегодня не получится, а завтра выходной. Запись будет только в понедельник» — но посреди буддийского покоя меня это не побеспокоило. Впечатление от этой очереди было самым ярким моим ощущением в Маклеоде. И когда счастливые тибетянки с белыми шарфиками – благословлением Далай-Ламы – стали фотографироваться на память, я с удовольствием сфотографировалась вместе с ними.

Появилась Сияна и снова стала спрашивать человека, к которому нас направили: «Мама больна, неужели двух человек нельзя без записи принять?!» Она даже расстроилась, что мы не попали – и тут вот бюрократия! Но я сказала ей: не тревожься, я свое получила. В конце-концов, сами виноваты: надо было узнать по Интернету, когда у Далай-ламы ритрит: как раз он должен был вскоре читать лекции, и планировать путешествие с учетом этого. Но впечатление от лиц тибетцев оставило Сияне желание посетить и самого Далай-ламу. Тем более, что мне дали визитку ресепшена, сказав, что записаться можно по email. Визитку я ожидала ещё примерно час, спокойно листая толстые альбомы с историей Тибета и святыми индуистскими местами, где я была когда-то с маленькой Сияной – и куда мы в этот раз не поехали.

Сияна жалела, что пропустила утреннюю службы, но, на её счастье, намечалась дневная. Она была даже более красочной, с интересными нарядами: монахи надевали вверх идущую косичку, а потом нечто вроде короны вкруг головы. Конечно, все это наглядно-понятная манифестация энергетических потоков. И попеременно брали колокольчик и важдру – некогда символ мощи царя богов, громовержца Индры, перешедший на Вишну в новой троице 5 века – Брахма-Вишну-Шива. А от него – на Будду, как одно из воплощений последнего. Я купила Сияне маленькую важдру.

А до службы мы отправились к тибетскому врачу, который по пульсу назначает кружочки таблеток. Я и так знала, что мне надо, и поначалу, когда увидела очередь, просто купила Jhumar — «золотую пилюлю», на год. Но после службы очередь рассеялась – мы были первыми после обеденнего перерыва, и все же сходили на консультацию, и купил ещё.

Мы зашли ещё в один буддийский храм, со ступой, по игрушечному яркой, высотой в 4 этажа. Поднялись до верха, где золотились буддийские олени – оленям Будда прочел первую проповедь, когда испытал просветление, за неимением более достойных слушателей. А также ступы разных размеров и снежные барсы. Наши с Сияной эмоции вполне улеглись – в общем, как поет БГ: снежные львы и полный штиль!

Я торопила Сияну – она хотела успеть в горы, и во второй половине дня мы съездили на рикше в Дхармакот. До линии снегов не дошли – это надо с утра. Но прогулялись по лесу с высоченными соснами, мелкой хвоей напоминавшими лиственницы, и буддийскими флажками в их красочном множестве, разных цветов. Сияна даже взяла ниточку флажков, на память – святое место от этого не обеднеет. Хотя они там продаются, но это не так интересно. А я взяла несколько огромных шишек. Вверх шло две дороги: одна живописно-каменистая, из плоских булыжников, но идти по ней сложно. Другая – обычная, и по ней даже ездят мотоциклы и такси, отвозя желающих на маршруты. Мы дошли до красивого вида, и Яся там сфотографировалась с буддийскими монашками, тоже гулявшими по лесу. Вернувшись, мы ещё успели купить теплые носки и тибетские благовония.

На следующий день мы снова слушали службу монахов – с 5 до 7 утра, а потом любовались горами с нашего балкона, пили чай и складывали вещи. Автобус в Патанкот был в 11, а поезд в Амритсар в 16. И в 22 – поезд на Харидвар, параллельно с тем, который увозил бы нас в Насик, а оттуда – в буддийские пещеры Эллоры и Аджанты. Я подумывала было возвращаться в Харидвар другим путем: из Дхармасалы – в Манди, с посещением озера Падмасамбхавы, а оттуда до Шимлы или как-то иначе. Но это все переезды по пять часов на автобусе по извилистым горным дорогам, а здоровье Сияны продолжало выдавать на этих дорогах сбои, в отличие от моего собственного. Так что окончательно вырисовывалась необходимость отдыха в ашраме.

На обратном пути мы ещё раз съездили в сикхский храм: от ж.д. вокзала паломников везет бесплатный автобус. Кондуктор, регулирующий посадку, пропустил нас с рюкзаками без очереди на передние места – куда и я сама хотела, чтобы не слишком смешиваться с толпой, и приятна быть дань его уважения. Колоритный сикх в синем тюрбане тут же затянул мантру-молитву: "Сатарам ваэгру", и весь автобус стал её подхватывать, даже мы с Ясей, которой в незнакомом тексте стало слышаться: "Сыграем в игру"! В стиле Свами, который видел мир игрой Бога, а смысл жизни – участием в ней, и изо дня в день стремился донести это индийское видение до слишком озабоченных своими деловыми и психологическими проблемами иностранцев. На час оставив рюкзаки в камере хранения, которые есть со всех сторон храма, в храм мы успели ненадолго, но я успела снять яркие ночные виды храма и получить сладкий прасад (бесплатно поужинать времени не было). А Сияне хотелось немного побыть одной, под золотыми куполами крыши храма – после дня дорог она совсем не успела намедитироваться! А у меня в пути поток мыслей тек плавно, и я увидела, что мои больницы могут дать мне какое-то понимание глубинных проблем супруга, которого в юности тоже выбили из колеи больницы, с их унижениями... Да ладно, забыли об этом, как говаривала моя бабушка. Недаром прожила до 92 лет!

В Амритсаре я купила часы, о которых мечтала всю дорогу, так как мы взяли один мобильник на двоих, с изящным позолоченным браслетом с бусинками – и они тут же остановились. И я нашла им место в чайной, где в сплетении веточек вместо рамы из акварели листиков проглядывала надпись: "Время ждёт проявления высших способностей человека, как зерно – дерева".

В поезде мы познакомились с украинцем – по мягкому выговору он напомнил мне моего отца. Он ездил в Непал, а теперь направлялся в Ришикеш. До этого он был в Индии раза четыре, и его дочки недоумевали: и что его так тянет в эту странную страну? а он звал их сюда. Мы долго общались, и даже пригласили его в ашрам, если в Ришикеше надоест. Жаль, не доехал, надо было сразу увезти его с собой! Приятный человек, и мог бы что-то внести в атмосферу ашрама.

Рассказывая ему о своих поездках, я сожалела о неудавшемся путешествии на юг: возвращаться на мучения в ашрам, где надо дальше приводить в порядок организм безо всяких внешних радостей и где наверняка возникнут новые разборки с Ясей, мне относительно хотелось. Я лучше бы восстановилась по дороге, участвуя в индийских религиозных церемониях и получая радость от осмотра прохладных буддийских пещер, по контрасту с жаркими городами. Все процессы пошли бы куда веселее! Даже и ашрамные, Свами Ди бы помог! Но Сияна, закрывавшая нос шарфиком от запахов по обочинам индийских дорог, была уже всецело в ашраме.

«В ашраме я займусь телом и интеллектуально общаться не буду,— предупредила я Сияну.— Иначе мне нет никакого смысла туда ехать». Быть может, надо некоторое время помолчать, чтобы отношения вошли в новую струю.

С Луною в Раке, Сияне комфортно ходить по кругу повторения: так она хотела ещё раз услышать пуджу в Ришикеше. Моя же Луна в Водолее не любит возвращаться, это совсем не мое. «А мы и не возвращается, — сказала Сияна.— Мы едем к новому опыту!»

К НОВОМУ ДУХОВНОМУ ОПЫТУ.

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

По дороге в ашрам мы купили для ашрама две коробки индийских конфет – и я удивилась некоему начавшемуся резонансу: в ашрам как раз приехали дети.

У Свами наше неожиданное возвращение никаких эмоций не вызвало: я предупреждала, что могу вернуться, и все же он скорее удивился.

У Сильвии на ресепшене возник вопрос, надо ли снова нам оформляться: заполнять форму и делать ксероксы паспортов? Лишнюю бюрократию ведь разводить никто не любит.

«Вы регистрировались по пути в гостиницах?» — спросил Свами.

«Конечно».

«Ну оформи,— сказал он Сильвии.— На случай, если съедят леопарды»,- памятуя мои регулярные прогулки на Гангу, после обмеления которой к ашраму по ночам иногда стали подходить дикие звери. Он сам порой делал обход, когда собаки беспокоились.

«Русские люди невкусные»,— ответила я: все же днем леопарды обычно не ходят туда, где люди. Единственные леопарды, которые могли мне угрожать, были наши с Ясей эмоции, многократно усиливаемые резонансом ашрама.   

На самом деле, если кого съедят, у Свами будут проблемы с индийской бюрократией. Несмотря на мою страховку с обещанием вернуть тело домой и бумагу с моим диагнозом, которую я тоже захватила на всякий случай.

Ко второму рукаву Ганги, где можно было нормально поплавать, надо идти через кусты, среди которых попадаются колючие, и я не раз до крови обдирала ноги. Правда, как-то со мной пошли две пожилые женщины – молодых Свами как раз направил на чистку гороха. И показывая им путь, я была осторожной и ни разу не порезалась.

В ашраме было уже много народа: кроме группы русских, команда занимающихся йогой иностранцев, приехавших на месяц. «Не дай Бог», — сказала моя русская соседка в ответ на такое известие: все-таки нашим людям свойственная большая глубина, чем западным. И другие постоянно приезжающие и уезжающие люди. А ещё детки 9-10 лет – из школы при делийском ашраме.

Школьники вечером давали концерт – это было в преддверии 8 марта, и мне захотелось украсить себя. Индуски по имени Маду ("мёд") и Инду ("Луна") помогли мне нарядиться в сари.

И я поставила фото с ними в FB на международный женский день – оно вызвало удивительно много лайков.

Детки пели хором, разыгрывали сценки по-английски, девочки танцевали, мальчики показывали акробатические этюды. В конце концерта перед зрителями ашрама, в ответ наши русские девочки – дочки Юли и Аллы, которая тоже приезжает в ашрам лет 15, станцевали нечто вроде индийского танца – три часа готовились. Приезжие иностранцы спели мантры, и Сияна тоже спела свою песню – и все хвалили за красивый голос – и вправду спела очень красиво.

А Свами по следам культурной программы школьников на следующий день говорил, как всю жизнь превратить в праздник. Я тут спросила, как сохранять детскую чувствительность – восприимчивость, которую взрослые обычно теряют, на что он ответил, что это надо изменить всю социальную систему – начать, конечно же, с себя. Похолодало – я даже на Гангу купаться не пошла, и сожалела, что при такой погоде мы бы прекрасно путешествовали! Надо впредь смотреть прогноз погоды.

Свами говорил на сатсанге, как не беспокоиться. Первый шаг – не переживать из-за мелочей, а второй – все считать мелочами. По вечерам он пел киртаны, и я как-то села рядом, чтобы лучше ощутить манеру его пения. «Ну как медитировалось рядом со Свами?» - после вечерних чтений спросила меня Юля. Я там выбрала текст про любовь: которая хороша тем, что не разрушает, а сразу трансформирует, и даже капля любви способна все изменить. Юлина лабильность и привычка к позитивному мышлению делали беседу легкой и продуктивной для выражения словами духовных вещей, и я ответила по сути:

«Рядом со Свами я пыталась ментально увидеть процесс, как он поёт. Понимание – это западный способ поклонения. Индусы преклоняются, и до них все сразу доходит. Мы же отождествляемся, лишь понимая».

 «Ну так упади ниц и попроси у Свами каплю любви, за чем дело стало?— рассмеялась Юля.–  Только ты только подготовься пару дней, а то он как даст…»

«Так не получится,— тоже улыбнулась я.— И ни у кого из наших не получится. Национальный барьер. Придется понимать». А капля любви, наверное, у меня и у самой есть.

Поток ашрама вновь направился на мои чакры, преодолевая сопротивление тела. В поездке я лучше увидела, насколько я нахожусь в постоянном напряжении. В направленности к цели, которая делает меня слепой к самому процессу жизни. Что я все ещё закрыта и как это мешает Свами мне помогать. Ведь сам-то он не имел опыта лечения рака, и чтобы помочь мне целенаправленно, он должен почувствовать мои внутренние процессы – а как ему это сделать, если их не чувствую я?

Свами Брахмдев не направляет поток энергии по своей воле – но может направить его согласно желанию моей души. Что хочет душа, мы часто не знаем. Если она своей внутренней устремленностью не может возмолиться Богу о здоровье лимфатической системы, а остается равнодушной ко всему и даже к своей «коробочке», значит, дело с нею обстоит ещё хуже, чем с телом,— которое после ХТ я все же довела процедурами, бассейном и гимнастикой до сносной формы. Вот и получается, что лечить надо в первую очередь душу.

Надо же, моей психике, чтобы сохранить хоть что-то живое в столкновении с социальным формализмом, удалось так забаррикадироваться, загородившись от мира его интеллектуальным восприятием, что даже Свами не имеет к ней доступа! Или лекарства виноваты в отсутствии её реакций? Мне ведь тоже казалось, что она мертва… И эта мертвечина сделала жёсткими наши внутрисемейные отношения!

Тело, чтобы его процессами можно было управлять, должно быть живым – отзывчивым, реагирующим. Точнее, должна быть живой душа – psychic being Матери и Свами – пластичной, нежной, слышащей. Наша же медицина, как и другие социальные институты, все более производит на выходе продукт «человек в футляре». А в футляре жить нельзя. Разве некоторое время тянуть лямку из последних сил, как герои Чехова. Если до ашрама я ужасалась возникшей у меня бесчувственности виртуально, то тут стало ясно, что это реальная проблема. Если замерло вот это «психическое бытие» живой души внутри, человек не выживет. С другой стороны душа, как связь с Богом, жива всегда. Надо только её разбудить!

«Как избавиться от страданий?– спросила я, вослед буддийскому опыту.– Страдание разрушает эмоции, чувства, любовь и сам интерес к жизни». Это главная проблема раковых больных, на мой взгляд. И я весь год старательно восстанавливала все мои маленькие интересы. «Люди любят страдать,— ответил Свами.— Как они любят рассказывать о своих болезнях! Человеческая природа очень странная».

Немного опасно иметь дело с человеком, который убежден, что люди любят страдать. Я спросила, есть ли у него критерий, где нужно остановиться: «Я в молодости полагала, что могу сходить с ума, если способна нормально действовать, а потом критерием стала гармония. А у вас критерий есть?» «Останавливаться не нужно,— ответил Свами.— Нужно идти глубже внутрь». Да, йогам не приходит в голову русский вопрос Достоевского: «тварь я дрожащая или право имею». Они имеют право. Лет десять назад Свами Брахмдев проводил демонстрацию, остановив дыхание на сутки – его даже зарыли в землю, и через 24 часа отрыли. Тот имеет право убивать, кто способен воскресить.

Как-то на сатсанге спрашивали о смерти. Свами отвечал, что тела – только меняющиеся коробочки души, и даже как хоронить, значения не имеет: в конечном итоге, ментал уходит в ментальную сферу, жизненность – в витальную, эмоции – в астральную, тело – в землю, а душа – к Богу.

«А что же тогда тут есть наше?» — спросила я.

«Нашего тут ничего нет», — убежденно ответил Свами. Ничтойность здесь наша, если говорить философски.

И хоть я вполне могла его понять: когда-то я на момент (пару дней всего) увидела людей пустыми оболочками, сквозь которые говорило сознание, я привела концепцию Льва Толстого, что у каждого есть уникальный угол видения мира, он должен быть сохранен, откуда и необходимость бессмертие души. Но тут Свами, обеспокоившись, что мы в целом и я в частности слишком задумались о смерти (все-таки он, обсуждая, делает), сказал, что смерть – не совсем правильное понятие. И призвал думать не о смерти, а о настоящем моменте жизни: Шри Ауробиндо считал, что смерть – ошибка природы, её быть не должно.

А потом я пошла гулять на Гангу, где за длинными лужами, что остались от реки, ширилось кольцо низких гор и туч, похожих на сизо-белые цветы, из которых распускался сильный ветер. Я смотрела на треугольники уток высоко в небе, и возникла странная какая-то грусть: не хочется покидать этот мир. Значит, все-таки хочется?

Бессмысленны – все свершения, потому что за ними лишь болезни от человеческого несовершенства. И смерть. Я уже давно не думала о смерти: привыкла, что могу умереть в любой момент – так привыкают люди жить в войну, наверное. "Привычка свыше нам дана, замена счастию она". Замена – а должно быть само счастье! 

На вечернем чтении я поэтому выбрала отрывок про смерть: Мать Мира говорила, что в момент смерти душа обычно попадает в низшие витальные области, где мало чего хорошего, и потому задача близких – не привязывать уходящего сюда, а направить его сознание в высшие сферы, тем самым они окажут ему самую большую услугу, какую только можно оказать. Собственно, я хотела прочесть другой отрывок – про свой собственный путь, которым можно идти, когда уверен, что его направляет божественное. Но я никак не могла его найти – а Свами, поймав мою мысль, прочел именно его. 

Однако тема витальности была мне актуальна и все-таки затронула меня. Достаточно было провокации Яси, которая напала на меня за то, что я случайно задела шнур компьютера, стоявшего на низком круглом стеклянном столике, и тот упал на пол. Она стала мне твердить, что я не так двигаюсь, и вообще не так живу: "Ты себя не любишь!", и даже в философии понимаю меньше, чем она. Вот – отдаешь все детям, а в ответ получаешь чёрную неблагодарность! В ответ я сказала Сияне, что родители всегда стремятся, чтобы дети их превзошли. Но я ей, видимо, уже дала все, что могла, и она уже достаточно взрослая, чтобы не сидеть на шее родителей, так что пусть впредь приезжает в ашрам сама и на свои деньги. Тогда и упрекать будет некого.

После чего я стала испытывать какие-то такие эмоции, которые по силе их навязчивости отродясь не испытывала. Они были вообще не мои. Леопарды этой мало управляемой витальности совершенно разбудоражили мои чакры, и я в растерянности попыталась оправдаться перед Ясей, попутно переругиваясь с ней, что только усугубляло ситуацию.

И когда я легла спать, ашрамный поток погрузил меня глубоко – видно, какой-то проход к душе и к телу, который искал Свами, открылся, и духовная энергия устремилась туда. Она стала концентрироваться на свадхистане – в чем в общем-то ничего плохого нет. Это помогает петь и восстанавливает желание жить, и помогает расслабиться – а то мне все никак не расслабиться, и если учесть, что вот уже год с начала химиотерапии никакие сексуальные желания я в себе разбудить не могла, я некоторое время прислушивалась к нему. Однако наслаждение стало нарастать, и в фокусе мощного столпа этой оранжевой энергии я ощутила свое тело совершенно беспомощным – действительно всего только жалкой оболочкой, брошенной на растерзание – кому? думаю, все же военно-ориентированной медицине мужского социума.

Ментал опасен тем, что выводит прямиком к проблеме, вместо того, чтобы решать её мягко и в обход. Он этим может быть полезен, но поток мышления так сразу не остановишь – оно-таки прямо нас ведёт к общечеловеческим проблемам. Я потому и не хотела долго быть в ашраме и глубоко входить в духовный процесс, что понимала, что проблема операции так или иначе даст о себе знать. Сколь бы рациональной ни была женщина, а протест тела против отсекания груди или иных женских органов, да и против самого наркоза неизбежен. И слава Богу, что ведь так! Даже если представить, что все органы сохраняются на духовном уровне психологической оболочки, женская роль – хранить земную материю. А ещё это мог быть протест против супруга, вынудившего меня пойти по линии официальной медицины. После четырнадцати месяцев больниц любое наслаждение может показаться оскорблением.

Это я сейчас так хорошо формулирую, а ночью, в полубессознательном состоянии, я ощутила лишь насилие, стертую память тела о моих перипетиях и вдруг откуда-то из глубины поднялось страшное возмущение, ненависть к Свами, и ашраму, и людям, которые тут всем этим занимаются. «С индуской небось бы не стал бы так себя вести! А иностранок индусы понятно за кого считают!» - мелькнула мысль. Хотя Свами и говорил, что в глубине все люди одинаковые – никаких там нет национальных различий. И всеми жалкими импульсами моего измученного тела, понимая, что силы никоим образом не равны, я стала останавливать, тормозить энергию этого потока, сводя на нет наслаждение. Энергия обняла меня за плечи, утешая, убирая боль этой глубины, но я затормозила и её. «Нет, ничего не надо. Совсем ничего. Этим не утешить, нет».

Поток переключился на сердечную чакру, и духовный процесс пошел в христианском стиле. Конечно, Свами, как монаху, решительно все равно, куда направлять энергию, он всего только ее проводник. Я доселе удивлялась, что ашрамный храм венчает древний символ Шивы – трезубец, а не новый – ОМ, но йог владеет всем Его арсеналом. Да и мне-то уже без разницы, мне всегда нравился архаический символизм, а он более физиологичный, и все же… «Тело любит, когда его трогают»,— сказала тут как-то Сияна, и мне это не понравилось. Ведь мне как-то хочется, чтобы в будущем, неисправимо коммунистическом и безнадежно альтруистическом, мире, была семья (а не дети в пробирках). Где-то глубже женских органов, в сердцевине матки или духовного её аналога, есть центр мира, который должен принадлежать только двоим, чтобы там возникало третье. Я останавливала энергию наслаждения, как будто демонстрируя, как женщина должна защищать и хранить атмосферу семьи от любого внешнего насилия, коль скоро общество у нас зиждется на нем.

Не знаю, что понял Свами, показав мне самым простым способом иллюзорность телесного бытия – о котором и жалеть-то не стоит! может, подумал, что у меня предрассудки или я, как обычно, все усложняю своим менталом и люблю страдать. А может, что женатые люди и замужние леди поневоле тантрики, которые иллюзорность мира не признают. Ведь каждый играет в свою игру. Мои фантазии на тему энергетики – всего только мои фантазии: хоть они и складываются в отчетливые сценарии, это всего лишь свойство моего ума. И не очень хорошо опрокидывать сакральное в профанное, однако и в профаном есть свой смысл. Я даже написала Свами, что поскольку я весь год пребывала в депрессии от специфического действия препаратов и терпела достаточно унижений от медицинских структур, теперь хочу только радоваться и чувствовать собственное достоинство, а решать мировые проблемы пока не способна. Но думаю, объяснение словами мало что добавило к объяснению действием.

Весь следующий день я пыталась избавиться от боли, куда я загнала себя, отказавшись от помощи. Сложно иметь дело с проблемой, когда она не только твоя, а относится к коллективному бессознательному. Когда я пришла на медитацию и села рядом со Свами Ди, я почти разрушила её внутренней деструктивностью своего страдания: он ушел на 10 минут раньше, и народ сразу разбежался. И над ашрамом зазвучала музыка, которая играла обычно перед магнитофонной записью слов матери Миры, довольно низкая по тону и трагическая по духу, как молитва обращения к ней.

А я в таком неспокойном состоянии совсем не могла оставаться в ашраме и, чтобы успокоиться, решила съездить на пару дней в Кедарнатх, где, как сон, развеялись печали пандавов после войны Махабхараты. Однако автобусы из Харидвара до Ганготри были только ранним утром, и ждать сутки я не могла. Ничего не видя и не слыша вокруг, я поехала в Ришикеш, купила там кончившуюся зубную пасту и гель от морщин, аккумулятор для фотоаппарата и серёжки из павлиньих перьев взамен потерянных, календарь с исламскими любовными миниатюрами, который понравился Сияне, краски для приближающегося холи, платье и штаны, которые они не испортят, и уточнила с обратным билетом возможное время опоздания поезда и его прибытия на разные станции Дели. Потом переправилась на лодке на другой берег у моста Рам-джюлла, искупалась там и подошла в месте традиционной пуджи на берегу Ганги к огромной статуе Ханумана, защищавшему Ситу в царстве демона Раваны, когда Рамы с нею не было. Свами когда-то говорил, что Рама символизирует ум. А Сита, конечно же, душу. А потом отправилась обратно, не дожидаясь пуджи, чтобы успеть-таки на медитацию.

Но тут над Ришекешем посреди мартовской жары стали сгущаться по-ленинградски сизые тучи. И обратном пути хлынул ливень с большими круглыми снежными градинами. Он лил пару часов, и все это время град не прекращался, молотя индийскую землю. Сверкали молнии, а я чувствовала себя тигрицей-Дургой, размахивающей трезубцем: пусть льет! Так им, индусам, и надо! Со всей их грязью на дорогах – да смоет её этот ливень! Может, это Шива посылает мне с гор привет и утешение, раз я до него не добралась. Только бы не заболеть!

Потоки воды по асфальтовым и глиняным дорогам были по щиколотку. Рикши от Райвалы до ашрама ехать соглашались, но ждали, дрожа, в своих продуваемых насквозь кибитках, пока закончится дождь. И я, перебежав под дождем от одной мотоциклетки на другую, в надежде, что рикша все-таки поедет, совсем замерзла. Наконец, метров за пятьдесят я увидела поворачивающий в нужную мне сторону тук-тук и пошлепала на него, пересекая вброд нескончаемые потоки воды в опасности потерять босоножки. Он довез-таки меня до ашрама, но не сразу и со стороны Ганги, и я в полумраке еле узнала место – калитка стояла чуть не по колено в воде. Но в самом ашраме асфальтовые дорожки были относительно сухими. Затопило только сады, и деревья отражались в лужах в полный рост. А ещё градом побило пионы, и глядя на их распростертые на земле свернувшиеся мокрые лепестки, я, по нашей христианской привычке, чувствовала себя отчасти виновной в этой природной аномалии…

Я сняла прилипшую к телу одежду, переоделось в сухое и пошла на медитацию. Но такие приключения все-таки уложили меня в постель, где и вправду оставалось уже только медитировать, да пить горячее молоко с медом. Мёд дала соседка, уже полгода жившая в ашраме после того, как в Санкт-Петербурге у нее разыгрался туберкулез. Её тоже посылали сначала на Песочную, и она рассказала, с каким облегчением вздохнула, когда узнала, что это только туберкулез…

В комнату пришла ашрамная собака – чтобы я не скучала, и растянулась прямо на кровати. Собака была тяжелая, и мне было её оттуда не убрать. Когда она была маленькой, русские держали её в комнате – Свами по ночам выпускать не велел: леопарды едят щенков. Приемные хозяева уехали, а собака осталась – и теперь тянулась в комнаты к русским, вспоминая теплое детство.  Да, в ашраме даже болеть приятно!

Свами на сатсанге говорил о том, что дух авантюризма неплох для пробуждения жизни души. Я послала ему email, что, по-видимому не стоит погружаться в духовные процессы, когда тело не резистентно, деструктивность здесь может превосходить интеграцию, в чем я лишний раз убедилась. Психологические процессы стремятся открыть проблему, но я её и так осознаю. Длительное страдание непродуктивно, когда убивает эмоции, чувства, любовь и сам интерес к жизни. Это главная проблема раковых больных: их обиду на мир очень легко пробудить, и очень сложно успокоить. И я весь год её решала, старательно восстанавливая каждый мой маленький интерес. А тут боль неожиданно обратила в ненависть мою любовь к Индии и ашраму. Конечно, я восстановлю их, ведь это часть моей жизни, но я делаю это ментально, и это получается немного от ума.

В отличие от психологических, духовные процессы хороши тем, что помогают обойтись без подобных заморочек. Этому способствует коллективное взаимодействие – что я и наблюдала 19 лет назад в ашраме. Есть у меня и другая психологическая проблема – возмущение насилием над жизнью социальных бюрократических структур. Однако решать её духовным способом в такой физически плохой форме я не вижу возможным. Поэтому прошу его просто помочь мне восстановиться и очистить организм, чтобы я продолжала существование в этом моем теле.

Я не ожидала ответа на мои ментальные выкладки, но Свами Брахмдев ответил: “Feel peace. Blessing. Om”. Что в переводе означает: "Успокойся. Что делаешь, делай. А духовную энергию я посылаю". Действительно, ашрамный поток продолжал слегка мучить мои чакры, но скорее приятно. Свами вернул мне сознание взрослой женщины – и я с благодарностью подумала, что действительно, лучшее, что может сделать для человека человек – это избавить его от ада переживаний низшего витального плана, в которых и вправду нет ничего хорошего, когда разум не защищает нас от них.

В позитив можно вспомнить Спинозу, что аффект перекрывается только более сильным аффектом (хотя это психология, которой Свами не занимается. Однако, может, он и сознательно искал что-то, что напрочь перекрыло бы негатив пережитого). Но интересно, что Свами, похоже, и вправду не мог "поймать" мою душу: увидеть её внутренние потоки, чтобы начать управлять процессами моего тела – которому как раз требовалась пострадавшая от медицины витальность – не преодолев мою ментальную защиту.

Подобное притягивает подобное: хирургическое вмешательство говорит о том, что я и сама хирург, режущий бытие скальпелем своего интеллекта. Аспекты гороскопа тоже. Не знаю, где я уж отточила так за жизнь мой ум (как опосредованный срез реальности, закрывающий проявления самой жизни), но он действительно резок. И внедряясь в тонкие структуры жизни, он может быть опасен для них. Мой супруг в юности обычно засыпал, когда я его ругала, и дочку, когда мы беседовали о философии, тоже порой ранила прямолинейность моего идейного потока, подавлявшего тоненькие, как вьюнки, росточки её мыслительных находок. Свами Ди, конечно, не интеллектуал – хоть и пишет иногда статьи для духовных журналов, но в данной сфере я сильнее.

Однако то, что он делал, я отнюдь не назвала бы понижением уровня сознания, как это принято в современной психологии. Отводя подальше все приходившие мысли, он не давал думать прямолинейно, исходя из привычных структур моей точки зрения, отчего я как бы теряла её и ощущала себя моложе. А может, как раз направлял думать прямо, укорачивая количество того, что я обычно держу в оперативной памяти, отчего исчезали сомнения, прокладывая дорогу непосредственному действию. Если же мне не хотелось напрягаться интеллектуально, это скорее следствие повреждения сосудов при химиотерапии. Свами убирал тяжесть минувшего года, лежащую на плечах и в уголках губ, но коренящуюся – и вправду! – в голове, обрывая возникшие негативные привязанности к больницам, врачам и самому раку. Я выпрямляла осанку, и складки лица разглаживались. И я начинала выглядеть моложе! Но на внутреннем неизменном наблюдателе эта смена угла зрения, никак, конечно же, не сказывалось. Так же, как на бытовой сообразительности. Сознание было шире. И яснее. И быстрее.

Свами на сатсанге говорил об ускорении процессов развития – действительно все внутренние процессы идут в ашраме на удивление быстро. На следующий день на медитации на почувствовала необычно хорошее настроение. Вибрация духовной энергии, которую я чувствовала, обернулась проблесками света в районе аджны – несмелыми, так как я отвлекалась на мысли и переставала ощущать поток. Сияна же увидела, что все есть белый свет – лишь какие-то мгновения, но все же… Да, она лучше меня медитирует, я ведь обучала её этому с пяти лет…

На сатсанге я спросила, как лучше останавливать мысли, а Свами ответил, что не надо, пусть текут, только надо за ними наблюдать, чтобы не допускать негативного мышления и не оказаться при этом в полном мраке.

«А как понять, которое негативное? — спросила я.— То, что в России кажется позитивным, может здесь казаться негативным, и наоборот. А русские люди часто шутят о негативных вещах, и в этом есть свет».

«Ну если шутят, тогда можно,— согласился Свами. – Если знать, как использовать негативное». Как всегда он говорил о выработке привычки к сознательному отношению, и тогда мало-помалу придет духовный опыт, как действовать с правильным медитативным отношениям ко всем сферам жизни.

«А какие у Вас были духовные опыты?»— спросила я, чтобы преодолеть вечно достающую меня абстрактность английского языка.

«Мой опыт,— прежде всего то, что не надо ничего планировать, следуя естественному потоку жизни,— ответил мне Свами.— Но я не могу его показать. В нем слишком много боли. А словами не передать».

Абстрактно понятно: все непривычные состояния повышают раздражимость – пока не стали привычными. В экологии мы с ним сходимся, и, как философ и астролог, я пожалуй, могу объяснить конкретнее: время – стержень нашего материального бытия, его скелет. Свами говорил: время – это наша жизнь. Наши планы, громоздящиеся на пути вразрез естественного её потока, вызывают скрежет костей бытия. Что и говорить, ощущать это не сладко! А видеть фундамент психических процессов это, конечно, дает. Поэтому чувствовать ритм самого времени – великий дар.

Да и какой же нужен опыт, чтобы читать мысли людей и входить в их внутренние ощущения на любом расстоянии, работать с душами и телами массы людей одновременно, выводя их к новым счастливым состояниям! Экстрасенсы что-то подобное делают, да не совсем то. Их опыт чаще врожденный, а не благоприобретенный. И они не могут послать ощущение всеобщей любви или трепета тела перед духовными энергиями. И наши священники тоже обычно имеют такое эго, что не могут, – в православии, человек должен добраться до этого сам. По идее так и надо – вот только мало кто добирается.

Экстрасенсы же работают с телом механически-материально, бессознательно для духа и души. Свами не так. Я немного видела в нем экстрасенса, сказал бы сразу: надо искать путь к живой душе, тогда будет возможно любое телесное изменение! Так он и говорил: «Обращайтесь к Богу» — только я не понимала. Вера создает связь. А он тоже не понимал, что я, взрослый умный человек, не понимаю таких элементарных вещей для любого индийского ребёнка.

Да, если я за что-то люблю Свами, так это за то, что он решительно склонен дать мне больше, чем я прошу! И его слова напомнили мне семью нищих браминов в Джайпуре, показывавших нам свой красивый храм Калки-Кришны храм со скульптурой лошади, которые имели настолько мало собственности, что готовы были нас, иностранок, нарядить в свадебное сари – наверное, самую ценную вещь, которая у них была… Творческие люди склонны накапливать и хранить сокровища своего внутреннего опыта – но истинно духовные могут совсем не иметь таковых. Это и значит – духовная нищета: «блаженны нищие духом». За это можно и вправду преклониться.

Так или иначе, дело было сделано: вызов Свами возродил мой интерес к новым духовным опытам. А может, то ощущение сознательности, которое по-русски ближе всего к понятию совести. «А какие-нибудь необычные видения?» — спросила я. Обычно только русские задают подобные глупые вопросы, но от счастья вернуться в нормальное, устойчивое и чуть уже другое, более плавное и светлое, интеллектуальное состояние я чувствовала себя полной идиоткой. «Искры света… да много», — ответил Свами и обратился к куда более актуальной для нашей семьи идее о том, что жизнь – это постоянное движение, и она предполагает контроль во всех сферах – иначе она бесполезна. О семье, кстати, он тоже говорил, при Сияне, как об объединенной общими задачами очень интересной группе людей – потому что в ней присутствует естественный альтруизм.

«А ты лучше выглядишь,— сказала мне Юля.— Что-то неуловимое изменилось! Ты садись рядом со Свами на медитации».

«Да я не хочу ему мешать – своим негативным интеллектом».

«Ничего, чем негативнее, тем лучше. С теми, кто рядом, он хочешь-не хочешь, да поработает!»

Вечером в честь завтрашнего праздника холи был костер. Искры взлетали выше деревьев, рисуя в иссиня-чёрном воздухе огненные, длинные и волнистые дорожки. Иногда от листьев внизу устремлялся вверх столп огня. Полная Луна перебиралась с одних ветвей на другие. А мы просто сидели и смотрели. Свами не улыбался. Может, он хотел, чтобы мы увидели этот высокий костёр другими глазами – а никто не откликался на его предложение. Если бы была гитара или Яся согласилась мне помочь, я бы спела. Но она хотела спать – устала от связи с университетом, где надо было контролировать учебные дела. И я уже снова не жила, а просто вспоминала и обдумывала все происходящее – мы огромную часть жизни проводим в ментальном потоке, ну никак его не отключить!

ХОЛИ В ХАРИДВАРЕ

В холи я отправилась в Харидвар. Ашрамный автобус не ходил – праздник, школа закрыта. И я пошла пешком – по деревне, с любовью к этой земле, снимая деток, которые с удовольствием фотографировались и с балконов вторых этажей несмело поливали прохожих краской из водных автоматов. Первая встреченная группа юношей осторожно помазала мне лицо краской со словами «Хэппи холи!», и этого было достаточно, чтобы я окунулась в атмосферу праздника. Потом я попросила мальчиков на мотоцикле добросить меня до Райвалы, и там на рикше доехала до маленьких харидварских храмов Хар-ки-Паири, где перемазанный красками  народ радовался, обнимался и купался в Ганге. Я чувствовала праздник возрождения весны – чисто внешне немного похожий на испанский осенний Хеллоуин. Все люди как дети – хлебом не корми, а дай в чем-нибудь измазаться! чтобы потом отмыться…

Ближайший АТМ не работал, но улыбающийся рикша довез меня до другого, где я на всякий случай сняла тысячу рупий на обратную дорогу, кроме тех пятисот, что у меня были – вдруг не хватит? Я фотографировала всех подряд, и все мне улыбались и говорили «Хеппи холи», и я чувствовала, что только этого и хотела. Мне только этого праздника здесь и не хватало – любить всех подряд людей. Через маленький, похожий на гору, храм Шивы я вернулась на главную дорогу и немного проехала в сторону дороги на ашрам вдоль Ганги: молодые люди сели друг другу на колени, чтобы уступить мне место. А там другой рикша довез меня до Ганги – я дала 5 рупий, и он поблагодарил.

Я не торопилась, не спешила на сатсанг и тем более на обед, я наконец расслабилась, что все идет как нужно. Я вышла к Ганге, где можно купаться, – воды с головой и искупалась там. Там же вымыла и съела купленную клубнику. Почему я её купила, в Индии? – чуть механически: по памяти о том, как я покупала её, когда делала лучевую, она восстанавливала мне силы, по пути домой... Значит, не прошло ещё… Память так быстро не проходит.

Но – как-то все происшедшее стало казаться сказкой. Что-то я себе напридумывала. Какую-то болезнь. Какое-то насилие социальных структур. Нет у меня никаких проблем! А есть – вот эта любовь к Индии и её людям. Это настоящее. А все мои русские сценарии – игра, хорошая игра, но… Конечно, в России всё перевернется, и все, что было здесь, покажется игрой, а то, что там настоящим, – на то нам и интеллект, чтобы переворачивать все с ног на голову!

У какого-то ашрама я встретила праздник: множество садху в оранжевом, с измазанными лицами, танцевали, а на трактор с телегой залезали юноша с девушкой в косметике индийских богов (огромные подведенные глаза) и костюмах Кришны и Радхи. Я снимала на камеру, а индианки в оранжевом пожимали мне руки.

Я шла дальше, и худой, перемазанный краской индус поклонился мне, коснувшись моих ног. А потом и другой, скромный и более приличный на вид. Не то потому, что я в духовном потоке, а индусы такие вещи непосредственно чувствуют, и не важно, иностранка я или нет. Не то это просто уважение к женщине в возрасте, как к матери. «Это перебор, Боже,— подумала я. – Я ведь даже не знаю, как в таких случаях благословлять». Но это оставило ощущение, что мир всегда благодарит человека за то, что он делает,— хотя порой очень незаметно. И ещё мне казалось, что такое уже было – в этой жизни, а не в прошлой, потому что я не верю в прошлые жизни. Но даже прожившему жизнь человеку надо стать ребенком, чтобы мир начал с ним играть.

Я пересекла пересохший рукав Ганги, и пошла по лесной тропике, оставляя позади музыку и радостные крики Харидвара. Смотрела на голые стволы высоких деревьев без листьев, на которых по весне распускались сначала большие оранжевые и красные цветы. И третий раз искупалась на походе к ашраму. Там было чуть глубже, чем по колено, но плавать удавалось, тело приятно утопало в мягких водорослях, и вода была чистой. Оранжевые утки, завидев меня, отлетели подальше, в сторону Харидвара, но среди деревьев вспорхнула голубая птица – индийская синяя птица счастья! И я чувствовала себя счастливой – как только может быть счастлив человек.

Подходя к ашраму, я стала ощущать знакомое давление энергии, направлявшееся теперь в голову, немного раздвигая мой разум. Свами, видно, окончательно надоело, что я все время прохлаждаюсь по окрестностям J, и он решил напоследок хоть что-то мне показать. Это ведь только в России, кого Бог хочет покарать, лишает разума, а в Индии наоборот, — думала я, взяв на кухне обед, который я пропустила, и несколько заземляя поток энергии, который не упорствовал. Если бы я устремилась за ним, может увидела бы тот свет, который видела Яся, но это было для меня не главное, и я не торопилась и не ценила его, потому что казался нескончаемым. Он снова стал сильным лишь на медитации, я бы долго ещё медитировала, но решила не пропускать ужин – и так несколько задержала повара. Всё же стали приходить нужные ощущения в груди, где была болевая точка.

Чтения в этом день были странные – совершенно молча. И я не сразу легла спать, расслабившись – я ведь попутно описывала свои похождения (дома-то времени нет!) и ставила фото в FB. Компьютер сильно уменьшал духовную энергию, хотя и не уничтожал полностью. Но хотелось, чтобы энергия не уходила, пока я буду писать – ведь концентрация должна её удерживать, да и писать лучше в медитативном состоянии – может, что ещё пойму. Надо бы выработать такую привычку, чтоб вместе с аджной побольше работала сахасрара, тогда и рациональность будет не такая жесткая…

После этого похода, кроме привычного огня, внутри возникло ощущение воды. Попытка же сохранять осознавание более мягким при работе на компьютере натолкнулась на преграду — Word постоянно выдавал ошибку: «Нарушение целостности текста» : ). Впрочем, лишь тогда, когда к тексту возникала привязанность – эмоциональное напряжение, слишком большая инерция мысли.

«Что же ты не села на киртане рядом со Свами?» — спросила меня Юля.

«Да он и так не оставлял меня своим вниманием всю дорогу в Харидвар,»— ответила я.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОДАРОК

Свами на сатсанге говорил, что не надо препятствовать Богу играть с нами, а можно и самим с Ним играть. И о жизни настоящим моментом – любимая его тема, а я в ответ спросила: «А в будущем как жить?» — на что он ответил, конечно же, что надо как можно более жить настоящим, чтобы мысль в нем творила будущее.

Потом я пошла купаться с русскими женщинами на Гангу, и они рассуждали о жизни настоящим – о том, как тело распрямляется, когда мысли и эмоции не волокут его вперёд к цели, а дают ощутить пребывание здесь и теперь. К первому рукаву реки прибежали ашрамные собаки, сопровождая очередную группу приехавших школьников. И все было как всегда – как всегда должно быть.

В последний день на медитации я подумала, как же я могу поблагодарить Свами, чтобы он понял, что его все же работа не зря. Лучше всего было бы, конечно, открыть границы – тем более, что «Сима» по-индийски и значит «граница, ограда»,— но мысли, как солдаты, вновь стояли на страже. Я попыталась задействовать ментальный поток мантрой Матери Миры «Ом намо Бхагавате», повторив ее раз 150. Но это выходило несколько искусственно. Ну то есть без целостного “surrender”! – самоотдачи, если по-русски. А начав её потом внутреннее петь, увидела, что мелодия слишком веселая для моего грустного состояния любви. «Ну сделай мне тогда сам какой-нибудь прощальный подарок»,— обратилась я мысленно к Свами. Он немного раздвинул мое сердце. И туда проскользнула мелодия, старая песня послевоенных советских лет:

«Пахнет летом. Пахнет мятой.

Над полями расстилается туман.

В час свиданий, в час заката

Приходи, мой дорогой, на курган…

   Мне милее и дороже

   Человека нигде не сыскать.

   Разве может – нет, не может –

   Сердце здесь, на кургане, солгать…»

Почему вдруг возникла такая странная мантра? Потому что сердце потянуло в Россию. А ещё потому, что мелодия её немного похожа на ту низкую мелодию органа или фисгармонии, которая в ашраме звучит как настройка на Мать – только эту мелодию я наизусть не помню, и она слишком трагическая для меня. Вот такие трудности перевода, в сфере безмолвной речи!

Эта мелодия периодически звучала в моей голове. А потом возникла привычная неизбывная грусть покидания ашрама. Каждый раз сердце разрывается, покидая местную близость к нашей, единой с Богом, душе. Но эта душераздирающая тоска – то, что может вернуть нам божественное. Я бы даже сказала, что это любимое волшебство Свами – настраивать людей на волну любви в момент отъезда, которая естественно оборачивается на ашрам (от себя её Свами Брахмдев отводит),— если бы я сама не призывала сейчас свою любовь – которую, как обычно, усиливала ашрамная энергия.

И в какой-то момент эта песня даже сменилась другой: "Понадежнее было бы рук твоих кольцо, покороче б, наверно, дорога мне легла…" Капля за каплей ко мне вернулась вера, что я могла бы обойтись без операции и лучевой… И стоит сойти с ума – нашего привычного социального ума, чтобы так вылечится! Без потерь…

В этот день уезжала ещё одна женщина, колумбийка Хуанита, во время концерта деток из делийского ашрама игравшая на синтезаторе, вкладывая в свою игру всю свою тихую любовь к Богу. Я подошла к ней за обедом и спросила на не передающем никаких эмоций английском:

«Чувствуете печаль отъезда?»

«Печаль (sorrow) — не то слово»,— отвечала Хуанита. Я подарила ей открытку со снежным русским видом и пожеланием духовности в миру, и дала телефон – летом она собиралась в Санкт-Петербург. Другую открытку с избушкой под снегом подарила бенгалке Прагати. И решила, что напечалилась достаточно, и надо собирать вещи. Культура ненасилия: хочешь чувствуй, хочешь – нет!   

Свами Брахмдев говорил, что есть три стадии развития: сначала опыты, которые человек просто воспринимает, потом он учится отвергать, что ему не надо, а далее довольно короткая стадия просветления, за которой следует работа с разными психическими процессами.

Я часто видела сияющие, светящиеся лица обитателей ашрама – но сама оставалась потухшей, кроме праздника холи, когда гуляла в Харидвар. Мои процессы шли очень глубоко, не выходя к этому свету. Когда же я стала выбираться из них под конец, всплыли мысли о том, что приеду домой и снова стану старой, усталой, из последних сил пытающейся помочь близким и воплотить какие-то свои проекты – безо всякой надежды, что они будут воплощены.

И на последней медитации я села рядом со Свами: чтобы сохранить напоследок память о его позитиве: может, получится его понять? По совету Юли – пусть поработает со мной! И я ощутила очень тихую тишину, а потом Свами стал давлением энергии погружать меня в боль на уровне третьей чакры, глубоко – да так, что я периодически открывала глаза, стараясь вздохнуть, и мысленно повторяла: я хочу только радоваться! А потом он показал, как относиться к нему иначе, собирая эту энергию, которая закручивалась передо мною в пушистый диск с шаром посередине, подобный галлактике, что действительно ликвидировало всякое страдание. (Это я так по-китайски формулирую, чтобы выразить, но на самом деле все же это некое таинство).

Это глубокое состояние, мягко связывая воедино дробные импульсы ощущений, с самого начала исключало все всполохи негодования, глубинной раздражительности и других эмоций, деструктивно летящих во все стороны. И я постаралась побыть в этом состоянии подольше, посидев в медитационном зале ещё с полчаса после того, как все ушли, – с первого раза ведь не усвоишь! Как сделать страдание конструктивным, а не деструктивным – и не творческим методом, замыкая разум в книги и фотокартины: который применим не всегда, а чисто духовным, без внешних подручных средств! И я бы сказала, что увидев, как можно противостоять раздраю внешней, дергающей меня разрушительности и издержкам замыкания на себе моего стрессового возбуждения в ответ – собственно и служащего толчком к раку! – я с несказанным облегчением вздохнула – если бы я могла глубоко вздохнуть в этом состоянии, которое заставило меня уйти глубоко внутрь.  

Вот так бы сразу! Погрузить поглубже, где не до сопротивления, да и работать дальше спокойно с телом! Но ведь тело должно быть подготовлено, энергия души должна циркулировать, его охраняя. А если такое показать человеку по прибытии в ашрам, он точно сразу сбежит, потому что в некотором роде это почище любой химиотерапии.

А потом я все же пошла поужинать на дорогу – кормят в ашраме как следует, я всегда удивлялась, что много, но после такого опыта и сама взяла полный поднос разнообразной еды. Впрочем, в ашраме силы и так бы восстановились. Дома я обычно ем, чтобы переключиться и расслабиться, но это плохая привычка.

А поскольку дело было на коллективной медитации, у меня в какой-то момент мелькнула мысль, что неплохо, если бы Свами заодно показал и Сияне, как защищаться от деструктивной раздражимости. Ведь яблоко от яблони недалеко падает. Хотя мне больше нравится другая пословица, которой я поделилась с Юлей: «Дочь идет по ветвям того дерева, на которое залезла мать».

«Жаль я раньше не знала этой пословицы,— задумчиво сказала Юля,— залезла бы повыше».

«Так ничего не потеряно, – весело ответила я.— Карабкайся дальше! Все условия».

За ужином Юля оценила, что я села рядом со Свами, и я сказала, что вняла её совету, и он действительно со мной поработал: «Показал, как лучше управляться с болью. Актуально для раковых больных».

«Выполнил личный заказ»,— проговорила Юля.

«Вполне», — согласилась я.

«А я сегодня как-то спала»,— отключилась она.

Разговаривать за едой в ашраме не принято. И на выходе из столовой Свами так на неё посмотрел (полагая с точки зрения техники общей безопасности, что после такого опыта меня сразу трогать нельзя), что я, наконец, поняла, почему он хотел, чтобы я с самого начала оставалась в изоляции. Не только потому, что Divine приходит в одиночестве (чем я всегда пренебрегала. Потому что для русских людей куда интереснее, когда духовное являет себя для коллектива). А просто мне требовались не те переживания, которые можно так сразу разделить с другими. Лечение рака создало отрыв в реакциях рsychic being. И чтобы вновь принять себя такую, мне нужно было как бы полюбить пережитые страдания: принять их позитивно. Свами Ди не обращал особого внимания на мое внешне слабое состояние – впрочем, как и я сама, зато куда лучше, чем я, видел внутреннюю память организма, развитую преодолением боли операции, ХТ лучевой,– не столь заметную в бытовых, зато очень продуктивную в духовных процессах.

А может, ещё проще: он так защитил меня от внешней агрессии, чтобы я могла убрать или перестроить собственную интеллектуальную защиту и быть более открытой для чувств и реакций. Странно, я никогда не вела себя со Свами так, словно он мой гуру – придерживаясь собственной линии, я вряд ли могу быть прилежной ученицей, но на сей раз вышло именно так. Шри Ауробиндо считал своих последователей не учениками, а исследователями, и под знаком Близнецов, знаком Свами Брахмдева, рождаются экспериментаторы. А ещё пророки, принятые в свое время. Я поняла ещё и то, как много он мне давал и раньше, и стремился дать куда больше, но я списывала это на сами жизненные процессы, естественно – и правильно! – переключая всё внимание на них. 

Здесь надо понимать, что одна и та же энергия может вызвать совершенно разные её преломления. А обсуждения всякого рода могут неправильно настроить людей на их собственное видение. И я бы ни в коем разе не хотела, чтобы мой опыт, вызванный экстремальной ситуацией, принимался за абсолютный. У каждого духовная энергия – сила творения ОМ – будит то, что спит в его душе. У супруга она пробудила бы желание вернуться к живописи, рисовать дома картины глубинных состояний или разукрасить цветными узорами белые стены ашрама. Дочке она не мешала заниматься магистерской.

Но когда я в тот вечер с воодушевлением спросила Сияну: «Ну как медитация?» — «Ужасно»,— ответила она со слезами на глазах и не захотела ничего комментировать. Видно, дочка, по родству душ, все же зашла в мой процесс, и её совершенно скрутило – после ужина у неё началась та тошнота неприятия реальности, которая мешала нам ездить по горам, в усиленном варианте. Мне пришлось даже сбегать за Свами Ди, который быстро привел Сияну в норму личным контактом, спросив – с почти искренним удивлением – что случилось? и её слезы тут же кончились – она и сама не совсем поняла, откуда они. И выдал ей пачку аюрведических таблеток для желудка – через час мы уезжали.

Потом были чтения, и я ожидала, что она придет, и мы с ней споём, но Сияна решила последний раз поблаженствовать на кровати с мягким ашрамным матрасом и купленным нами пушистым покрывалом. И я сама спела три песни, по духовной тематике, которые писала в юности: «Бодхисаттва», «Отче наш» и «Посвящение Рамакришне», по мотивам романа Ромена Роллана:

Ты — для Бога поёшь и пляшешь.

Ты — от боли читаешь в сердце.

Пред тобой — города и пашни,

Перед ними — твой взгляд младенца.

И, закованные в одежду,

Смотрят люди тебе в догонку.

Дарят люди тебе надежду:

Верят люди глазам ребёнка.

"Не зови меня, не зови же! —

Молишь ты свою Мать-богиню,—

Ведь призыв раздается ближе:

На кого же я их покину?

— Не зови меня, не зови же!—

Я ни мук твоих, ни блаженства

Не прошу: пусть я в них увижу

Мать, твой облик и совершенство!

— Я б родиться хотел собакой

Ещё раз в этом море ада,

Если б мог послужить хотя бы

Лишь единой душе во благо..."

Но Богиня неумолимо

Увлекает тебя в объятья:

Кровь и ужас в прекрасном лике

И безмолвие всех понятий.

Пусть другой завершает дело,

А тебе от неё не деться!...

В напряженьи застыло тело,

Растворилось в покое сердце.

Ты для Бога — поёшь и пляшешь.

Ты от боли — читаешь в сердце.

Пред тобой — города и пашни,

Перед ними — твой взгляд младенца.

С точки зрения мирового синхронизма любопытно, что я приехала в ашрам в день рождения Рамакришны: и супруг, который всегда считал долгом мне помогать, совершенно вне зависимости от моих желаний, даже поставил её в FB от моего имени. Конечно, по сравнению с пережитым только что опытом слова песни звучали только идеями: которые колумбийки через музыку поняли даже больше, чем наши русские через слова. Реакция была та, что у меня хороший голос – почти такой же хороший, как у Сияны.

Я хотела отчасти адресовать их Свами, как благодарность, но это не получалось: я больше пела для себя. Хотя легко могла общаться с ним на бытовые темы – например, попросить скотч для упаковки моих жидких аюрведических лекарств, чтобы провезти их в самолёте,– добраться до его личности мне было так же сложно, как ему – до моей живой души. Сложно не только потому, что он – зеркало, чистый проводник энергий, в этом процессе о себе забывающий. Русским людям, и в философии и в жизни присущ персонализм, но для иностранцев наш переход на личности выглядит как грубость, вызов и война, и они обычно избегают того личного общения, которое только нас и радует. Общение же на уровне души, к которому склонны индусы,— это вызов для западных людей: для них волшебство душевности – это магия плюс боль, связанная с запретностью колдовства. Достаточно посмотреть их современные фантастические фильмы.

А есть ещё различия настоящего и будущего момента жизни: и если с точки зрения современного социума выглядит ненормально, что Свами Брахмдев избегал общаться со мной словами, то с точки зрения ашрама и норм будущего в эту поездку не совсем вежливо вела себя я, не желая вступать в духовный контакт.

Девочки собрались меня проводить, но Свами заторопил нас на рикшу, и я даже не попрощалась с ними. Зато смогла поблагодарить Свами.

«Спасибо за Ваши дары,— сказала я серьезно, но по-ашрамному мягко.— Последний был лучший».

«Это хорошо»,— ответил Свами с чуть заметной улыбкой.

Наверное, потому, что этот опыт был для меня все же новый, а все остальные – привычные, хотя и отчасти забываемые мои процессы, которые Свами всколыхнул из глубин души. Поскольку они были и до знакомства со Свами, можно списать их на Бога, а можно думать, что у взрослых людей так проявляет себя любовь, переходя в любовь духовную. Мы стремимся общаться душами и без слов. Но поскольку любовь проходит, все такие процессы выглядят игрой. И без последнего опыта я сказала бы Свами: «Спасибо за игру!» — но этот опыт сделал реальностью мою поездку в Индию.

Сияна в ожидании поезда выглядела чудесно, и вспомнила, что регулярная тошнота возникла у неё в средней школе, когда там начались проблемы с одноклассниками.

«Да уж, от отношений в социальных институтах кого угодно стошнит»,— улыбнулась я.

Охранник на входе в аэропорт, поверяя наши билеты, сказал, что на хинди имя Сияна означает «умная». Недаром мне всегда хотелось, чтобы она изменила разум на более открытый – такой, какой бывал у меня лишь в моменты моих озарений!

«Посмотри, как все ярко вокруг!» — обратила дочка мое внимание на перемену восприятия. Действительно, аэропорт выглядел как отмытый.

А как с лечением? – Рука даже после перепадов давления самолета выглядела идеально! Чуть-чуть возник отёк, когда вернувшись, я тут же поехала на велосипеде на очередное родительское собрание сына: в ФТШ, где психологически более мягкая и индивидуальная ситуация, чем в 239. Душно мне там не было, и спрей от астмы я использовала лишь 8 раз за месячную поездку. Боль в суставах испарилась во время асан, где я с удивлением обнаружила, что с легкостью прыгаю. На ЭКГ мне сказали, что сердце лучше, хотя остались местные нарушения сосудистой проводимости: все же я ещё не долечилась, месяц – это мало. Что касается печени, анализы крови я делать не торопилась, не сомневаясь, что с АЛТ все в порядке. А компьютерная диагностика, наконец, показала, что показатели рака вышли из зоны риска.

И дома, преодолевая раздражительность супруга по мелочам невымытых чашек на столе, позднего прихода дочки домой, дурацкого задания сына по литературе – я подумала, что если в России, как обычно беря всю вину за жизнь на себя, со стрессовой причиной своего рака я не справлюсь – и метастазы все же возникнут (в ашраме таких опасений даже и в голову не приходило! Свами Брахмдев умеет отводить негативные мысли), то теперь мой единственный путь – не издеваться дальше над своим телом методами нашей медицины, а по-монашески заниматься духовной практикой в индийском ашраме : ).

Правда, едва я зашла в деревянную церковку в Песочной, после очередного КТ, как тут же обнаружила в себе прежнее столь сильное желание решать такого рода проблемы духовным путем – и вину, что я решала их не так, что я даже согласилась бы и на метастазы. Храм интересный, со старыми незнакомыми мне иконами "Сладкое лобзание" и образом Анны, с маленькой Марией на руках, сразу напомнившими о детях. И тут разум сказал: "Ну уж нет!" – остановив духовный поток. Не нужно мне лишней героики, которую требует православное и наше социальное мышление. А нужно лишь, чтобы все внутреннее телесное напряжение, неизбежное в моих русских отношениях с супругом и другими людьми, трансформировалось в блаженство покоя в те моменты, когда оно не воплощается в мысль.

Мировоззрение мое и вправду немножко изменилось – не знаю, надолго ли? Когда я вернулась, полным ходом шли антиправительственные митинги, отмечая квадрат Юпитера к Плутону (который достраивал крест к моему гороскопу), однако после ашрама меня это никак не тронуло. "Ерундой занимаются: ничего так не изменить,– подумалось мне.— Вот если бы в души критической массы людей хоть на Пасху пришел Христос, это было бы хоть что-то!"

Хотя и духовный процесс сам по себе ничего не меняет. Если даже масса будет им захвачена, это не помешает правительству на этой же приятной волне проводить очередную "шокотерапию" – точно так же лишая пожилых людей пенсий (супругу давать не хотели: не хватало каких-то только что придуманных "баллов" пенсионных отчислений!), а молодых стипендий (дочка расстроилась: уменьшили в три раза её повышенную стипендию!), а среднему населению подымая квартплату, пока оно терпит. К этому терпению призывает государственный патриотизм – более формальный, чем в советские годы. Богатейшая страна, а государство по привычке дерет три шкуры с беднейших слоев населения! И сколько бы президент с патриархом не обменивались яичками, вряд ли хоть один из них испытает при этом страх Божий. Нужно пробуждение осознания, у критической массы – consciousness, как Свами говорил, а по-русски, совести!

Впрочем, Свами тут ни при чем – и моё равнодушие к политике возникло уже при химиотерапии. И хорошо, что в жизни людей встречаются более серьезные проблемы, чем политические,– а то вся жизнь русских людей без остатка свелась бы к последним, под спущенным сверху лозунгом зарабатывания денег ради выживания, что и так часто происходит. Даже и страдания, убивая восприимчивость к тонким процессам, толкают поддерживать политические лозунги. Личные проблемы возводятся к идеологическим. А от идеологического конфликта недалеко до гражданской войны. Лучше был бы мир – в семьях, между друзьями и на работе. Может, оттуда он перешел бы и в политику. Лучше бы каждый человек искал бы причины в себе, а не в государстве. Может, тогда все поняли бы свою свободу – и его ненужность. И оно, как аппарат угнетения, прекратило бы свое существование, как о том мечтали великие умы, начиная с философии Нового времени.

Но это я уже пишу в России, а не в индийском ашраме…

*  *  *

Может, странно писать о живых людях – вместо того, чтобы каждый миг проживать рядом с ними жизнь. Я это делаю для супруга – в email-ах одни проблемы, и всякая поэзия кажется там ненормальностью. И для друзей – может, кому пригодится! А ещё для тех, у кого диагноз – длинною в жизнь. Надеюсь, что в шарме ашрама тело и душа настроились на нужный лад, чтобы спокойно и счастливо жить дальше. Жить, а не выживать – про что все время говорит и Свами.

15.03.2017, ашрам Ауровэллей

Фото ашрама Ауровэллей

к предыдущему рассказу "Рак: психея, пневма и медицинский конвейер"

к последующим рассказам об ашраме:

Убежище, или как я хотела принести мир в свою семью

Волшебство дороги. В ашраме всё спокойно

к стихам и другим автобиографическим рассказам

на главную страницу сайта

Семиры и В.Веташа «Астролингва»

---

[1] Кайзерлинг Г. Путевой дневник философа. М., 2010 С.331