сайт "АСТРОЛИНГВА"

Щепановская Е.М.

СТИХИЯ РЕВОЛЮЦИИ как РАЗВОРОТ ХРИСТИАНСТВА

Статья к конф. "Поэзия революции и поэзис истории" ДПФ-2017

Тема революции не может не захватывать жителя нашей страны, хотя сейчас есть тенденция отстраниться от этой темы. Это показатель того, что мы не знаем, как с нею быть. Мы опасаемся стихии, которая может стать неуправляемой. И это опасение имеет основание, потому что на самом деле мы хотим впустить её в жизнь. Но сейчас – не время: в нашем времени она не осмыслена.

Откуда рожден поэзис революции? Революция происходит стихийно, стихия движет и стихами. Мы не знаем, что рождает поэзию, и надо признать, что мы так же не знаем, что породило революцию. Мы бесконечно и безнадежно решаем этот вопрос, потому что здесь нет и не может быть истины в последней инстанции. Поэзию и революцию рождает стихийный импульс жизни – в те моменты, когда людей будоражит и переполняет духовная энергия, которая должна выплеснуться. Она должна найти позитивный выход в объединяющую идею или материальное воплощение, но настолько, насколько она не может их найти, она разрушительна.

В Серебряный век поэзии, который также стал вершиной русской философии, в умах бродило много идей. Впервые стало развиваться православие, выходя за рамки доктрины в неоплатонизм (всеединство В.С. Соловьева), гностицизм (софиология Н.А. Булгакова) и народный фольклор старообрядчества (возвращение от христианского акцента на загробном существовании к этой, природной-языческой жизни, полной радости и любви у В.В. Розанова). Философское православие родило концепции Богочеловечества, Всеединства и Космизма – которые стали шире его самого: шире конкретностью и современностью воплощения идеи. Д.С. Мережковский предложил идею Третьего завета – новой эры Святого Духа, после двух-тысячелетней эпохи Христа, как синтеза "правды о земле" (язычества) и "правды о небе" (христианства) [1].

Но эта простая и само собой разумеющаяся идея оказалась невостребованной, так как духовенство и само догматическое христианство дискредитировало себя в глазах интеллигенции. "Тайком к заплеванному полу горячим прикоснуться лбом… Да и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне!" (А.С. Блок). Это поэтический пример. Философское же резюме мы получаем из уст В.С. Соловьева: "Современная религия есть вещь очень жалкая – собственно говоря, религии как господствующего начала, как центра духовного тяготения нет совсем, а есть вместо этого так называемая религиозность как личное настроение. как личный вкус: одни имеют этот вкус, другие нет, как одни любят музыку, другие – нет" [2, C.33]. То есть отношение к христианству было примерно уже такое, как в наши дни: оно служило личным нуждам, но объединяющей мировоззренческой силой не являлось.

Жизнь устремляла не к возвышенным абстракциям, но к практическому воплощению христианских идей. Если аристотелевский угол мировоззрения Запада (внимание к единичной вещи) и протестантизм (по М. Веберу и Р. Мертону – идеи участия Адама в назывании вещей и тысячелетнего царства праведников) породил достижения науки и технологии, которые активно захватили умы и воплотились в технический прогресс как образ жизни западной цивилизации, то православию требовалось другая материализация христианства, ведущая к осуществлению платонической концепции всеобщего блага. Её разворотом стала мыслиться идея справедливого социального строя, способствовавшего свободе, равенству и братству людей. Эта идея в России не родилась из либеральных ценностей (Локка), как на Западе. Социализм как строй всеобщего блага людей имел под собой платоническую основу, а сам лозунг равенства и братства опирался не на правовые ценности, он преломлял и заменял христианские идеи.

Уже в XIX веке социализм казался неизбежной социальной необходимостью не только радикальной интеллигенции: А.И. Герцену, Н.Г. Чернышевскому и народникам, но даже В.С. Соловьеву. Этому посвящено начало "Чтений о Богочеловечестве". Соловьев считает социализм исторически оправданной формой, которой принадлежит ближайшее будущее на основании простого аргумента: "Если меньшинство народа пользуется большим материальным благосостоянием, нежели большинство, то с этой точки зрения это является злоупотреблением и неправдой" [2, C.36]. Для философа социализм – попытка воплотить лозунг Французской революции: «свобода, равенство, братство», который "она провозгласила, но не осуществила" [2, C.34]. Принцип равенства оказался реализованным лишь для тех, кто имел историческую силу. Социализм возник как попытка действительно осуществить эти три принципа.

Критика социалистических идей с самого начала звучала с позиции отхода от христианской основы: отбрасывания духовной их стороны, обращения к чистому материализму. Соловьев писал, что по природе люди неравны и несвободны – так что свободное подчинение каждого всем возможно, когда все они подчинены нравственному началу, иначе происходит силовое подчинение одних другим. Так что социализм логически приводит к признанию необходимости безусловной реальности, которую имеет своим предметом религия. Поэтому именно религия – исток, откуда проистекает осуществление свободы, равенства и братства.

Западная цивилизация, акцентируя безусловные права личности, демонстрирует противоречие между идеей свободы личности и возможностью её осуществления. Соловьев указывает, что современное сознание признает за личностью божественные права, не дает ей не божественных сил, не божественного содержания – то есть средств осуществления этих прав, тем самым не проводит до конца веру в человека. И этот материалистический момент актуален и в наше время порабощения человека техникой и формализмом бюрократии, который лишь усиливается с ростом технологий информационного общества.

Человеческая личность не только отрицательна в своей неудовлетворенности никаким конечным содержанием – как говорит об этом экзистенционализм, она не хочет быть только явлением, но хочет обладать полнотой бытия – это понимание отличает русскую позицию от западной. Соловьев видит перспективу в совмещении западного правового освобождения человека с восточным религиозным видением безусловного начала, формирующем истину Богочеловечества.

О тесном взаимоотношении социализма и христианства писал и Н.А. Бердяев, бывший в конце XIX века приверженцем марксизма, но потом разочаровавшийся в нем. Он указывал, что "социализм стремится к тому же, к чему стремятся все религии: к освобождению человечества от гнета природы, от необходимости, от страдания. В социализме чувствуется религиозный размах, универсальность цели" [3, С.510]. Социалистическая идея при всей своей антирелигиозной направленности обретает отчетливо выраженную мессианскую окраску, и в социалистически-религиозном пафосе чувствуется уже сверхисторическое начало. Социализму присущи свои святыни ("народ", "пролетариат"), свое учение о грехопадении (появление частной собственности), культ жертвенности (счастье будущих поколений как смысл существования людей), экстремально-эсхатологическое переживание истории, которая должна завершиться установлением "рая на земле". Бердяев оценивал социализм как "ложную религию", и ещё в 1907 предупреждал, что в границах социалистического сознания рождается культ земной материальной силы, нарастает процесс гипостазирования устремлений к "новому земному богу", возвышающемуся на груде человеческих трупов, которым реально выступает идеализация централизованного государства. После революции и вехи "философского парохода", анализируя истоки и смысл русского коммунизма, Б. квалифицировал его как "неслыханную тиранию", приносящую в жертву государству и утопии будущего живущих людей и их интересы. Но ведь и в жертву христианской религии и её святой цели приносится земная жизнь человека, против чего протестовал В.В. Розанов, как на Западе – Ф. Ницше. Но, в отличие от последнего, русская философия видела опасность в образе сверхчеловека. Ярче всего в известном романе выразил эту идею Ф.М. Достоевский, но также об этом пишет и Бердяев:

"Социалистическая религия не знает святыни высшей, чем человечество, чем человеческое благо, религия эта обоготворяет человеческое и отвергает все сверхчеловеческое. Почему же она так жестока к человечеству и к человеку? Тайна тут в том, что обоготворение пролетариата, социалистического общества, грядущего человечества, земного совершенного человеческого состояния есть уже потенция новой религии сверхчеловеческого, есть устремление к новому земному богу, который явится в конце прогресса и во имя которого все и само человечество превращается в средство. <…> Человек признается средством для грядущего человечества, затем и грядущее человечество – средством для ещё более далекого сверхчеловеческого состояния и в последнем счете для сверхчеловека, для земного бога. <…> Это будет окончательным воплощением духа Великого Инквизитора, которому бессознательно служат предтечи социалистической религии, религии человеческого самообоготворения" [3, C.516-517].

Пророческими и актуальными даже в мировоззрении сегодняшнего дня кажутся слова Бердяева: "Социал-демократия устанавливает преимущества общественно-полезных и приспособленных людей и обрекает на гибель бесполезных и неприспособленных <…> утверждает аристократический подбор грядущей силы, которой приносится в жертву все остальное человечество, все былые и современные жизни. О Вселенском братстве тут не может быть и речи" [3, C.519]. Сегодня общество чуть видоизменило кумира, рисуя идола успешности молодых и сильных. И не важно, что строй называется не социализмом, не капитализмом, а информационным обществом – не изжита проблема, а значит, не изжита революция.

Но если социализм имеет черты религии, что вдохновляет рождение и осуществление новой религии? Несомненно, эту сопутствует духовный подъем, отчего и можно говорить о поэзисе революции. А также острые, неразрешимые проблемы.

Как показывает вся русская философия, и радикалы, и либералы в России видели жесткую необходимость преобразований. Для либералов К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина, ратовавших за правовую свободу личности, она заключалась, в первую очередь, в борьбе с бюрократией, противостоять которой, по их мнению, могла бы инициатива на местах [4]. Но идеи самоуправления и свободы личности не реализовывались (Чичерин был снят с губернаторского поста за одно высказывание в монаршем присутствии такой идеи). Анархист М.А. Бакунин говорил (как некогда А.Н. Радищев, который считал, что цари не поступятся своею властью ради вольности), что революция необходима просто потому, что другим путем в России ничего не изменить [5]. Слишком негибкой во все времена в России была система власти.

И радикалы, и либералы были гегельянцами (А.И. Герцен, назвавший диалектику "алгеброй революции", и М.А. Бакунин входили в кружок Н.В. Станкевича, ища и акцентируя социально-практическую сторону гегельянства и попутно критикуя Гегеля за отсутствие таковой, как и идеолог народничества П.Л. Лавров. Б.Н. Чичерин с позиции такой критики даже преобразовал систему Гегеля, создав собственную). Откуда столь поразительное единодушие людей разных политических взглядов по отношению к философии Гегеля? Гегелевский тезис всеобщего развития вселял надежду, что перемены вообще возможны. Он питал веру – тем более сильную, что социальная и государственная жизнь не подтверждала её – и вера в развитие сменяла веру в Христа.

Вера в развитие, которой требовал разум и насущные, сто раз назревшие, задачи преобразования общества, занимала центральное положение, вера в воскрешение – периферийное. Неслучайно название романа Л.Н. Толстого "Воскресение" подразумевает не религиозный, но социально-моральный смысл. Вера в воскрешение уходит на периферию и принимает нестандартные формы "воскрешения отцов" и расселения их по другим планетам в мистике "общего дела" Н.Ф. Федорова. И такое положение дел стимулировало рационально-философское преобразование христианской доктрины, которое стало серебряным веком русской философии. Идеи Всеединства и Богочеловечества В.С. Соловьева, идея сотрудничества с Богом в творении у Н.А. Бердяева указывали христианские пути развития мира – и сама бердяевская идея преображающегося божества вобрала в себя диалектику развития.

Но голой идеи было уже мало, все ждали события. Обществу было присуще внутреннее ожидание события, События с большой буквы, равного второму пришествию Христа. Бердяев писал о необходимости эсхатологии: периодического смыкания вечного с временным – для осмысления истории. Он имел в виду, конечно, прежде всего, отправную точку христианства, но хаос эсхатологических времен наступил с приходом революции.

Её ждали во всех мировоззренческих слоях русской интеллигенции. Но когда Событие стало осуществляться, никто уже не понимал, что происходит. Революция проявила себя как стихия. Лев Карсавин писал, что большевики только клеили ярлыки на процессы, которые шли сами собой: революция и власть большевиков — была наилучшей из того, что могла тогда осуществиться:

"Большевики лишь приклеивали ярлычки к стихийному, увлекавшему, говорившему в них течению. Они лишь понятным темному народу языком идеологически обосновывали его дикую разрушительную волю... коммунистическая идеология оказалась полезною этикеткою для жесткой необходимости; анархия хозяйства раскрыла себя как осуществление социалистической системы. Выводы коммунистической науки совпадали с тем, что заставляла делать жизнь" [6, С. 308-309].

Социально-исторический процесс, как и всякий другой, не может быть вызван внешней причиной: он соответствует внутренней, природно-инстинктивной активности национального духа: "Не народ навязывает свою волю большевикам, и не большевики навязывают ему свою. Но народная воля индивидуализируется в большевиках; в них осуществляются существенные его мотивы: жажда социального переустройства и социальной правды, инстинкты государственности и великодержавия" [6, С. 310].

Во время революции позитивное эмоциональное осмысление её было таково: та тенденция, во многом по сути общинно-православная, которую ждали, осуществилась. И встала выше прежней веры, будучи её наследницей и отголоском. Потому её надо было принять, даже вопреки здравому смыслу, яркий слепок чего дает "Двенадцать" А.С. Блока и менее известное стихотворение С.А. Есенина:

Наша вера не погасла,

Святы песни и псалмы.

Льётся солнечное масло

На зелёные холмы.

Верю, родина, я знаю,

Что легка твоя стопа –

Не одна ведёт нас к раю

Богомольная тропа.

Все пути твои – в удаче,

Но в одном лишь счастья нет:

Он закован в белом плаче

Разгадавших новый свет.

Там настроены палаты

Из церковных кирпичей,

Те палаты – казематы,

Да железный звон цепей.

Не ищи меня ты в Боге,

Не зови любить и жить…

Я пойду по той дороге

Буйну голову сложить.

Предпочтение христианству веры в социализм было связано, конечно, не только с практической тенденцией русской мысли, а ещё и с некоторым психологическим восприятием ущербности России по отношению к просвещенной Европе. Неслучайно революцию подтолкнуло поражение в 1-й мировой войне. Революция в России стала ответом Европе, воплощением её передовых (в то время) идей, если оценивать её "верхний", идейный слой. Но она всколыхнула страну также и "снизу", и здесь можно сказать, что если рессентимент евреев по отношению к цивилизации Рима, в ранее Вавилона и Египта, по Ницше, породил христианство, но рессентимент русских людей, по отношению к Европе и самой великодержавности Российской империи – к её немецким правителям, – социализм.

В связи с революцией встает тема имморализма и атеизма. И здесь надо понимать, что атеизм, вырабатывавшийся русским Просвещением XIX века, и даже картинка бытовавшего в ту пору нигилизма – в "Отцах и детях" И.В. Тургенева, были не только негативны. Они предполагали чувство ответственности прежде всего – не свалить его на Бога, и его наместника на Земле – царя, но принять на себя все происходящее и его последствия. Другое дело, что с грузом такой ответственности справлялись лишь отдельные люди, а государственная власть, понизив свой культурный уровень после революции, в целом не справилась. Показателем этого стал сталинизм и слежка людей друг за другом, внутренняя идея которой – стремление снять с себя вину и ответственность за происходящее и переложить её на другого. Образ врага-человека заместил христианский образ Врага-Дьявола, идеологию поиска его в себе, которую выявляют произведения Достоевского ("Бесы"), но которая в начале XX века, в преддверии революции по-видимому, уже не срабатывала.

Память недавней истории нельзя отменить: когда пришла революция, интеллигенция во многом поддержала её. Так же было и в перестройку: интеллигенция была в первых её рядах, не сдержав ни разрушение экономики, ни развал страны. Вроде бы удивительно: интеллигенция, роль которой – хранить культуру и, значит, статус кво, в России оказывается в первых рядах преобразований. В естественной жажде перемен она санкционирует разрушение! Но это закономерно происходит из-за негибкости государственного порядка. И страх "верхов" перед нею заставляет ожесточать формализм бюрократии, формируя замкнутый круг, который и служит предпосылкой беспорядков. Ведь вопросы обычно решаются политическим путем, только когда не видится путей их иного решения. Поэтому если на рациональном уровне здравомыслящие люди не хотят революции (вспоминается песня: "Спросите вы у тишины, хотят ли русские войны?"), то на бессознательным приветствуют её поэзию.

Интеллигенции свойственно перенести революционный азарт преобразований в духовную, культурную и научную сферы. Но для этого надо иметь культурный уровень. А нынешнее падение образования все более закрывает двери активным людям для реализации в этих областях, тем самым открывая врата в политическую деятельность как наиболее простую и не требующую напряженных интеллектуальных усилий.

Одна из христианских черт социализма в том, что он высоко историчен: как любая религия, он начинает новую эру. Он столь сильно нацелен в будущее, что предаёт забвению всю прошлую историю как неистинную. И сколь бы мы сегодня не пытались воскресить дворянский век, эту черту социалистической религии мы тоже не изжили. М. Хайдеггер писал, что будущее предшествует прошлому: из осмысления будущего прошлое рождается как прошлое. Коммунистическое будущее стало вехой, которая сделало для нас глубоким прошлым век Достоевского, Толстого и других классиков. Они перестали быть нашими современниками, как и философы Гегель и Кант, не говоря уже о Бэконе и Декарте или творцах Возрождения. Они остались в другом времени, а в настоящем возникла зияющая пустота – невозможность появления новой мысли. Живущие в зазоре переходной к коммунизму эпохи лишились права быть творческими людьми. Они стали только переходом и мостом – как об этом грезил Ницше. Категорический императив жертвования настоящего будущему сделал неприличным собственное слово каждого: оно должно было замолчать до наступления лучшего будущего. И оно до сих пор зачастую молчит, ибо лучшее будущее всё не наступает. И как ни назови сегодняшнюю общественную веру: православием или верой в успех, но в этой затаенности молчания тоже кроется взрывоопасность революционной стихии.

Поэтому социализм как религия является исторической коллизией. Но сама коммунистическая идея построения справедливого общества, привлекавшая внимание мыслителей, начиная если не с платонизма, то с утопий Возрождения ("Город Солнца" Кампанеллы, "Утопия" Томаса Мора, "Новая Атлантида" Бэкона), не может быть полностью отвергнута, она должна находить адекватные формы. Духовный идеал человеческого преображения – тоже. Эти, неразрушительные формы включают исторический опыт пережитого. Не перечеркивание его, заставляющее в который раз наступать на одни и те же грабли, но приятие и осмысление.

Поэтому в заключение – фрагмент авторского стиха "Тем, кто отвергает наше прошлое":

…Наш мир построили не мы,

Но те, кто верил коммунизму,

Сжигал сердца в огне войны,

Надеждою хранил отчизну.

Мы — их творенье, их очаг —

Духовность наша, и рождённой

В советских песнях и речах

Любовью мы крушим законы.

А что, какой оставим след?

Смиренье разочарованья,

Банальность: лучше, где нас нет?

И милосердие молчанья?

Но вновь гремит рассветный час,

Взрывает кожу ярость слова.

Их плоть ещё бушует в нас,

Их кровь ещё творить готова –

Единый свет всех городов,

Объединяя грёзы мира —

Вновь оживляют сонмы снов

Что хоть единожды ожило!

И не забыть, не закопать

Истории мотор крылатый.

Да, пролетариям — летать,

Стагнировать — удел богатых.

Наш атеизм — наш "Цирк", наш дом,

Распахнутый ветрам свободы!

Кто сможет жить навеки в нём

Из вас, грядущие народы?

В землянке – чувствовать уют?

В мерцаньи звезд – увидеть нежность?

И смело мысль отдать свою –

Туману – вышины безбрежной?...

Дух всё разделит, как всегда

Всем поровну, без сожаленья! …

– Там правда, где жила мечта,

В мещанстве нету вдохновенья.

2000

ЛИТЕРАТУРА

1. Мережковский Д.С. Pro et contra. – СПб., РХГИ, 2001. – 528 с.

2. Соловьев В.С. Чтения о богочеловечестве. – СПб., Художественная литература, 1994. – 528 с.

3. Бердяев Н.А. Социализм как религия // Вопросы философии и психологии. – М., 1906. – Год XVII, кн.V (85) . – C.508-545

4. Чичерин Б.Н. Вопросы политики. – М., Типо-лит. т-ва И.Н. Кушнерев и Ко, 1904. – 247 с. – репринтная копия

5. Бакунин М.А. Исповедь. – М., Азбука-классика, 2010. – 256 С.

к перечню философских статей автора