Семиры и В.Веташа "АСТРОЛИНГВА"
СЕМИРА
С ИНДИЕЙ НА РАВНЫХ
– СЕВЕР И ЗАПАД СТРАНЫ –
(ДОЛИНА КУЛЛУ, РАДЖАСТАН И ПЕЩЕРНЫЕ ХРАМЫ МАХАРАШТРЫ)
-- Продолжение. Часть 7 --
к оглавлению и началу рассказа
СВЯТЫНИ ГАНГИ
Панорама Варанаси
КАК ЗА 8 ЛЕТ ИЗМЕНИЛИСЬ ВАРАНАСИ И САРНАТХ
Индия – огромная страна. Столь огромная, что это всегда удивляет людей в первый визит, непременно желающих успеть вовсюда. В заблуждение вводит карта: ведь Индия находится у экватора, а Россия у полярного круга – где глобус на плоскости растягивается. И северные просторы выглядят неправомерно большими, а южные кажутся совсем маленькими. Но если не иметь в виду Алтай или Дальний Восток, расстояния в Индии сравнимы с нашими.
От Аджанты до Варанаси мы ехали сутки. Поезд Джалгаон-Варанаси проходящий, и посадка была экстремальная. Пока я удостоверилась, что этот поезд действительно наш, пропустив четыре предыдущих: которые тоже вполне могли быть нашими, пришлось запрыгивать в него на ходу, и искать вагон внутри поезда. На наших местах уже друг на друге сидели индусы среднего возраста. Они, правда, тут же подвинулись, и прогонять мы их не стали: им было ехать 15 минут от города, где они работали (с зарплатой 3500 рупий: 80$ в месяц) до станции, где они жили. Они были приятные и милые люди, и ежедневно катались туда-обратно, используя проходящие поезда как электричку.
За несколько часов до Варанаси из окна поезда виден большой город Алахабад: в слиянии Ганги и Джямуны, что придает ему размах и делает местом паломничества. Считается, что еще одна, невидимая священная река Сарасвати: супруга Брахмы и речь богов — присоединяется к ним в месте их слияния. Это тоже святой город, где проходит Кумамела, и если бы не слава Варанаси, он был бы ничуть не хуже. Он расположен между Варанаси (на Ганге) и Агрой (на Джямуне): если курсировать близко от столицы, можно посетить и его. В древние времена он был известен как Праянг. В нем сохранилась колонна Ашоки 232 г. до н.э., сообщающая о победах этого императора. А имя города Аллаха он получил в 1584 г. при Акбаре, самом великом из могольских императоров. В месте слияния рек Акбаром построена крепость (где и стоит колонна Ашоки).
Тысячи паломников приходят сюда совершить омовение на праздник Маг-мела, проходящий каждый год с середины января до середины февраля. Раз в 12 лет он совпадает с Кумамелой. Здесь эффектны закаты и восходы, и так же, как в Варанаси, туристов ожидают лодки для утренних и вечерних прогулок (только дешевле). Здесь же, у форта, храмы Ханумана и Паталпури. Аллахабад поменьше, чем Варанаси, и, надеюсь, не столь оживленный.
Варанаси —
город, известный церемониями сжигания умерших и поклонения матери-Ганге. Эти
церемонии проходят во многих местах Ганги и других индийских рек: все они
почитаются как матери и потому святы. Но Варанаси – особое место паломничества.
В нем полторы тысячи храмов и 84 гхата — храмовых спуска к воде, что
используются для служб и омовения. Здесь Ганга принимает форму лука — что
усиливает священное значение этой реки. И здесь находится одна из главных 12-ти
святынь Шивы: храм Вишванатха, где расположен вечно изучающий энергию
Йотирлинг. Варанаси называют городом Шивы (и это подобно тому, как если бы у
нас какой-то город имел эпитет града Святаго Духа).
Легенда Вишнешвара — миф о сотворении мира. Чтобы возродить этот мир в лучшем качестве, Творец из изначальной формы небытия создал форму существования, произведя Пурушу и Практити (дух и природу). И за пределами бытия Шива собственной аурой создал прекрасный город Панчакоши (панча — пять, и это название перекликается с символом пятиглавой кобры, который часто можно видеть над шивалингамами). Там жили Вишну и Лакшми (образ спящего Вишну, плавающего по океану вечности на змее Шеше). Из пупа Вишну родился цветок лотоса с Брахмой внутри, и Брахма создал замечательную Вселенную с 14-ю мирами. Чтобы спасти жизни тех, кто связан действиями кармы, Шива изолировал от нее Панчакоши. Но послал в смертный мир спасительный Йотирлинг Муктидаяк (“дарующий освобождение”). Он достал его из своего трезубца, и этот Йотирлинг не будет разрушен даже во время Пралаи. Когда день Брахмы кончится, Шива вновь укроет сияющий лингам в своем трезубце: как спасение для верующих, которые воспримут от него вечную жизнь.
Вечность
Йотирлига переходит и на сам святой город Варанаси. Как священное место
индусов, город неоднократно подвергался нападкам мусульман (в период с 1033 по
1669 гг.). Храмы разрушались, и вместо них строились мечети. Но Варанаси
выстоял как самый знаменитый центр индуистского паломничества. Англичане тоже
ничего не смогли с этим поделать. Сколько ни противно это было их христианским
традициям, они вынуждены были узаконить и ежедневную пуджу Ганге, и ритуальное
сжигание умерших на ее берегах.
По легенде, даже когда Вселенная погрузится в воды Пралаи, это не затронет город Шивы. Ведь он разрушает лишь иллюзорное, освобождая от пут времени. Поэтому даже те, кто никогда не надеялся на спасение, в святом городе Варанаси могут достигнуть освобождения от уз кармы.—
Так велика вера индусов в святой город и его нетленную святыню: излучающий энергию вечности Авимуктешвар Йотирлинг: Вишнешвар, описанный выше. А для иностранцев это — “золотой храм Шивы”: из-за золотой башни главного храма комплекса Вишванатха, около 400 м высотой. В XIX веке ее покрыл золотом царь Ранджит Сингх. Большой колокол Вишнешвара был подарен королем Непала, а сам храм в его современном виде был отстроен в 1777 г. С середины XVIII века, по окончании владычества великих моголов, активизировалась реставрация старых храмов Варанаси и постройка новых.
Бенарес посвящен черношеему богу Шиве; но не как персонифицированному богу, а как одному из ликов надличностного брахмана, всеобуславливающего и ничего не исключающего. Поэтому вся Индия, не обращая внимания на принадлежность к той или иной секте, участвует в паломничестве в Бенарес. Да и все человечество могло бы участвовать в таком паломничестве. Стройная мечеть фанатичного мусульманина Аурангзеба не кажется здесь чужеродной среди индийских храмов. А когда ветер из-за Ганга занес отзвук хорала, у меня появилось чувство, что и он здесь нужен.
Бенарес — священное место. Поверхностная современная Европа плохо понимает такие истины. Скоро уже никто не будет совершать паломничеств, и рано или поздно, т. е., к сожалению, очень скоро, у христианства не останется святынь. Как же оно от этого обеднеет! Зачем задаваться вопросом, действительно ли святыня — это святыня. Если достаточно долго относиться к ней как к святыне, в ней неизменно поселяется божество. Паломник, попадая туда, поразительно легко приходит в молитвенное настроение, а это настроение способствует обретению широты и глубины»[1].
«Этот город стал центром, в котором фокусируются все верования, связанные с Гангом, что дает этому святилищу уникальную силу. Что кроется за этой «психической атмосферой», со всей очевидностью обладающей объективной реальностью, существование которой я с годами ощущаю все яснее? Не знаю. Полагаю, что дело в вибрациях некоего «эфира», и хотя вряд ли он соответствует тому, что понимают под этим словом физики, но, тем не менее, характер этих вибраций вполне материален… Не знаю, как бы я иначе мог непосредственно чувствовать психическую атмосферу, как бы я мог испытывать такое сильное влияние тех мест, где мне доводилось находиться... В реальности психической атмосферы может сомневаться только человек, чьи чувства так притупились, что он не способен ее ощутить»[2]. К счастью, к людям, мечта которых – побывать в Индии, это не относится.
Сама Ганга в Варанаси – храм храмов, по царящей над ней атмосфере, с первых минут тронувшей меня и моих спутниц в мой первый визит в Индию. Пуджа Ганге в Варанаси до сих пор остается образцом религиозной церемонии, на которой неслучайно стремятся побывать путешественники, обретая здесь отношение к внешнему и внутреннему миру, присущее прошлым тысячелетиям и утраченное в гонке последних веков западным миром, а сегодня уже и Россией. В первом рассказе об Индии и в начале этого я уже писала о том, что вера индусов не есть вера в идею, а есть именно это, правильное отношение, скромное в убирании своего я, чтобы оно не мешало невидимым живым потокам бытия – которые при этом становятся ощутимыми – и различимыми во всем своем многообразии. Немецкого путешественника век назад мать-Ганга тоже побуждает остановиться на теме веры – и поскольку я не претендую становиться учителем, передам слово ему. Мне не очень нравится в переводе покрытое пылью и несовременное слово «набожность», можно было бы сказать: «коленопреклоненность перед бытием», но это немного пафосно, поэтому лучше читать – просто вера:
«Благоговейная атмосфера, царящая над рекой, выражена необычайно сильно, сильнее, чем в каком-либо из храмов, в которых мне доводилось бывать. Я бы посоветовал каждому начинающему христианскому священнику, отложив на годик занятия теологией, провести это время на берегах Ганга; здесь он узнал бы, что значит настоящая набожность [вера]. Потому что в Европе от нее остался только слабый отблеск… те, кто относит себя к числу самых благочестивых, на деле очень далеки от истинного благочестия; верить для них значит признавать что-то достоверным, а молиться значит о чем-то просить, из чего следует, что они не имеют представления об истинной вере. В непонимании таких элементарных вещей нельзя, кажется, заподозрить ни одного, даже самого простоватого индуса. Ни для одного индуса вера не сводится к признанию достоверности, ибо сколько богов и богинь ни почитал бы индус, он никогда не ставит вопроса относительно их существования. И никто из них не понимает молитву как прошение. Он знает, что в самой просьбе нет никакой святости, даже если ты просишь не за себя, а за другого человека, поскольку в конечном счете просьба исходит от человеческого Я. Таинство молитвы выражает собой то, что проявляется в жертве, в хвале Богу, в культе, в хорале, а лучше всего — в молчаливой медитации: оно открывает сознание для тех глубинных душевных течений, которые ждут там своего раскрепощения и, выпущенные на свободу, дают духу непосредственную связь с Богом. Средства как таковые не имеют здесь решающего значения. Индусу это известно и придает всем проявлениям его религиозности, как наивным, так и одухотворенным, одинаково сакраментальный характер. Откуда ему дано это знание? Он получает его с пеленок. Первое, чему индийская мать учит свое дитя, это искусство медитирования, произвольного погружения в самое высокое из всего, что он может себе представить. Наученный этому искусству, он уже не нуждается во внешнем аппарате, ему для того, чтобы прийти в соприкосновение со своим Богом, не требуются уже ни воздух церкви, ни догматы веры, ни уединение. Так, на берегу Ганга среди шума, деловой суеты, можно видеть детей, которые в час молитвы, невзирая на множество проплывающих мимо и бессмысленно глазеющих на них иностранцев, истово молятся, не обращая ни на что внимания.
Выработанное в детстве умение человек с годами начинает понимать, если не разумом, то душой. Ведь по опыту он уже знает, что здесь главное; ему знаком тот подъем, который вызывается высвобождением глубинных жизненных сил; поэтому он не смешивает цель и средства, как это делает большинство современных христиан… Его мать, учившая его дышать и медитировать, предоставила ему полную свободу в выборе наставника. Если бы он выбрал учителя, чья конфессия отличалась бы от остальных так же сильно, как лютеранская от католической, его мать не пыталась бы удержать его от этого шага: ведь у индийцев считается смертным грехом любая попытка насильственно повлиять на веру другого человека, потому что каждому свойственна особая сущность и каждый должен идти к Богу присущим ему путем. И в том же духе наставляли его в дальнейшем и брахманы, если он выказывал жажду знаний и способности к учению. Они говорили ему, что на самом деле есть только один единственный Бог, а все множество божеств представляет собой лишь его манифестации, все назначение которых заключается в том, чтобы облегчить человеку его реализацию; ибо сам Бог невообразим; а тот, кто достаточно проник в глубь своего сознания, тот может обходиться и без ритуалов… Как же индусу не знать, в чем состоит главная суть? Как он может остынуть, если он однажды испытал блаженство религиозной реализации? В Западной Европе, некогда столь похожей на Индию, сегодня почти невозможно встретить истинной религиозности нигде, кроме разве что захолустных уголков, где еще сохраняется дух прошлых веков. Только в России это явление еще встречается как норма.
Действительно, очутившись в Индии, я уже не раз вспоминал русского человека. До странности похожий на индийца, он относится к миру с тем же всепониманием, с тем же чувством всеобщего братства и с той же непрактичностью. А главное, это странное сходство религиозности. Вся разница между многочисленными паломниками, которых мне довелось видеть, с одной стороны, на берегах Ганга, а с другой — в Троице-Сергиевой лавре, ограничивается конфессиональными отличиями. Их сердца пламенели не только одинаковой ревностностью, но даже и одинаковым качеством этой ревностности»[3].
Об этом внутреннем сходстве – индийских ритуалов с нашими – я уже упоминала, рассказывая о долине Куллу, где находится имение Рерихов. Я очень хочу, чтобы оно не исчезло – ни из Индии, ни у нас, потому позволила себе столь длинное отступление. Я верю, что оно не исчезнет: бытие держится на вере. Да, мир меняется, но я могу увидеть это отношение и в интервью боливудской звезды Шахрук Кхана. Сари в городах все более уступают джинсам, красота – практичности, созерцание – деловому ритму, но это внешнее. Важно, чтоб не исчезало внутреннее, которое и делает нашу жизнь живой – вечной.
Мы прибыли в Варанаси во второй половине дня: город был запружен транспортом. Рикша вез нас к гостинице очень кривыми путями, не давая бросить взгляд на Гангу — отчего мы сначала увидели святой город явно не с той стороны. Нужно было поменять деньги — рикша уверял, что госбанк закрыт, и предлагал нас отвезти к частному банку. Но я настаивала и оказалась права: деньги мы поменяли. Потом он нам сосватал гостиницу в Сингх Guest house, недалеко от Ганги, с более-менее нормальным тарифным листом (1-местный номер — 100 рупий, 2-местный — 150, 2-местный с ванной — от 300 до 600. Мы взяли два 2-местных номера с ванной, заплатив 200 за каждый).
До пуджи еще оставалось время, и я устремилась в те храмы, где была раньше (к счастью, они были в пешеходной досягаемости от гостиницы, и там работавший молодой человек взялся нас проводить). За восемь лет там произошли перемены. Древний красный храм Матери-Дурги стал открыт для посетителей-иностранцев, так же, как и низкий приземистый храм обезьяньего бога Ханумана, помощника Ситы и Рамы.— Только требовалось сдать фотоаппараты и другие вещи в камеру хранения, и на входе производился тщательный обыск. Это казалось немного нелепым, но настроения мне не испортило. А для девочек было лучше, чем нежели бы их не пустили. Храм Дурги подреставрировали: он стал не таким темным. Количество палаток с сувенирами вокруг увеличилось. В храме Ханумана тоже что-то поменяли, устроили сосуд для омовений, и стало оживленнее. И в том, и другом храме было приятно — хотя мы как всегда торопились. Остаться подольше, чтобы проникнуться местной энергией и их радостной атмосферой, вроде не было повода.
На бегу наибольшее впечатление производит храм Тулси Манас: на втором этаже которого расположен механический кукольный театр, иллюстрирующий “Рамаяну” и другие мифы.
“Во что же они верят!”— воскликнула моя старшая спутница, увидев кукол. По периметру этого храма есть живописные сцены, последовательно воспроизводящие эпизоды “Рамаяны”, а в торце — много изображений богов. Я немного задержала своих экскурсантов индийскими мифами. Но храм есть храм: люди сами должны искать то, что откликается душе.
Потом молодой человек из гостиницы проводил нас к реке. На причале стояло множество длинных узких лодок. Он вызвал своего знакомого лодочника, и мы поплыли вдоль населенного берега Ганги смотреть вечернюю пужду. Плыть пришлось долго — минут сорок: наша гостиница была не у главного гхата, а чуть поодаль. Пуджа уже началась, и громкоговорители разносили ее по реке. Часть гостей смотрела ее с лодок, часть с крутых ступеней Варанаси (в половодье затопляемых водой), где были на сей раз специально устроены сиденья.
Гостей было много — и гибкая страна Индия пошла им навстречу: решив преподнести им то зрелище, на которое они рассчитывали. Восемь красивых юношей в одинаковых браминских одеждах действовали в такт, размахивая прекрасными опахалами из павлиньих перьев. К цветным зонтикам над ними (зонтик — символ царственности и добродетели) были привязаны колокола, в которые они звенели тоже в такт. И вместе, ловкими движениями лили воду Ганги — не поняла куда: к счастью, не на гостей, но, похоже, что и не на святыни тоже. К реке в такой ситуации было не подойти, хотя мальчики продавали сидящим в лодке тарелочки из листьев со свечками, которые надо опустить в реку за своих родных и близких. “А за умерших?”— спросили мы мальчика. “Нет только за живых”, — сказал он. По индийским представлениям, умершие в этом не нуждаются: им и так хорошо.
Конечно, это уже не была та скромная и проникновенная церемония, в которую мы окунулись с головой в начале моего первого путешествия — и которая с первых дней привязала нас к этой загадочной стране. Но в Индии есть все — и метрах в пятидесяти от главного шоу, на свободных ступенях у самой реки, стояла небольшая толпа индусов, с обычным, пожилым и ненарядным, а на иностранный взгляд и вовсе оборванным, священником, который служил у воды обычным способом, держа в руке пирамидку огненной спирали. Что ж, каждому свое.
Колокольный звон и музыка закончились, и мы доплыли еще чуть дальше, посмотреть в темноте на огни погребальных костров. “Это не надо снимать,”— сказал гребец. “Конечно, не надо”, — согласилась моя старшая спутница. А я попросила гребца перевезти нас на другой берег Ганги: в декабре она была неширокой. Я думала искупаться на этом пустынном, затопляемом водой берегу. Но на берег было не выйти: ила было по колено, и пришлось купаться с лодки. Девочки с лодки купаться не стали, но убедились, что вода в Ганге чистая. А я после купания обрела свежие силы.
Варанаси — центр ткачества, и там стоит покупать одежду. Со свежими силами, гуляя по магазинам близ главного гхата, нам удалось очень дешево купить прекрасные шелковые сари в магазине Манмохини хандлум — на проходе от Main Ghat к храму Вишванатха. Когда молодой человек из гостиницы узнал, сколько мы заплатили, он уже сам не стал нам в очередной раз предлагать съездить в ним на фабрику. Для себя я правда сари не покупала, довольствуясь тем, что у меня уже было: столь роскошное сари сложно решиться использовать как дорожную одежду. Я мало носила сари в эту поездку, но в Варанаси одела: все-таки святой город.
После этого на радостях мы завернули в ресторанчик поесть жареной картошки, и это затянулось до 11 вечера. Хотя на следующее утро мы встали в пол-шестого, но на утреннюю пуджу уже не успели. Наш юный худой гребун шевелился на редкость медленно. Мы с удовольствием сами сели бы на весла — но он не поддержал нашу инициативу. Скромно улыбаясь, он воспринимал наши посылы как шутку: мы были не из его мира. Мы были теми, кого следовало обслуживать, и в этом – заложниками ситуации. “Всем советую: перед отплытием покормить своего гребца,”— смеялась моя ступница, снимая на камеру лодки, которые уже плыли нам навстречу в обратном направлении.
Полюбовавшись утренним Варанаси: высоким берегом с храмами, чуть освещенным заспанным солнцем в дымке, мы доплыли до “Золотого храма” Шивы. До него надо подняться по ступеням наверх, и он настолько затерян среди узких улиц, что мы не сразу его нашли. Храм Вишванатха был открыт, но нас ожидало то же нововведение, что в храмах Дурги и Ханумана — обыск при входе, вдобавок центральная часть храма, с золотым куполом, серебряными дверьми и йотирлингом — оставалась закрытой для иностранцев. Поскольку вещей в такой ситуации лучше не иметь, мы сходили туда поочереди. Оставшиеся с вещами пока торговались в одной из многочисленных лавок, служащих обрамлением даже таких узких улиц, как в центре Варанаси.
Весь храмовый комплекс был втиснут от одной улочки, круто спускавшейся вниз к гхатам, до другой. Вдоль дорожки посредине торговцы продавали бело-розовые лотосы, масляные свечки и статуэтки богов. Индусы в обоих направлениях курсировали по этому узкому и длинному, и не так чтобы чистому проходу. На золотую башню храма можно было лишь взглянуть, поднявшись по ступенькам напротив. “Ну и правильно,— сказала моя старшая спутница, разочарованная тем, что Золотой храм Шивы оказался столь немонументальным и неторжественным, да к тому же еще недоступным.— Нечего там иностранцам и делать.”
Я было хотела пройти мимо полицейского к йотирлингу, но в компании не чувствовала себя уверенно. “Вы индуска? — тоже неуверенно спросил полицейский, глядя на мое сари.— Это только для индусов.” Я не стала спорить, поскольку у моих спутниц не было куража ходить по Варанаси в сари. Мы только прошли в ту часть, которая была открыта: где были многочисленные алтари всех главных богов: скульптуры XVIII века, с круглыми и мягкими чертами лиц, немного наивные на современный взгляд. И какой-то пандит у храма Солнца-Сурьи завязал мне на руке на память ленточку.
На обратном пути мы разделились. Наша младшая спутница, которая забыла в поезде кроссовки, отправилась в обувной магазин и по дороге забрела в оранжевый храм Кама-сутры. Имея деревянные резные колонны, он постоянно обновлялся, частями: одни панели с годами убирались, на их место ставились другие. А нас узкие улочки вывели сначала к овощному рынку с очень дешевыми ценами, который располагался прямо на земле. А потом к набережным, где под утренним солнцем уже вовсю шла стирка. На ступенях сохли яркие ткани, сидели индуски в живописных сари, и лежали маленькие пестрые козочки разной расцветки. Коровы предпочитали песчаные отмели.
Я с козочками на набережной Ганги (Варанаси)
Мы посетили древний храм Кедарнатаха, над высокими ступенями Кедар гхата, где темных каменных богов и шивалингам почитали бутылочками с сывороткой (мне тоже ее захотелось при ярком солнце, на каменных ступенях Варанаси). А потом пешком добрались до гостиницы принимать душ. Днем в купальнике в Варанаси уже не поплаваешь, не оскорбляя чувств местного населения — только если в одежде. Тем более не искупаться, когда в центре идет стирка. Желтый цвет Ганги в Варанаси создают глина, песок и ил, и непрозрачная вода выглядит грязной, — хотя и глина, и серебро, которое в ней содержится — естественные очистители.
* * *
В 11 утра, то есть по-местному уже в середине дня, вчерашний рикша должен был отвезти нас в “олений парк” Сарнатх: место просветления Будды. Он чуть было не упустил свой шанс заработать: мы, не дождавшись его, с вещами пошли на дорогу: ловить другого — но он попался нам навстречу, оправдываясь, что опоздал из-за пробок. По дороге в Сарнатх мы снова досадовали на нескончаемый транспорт, который нашему юному скромному рикше обогнать не удавалось. Но вот город кончился, и ехать под пальмами стало приятнее.
В Сарнатхе рикша привез нас не к главному входу. Если восемь лет назад это было бы несущественно: олений парк был проходим насквозь, то теперь создало трудности. От джайнистского храма, куда мы зашли сперва, к огромной главной ступе было никак не попасть: всю территорию ограждала высокая сетка. Мы прошли дальше, зайдя еще в какой-то монастырь, но и там наткнулись на забор. От всех этих загородок парк Сарнатх мне показался совсем маленьким. Ступа: одна из семи великих буддийских ступ мира — намного выше джайнистского храма, раньше, посреди свободного поля зелени тоже смотрелась более внушительно. И даже развалины монастырей, где некогда стояла колонна императора Ашоки с 4-я слонами: которую сегодня можно видеть на гербе Индии, не производили достойного впечатления. Светило солнышко, и в парке бегали детишки, приехавшие на школьную экскурсию.
За вход в Сарнатх взималась плата (100 рупий). Мы попробовали пройти по индийской цене за 10, попросив рикшу купить билеты, но контролер при входе нас не пустил, заставив купить билеты для иностранцев. На цветном билетике было написано: “только 2$” — и об ответственности каждого передать наследие будущим поколениям. Быть может так власти оправдывали цену — ведь еще недавно вход был бесплатным.
Однако в оправдание властей надо сказать, что деньги берут не просто так: реставрационные работы там действительно проводятся. Огромная ступа Будды сегодня вся в лесах. Быть может, восстановят надписи, которые некогда были высечены на ней? Ведь эту ступу во 2 веке до н.э. строил буддийский проповедник Ананда, чтобы увековечить учение буддизма. До этого три века учение буддизма передавалось изустно, и только при императоре Ашоке, осознавшему ценность буддизма и распространившему его в государственных масштабах основанной им империи, возникла идея записать учение. Надписи на ступе не сохранились, но само это мощное сооружение осталось, и, может, этого достаточно? Учение Будды и так знают все.
Мы видели процессию буддистов из Японии, которые в сопровождении нескольких монахов сели медитировать перед ступой — видно, что специально приехали ради этого. Духовный туризм популярен в Японии, и медитативное поле вокруг этой группы сразу ощущалось.
Но нас, северных жителей, столь ясный день и яркое солнце, пусть даже в светлой дымке, не располагали к созерцанию. Для компании, уставшей от избытка впечатлений, самым живым и ярким моментом были олени под деревьями: которым по легенде Будда прочел свою первую проповедь — как более благодарным слушателям, чем люди. С той поры, как я была в Сарнатхе, олени очень размножились: сегодня их там гуляет несколько десятков — и молодых, и с ветвистыми рогами. Правда, питомник с крокодилами, который был рядом, исчез: остался пустой желоб, даже без воды.
Мы посидели в развалинах и с удовольствием покормили оленей стручками от съеденного нами гороха. С развалинами контрастировал красивый современный буддийский храм на краю парка, с изображением пяти учеников Будды в беседке — построенный обществом Махабоддхи в 1931 г. Потом мы приятно прошлись по маленькому археологическому музею, оценив изящество древних скульптур, которые запали мне в душу в первый визит — и даже после храмов Эллоры и Аджанты не теряли своей привлекательности.
Правда, девочек успели достать местные молодые люди с бусами и слониками, и мальчики с корками для кормления оленей. Последней каплей были несколько юношей, выбежавших нам наперерез с бутылками воды — они были встречены дружным хохотом. А втюхать бусы молодым людям удалось. Ко мне они, к счастью, не приставали, и я в Сарнатхе даже отдохнула. Интересно, что 8 лет назад юноши пытались заработать, выступая в роли экскурсоводов. Сегодня они нашли, что на безделушках выиграть легче.
Пока мы гуляли, рикша ждал нас с вещами. К вокзалу снова пришлось пробираться через пробки. Поэтому мы ехали на станцию с запасом времени, и потратили его на то, чтобы найти Интернет. Ближайший Интернет оказался по индийским меркам далеко: минутах в 15 ходу. В сумерках мы сели на вечерний поезд в Агру, и утром были там.
КАК ПОПАСТЬ В ТАДЖ-МАХАЛ, МИНОВАВ АГРУ
Дорога к Тадж-Махалу вдоль форта Агры
После Дели и Варанаси, лишний раз ехать по запруженным улицам Агры не хотелось. Но тут все обошлось: мы попали в Тадж-Махал, миновав миллионный город. В Агре 5 вокзалов — и поезд, к счастью, приезжал на станцию Агра Форт. Этот вокзал, ближайший к знаменитому мавзолею, расположен прямо рядом с крепостью. Дорога к Тадж-Махалу идет мимо форта вдоль реки Джямуны и упирается в большой парк. Прогулявшись с час по этому парку, попадаешь в Тадж-Махал — словно никакой Агры вокруг нет.
Выгрузившись с поезда, мы сложили вещи в камеру хранения (до вечернего поезда: на Тадж-Махал дня хватит) и какое-то время отбивались от рикш, что непременно хотели нам показать 6 достопримечательностей Агры.
Кроме форта и мавзолея Мумтаз Махал, в этот список обычно входят: мавзолей Итамад-Уд-Даула — замечательный образчик мусульманской архитектуры, возведенный императрицей в 1622-28 гг. Нур Джахан в память ее отца, визиря Джахангира (он считается предвестником Тадж-Махала, который начали строить в 1631: ’baby Taj’. Мумтаз – племянница Нур Джахан, чье имя значит “свет мира”). Купол “китайской могилы” Чини Ка Рауза: персидского поэта Афзаль Хана, визиря шаха Джахана. Первый парк Агры Рам Баг в персидском стиле, заложенный в 1528 г. Бабуром, основателем династии могольских императоров – эти достопримечательности на противоположном берегу реки Джямуны. Недалеко от форта – мечеть Джяма Масджид, построенная шахом Джаханом в честь любимой дочери Джаханары, которая потом разделила заключение вместе с отцом. А также, на севере города, недостроенный мраморный храм Даял Баг и Сикхандра: названная в честь афганского султана Сикандера Лоди (1488-1517), где находится его дворец и могила Акбара, самого великого из могольских императоров (1556-1605) -- это уже за пределами Агры, в 10 км от центра.
А также можно съездить в Фатехпур Сикри: столицу, возведенная в 1570 г. Акбаром, в 40 км от Агры, у жилища мусульманского шейха, по молитве которого у императора родился долгожданный сын. Туда добираться через задворки Агры больше часа.
Мы сказали наиболее настойчивому рикше, что хотим посмотреть только Тадж-Махал, и только пешком. Он объяснил, куда идти, и мы пошли вдоль крепости. Рикша увязался за нами: может, передумаем? Мне показалось непривлекательной пыльная привокзальная дорога, и я тут же перемахнула в зеленую зону ближе к крепости — через дырку в невысоком заборе. Девочки последовали за мной. Рикша же, обалдев от такого поведения европейских леди, кричал нам вслед: “Мадам! Мадам! Там дальше есть калитка!”
Говорят, в Америке нет заборов. Если так, это единственное, чем эта страна лучше Индии.
Среди деревьев мы покормили обезьян с детенышами, но зеленая зона скоро кончилась, и пришлось снова выйти на дорогу. Можно идти либо вдоль форта по асфальту, либо по реке. В декабре широкое русло Джямуны почти лишено воды, и представляет собой неровное песчаное поле с камнями и мокрыми полосами. В туманной дали виднелся Тадж-Махал, подверждая верность избранного направления. Никакой набережной как обычно не было: только колючие кусты с коровами. И мы вернулись на асфальт любоваться крепостью.
Форт Агры возведен 3-мя самими могущественными могольскими императорами, и очень толстые стены крепости (10 м толщиной), под которыми глубокий ров, — впечатляют уже со стороны вокзала. Ее начал строить в 1565 г. император Акбар, продолжили его сын Джахангир и внук шах Джахан. Над стенами (2,5 км) возвышается ряд резных каменных и белых мраморных строений и минаретов. В этой крепости был заточен Шах Джахан, когда сын отстранил его от власти, и наиболее утонченной резьбой по камню славится октагональная “жасминовая башня” Саман Бурж, с которой строитель Тадж-Махала в свой предсмертный час любовался величественным сооружением своей мысли. Также выделяется белоснежная мраморная “жемчужная мечеть” Моти Масджид.
Мы прогулялись вдоль всей крепости, но входить в нее не стали, тем более, что вход — с обратной стороны (не где пустыня реки, а где город). По асфальту мимо крепости проносились рикши и автобусы, но утром их было не очень много, и столько же велосипедов и телег. Так что в целом дорога создавала пустынное впечатление — для культурного центра большого города.
После круглой площади, где стоял очень современный по виду памятник какой-то эпической героине на коне, начинался замечательно зеленый парк с подстриженными кустиками. Там летали десятки совершенно зеленых попугаев и вышагивали павлины. Я всю дорогу охотилась с камерой за павлинами. Девочки сфотографировались на кривом поваленном стволе большого дерева, напоминавшем крокодила. Мы шли по главной дорожке парка практически одни — и пройдя его насквозь, подошли к левой стороне Тадж-Махала, где верблюды, вело-рикши и торговцы с сувенирными Тадж-Махальчиками ожидали туристов.
Мы не торопились: время у нас было, но Тадж-Махал решил испытать наше терпение. Там поутру гуляли вип-персоны, и полицейские у входа сказали, что меньше, чем через два часа, они не нагуляются. Тогда мы обошли Тадж-Махал с другой стороны: а вдруг где-нибудь есть дырка? Но он представляет собой неприступную крепость со всех сторон, не хуже форта, а со стороны реки обнесен колючей проволокой. Так что будь у нас даже веревочная лестница, она бы нам не помогла. Ведь в мавзолей вмонтированы драгоценные камни (хотя, с другой стороны, сложно представить, чтобы кто-то сумел достать их из стен).
Сами вип-персоны, которых мы увидели снизу, с реки, казались обыкновенными милыми улыбающимися индусами в семейном окружении. Даже не было настроя на них сердиться: все же благодаря им мы совершили круг почета вокруг Тадж-Махала и посмотрели его с другой стороны. По реке внизу ходили маленькие белые цапли. Джямуна была совсем узенькой, хотя гребцы и тут перевозили желающих на другой берег. Там виднелись остатки крепости. Жаль, шаху Джахану не удалось там построить второй, черный Тадж-Махал напротив белого: это очень украсило бы противоположный берег, ныне совсем заброшенный.
Справа мавзолея Мумтаз Махал тоже пустынно: цветут кусты, гуляют козочки и коровы. И только с южной стороны уже не деревенское, а городское ощущение скопления маленьких, подпирающих друг друга домов, с кафешками и сувенирными магазинчиками. Местный торговец, в магазинчике которого продавались красиво инкрустированные блюда и столики, предложил нам сфотографировать Тадж-Махал с соседней крыши. Мы воспользовались этим предложением. Вип-персоны все еще гуляли: индусы никуда не торопятся — как говорила наша младшая спутница. С крыши Тадж-Махал было видно, но он был далеко — и фотографии получились не бог весть какие.
Пока суть да дело, я общались с этим продавцом на тему: нельзя ли пройти дешевле, чем за 17$, через его знакомых и родственников? Он хотел нас провести, но что-то не сложилось. Поскольку я в Тадж-Махале уже была, я решила: либо пройду по индийскому билету, либо не пойду вовсе. Я хотела также надеть сари на одну из моих подруг, у которой тоже были черные волосы. К сожалению, тот торговец, с которым мы контактировали, был мусульманин, и его родственницы не имели навыка изящно закручивать 6-метровую ткань. А я боялась не надеть сари на подругу так, чтобы все выглядело «ком иль фо», и решила провести эксперимент сама. Продавец только посоветовал мне смазать маслом волосы, зачесав их наверх и заплетя в косичку. Мальчик принес пакетик с ароматическим маслом для волос — и в таком виде я купила билет за 20 рупий и прошла, затесавшись среди индусок. Девочки взяли иностранные билеты — но думаю, в крайнем случае, любая русская женщина может сойти за местную, если спросит где-нибудь черную мусульманскую одежду, скрывающую волосы, и пойдет мягкой походкой. Мужчинам сложнее. А европейкам это уже не дано.
Агра — святое место для мусульман, и мусульманок там больше, чем где-либо. Мечети по обоим сторонам Тадж-Махала активно используются для молитвы (правда, туда обычно заходят мужчины с мальчиками, а женщины больше посещают сам мавзолей, при входе в который надо снять обувь, как в любое святое место индусов.). Интересно, что и мусульманин в Агре вошел в наше положение отчасти потому, что сам каждую неделю ездил в Аджмер (на поезде часов 10, не меньше!) на могилу суфийского святого, который решал все его проблемы. Когда я рассказала об этом девочкам, они не поверили: так не вязалось с его грубоватыми манерами наше представление о религиозности, хоть я и убеждала их, что в Индии неверующих нет.
В Агре я разговаривала еще с двумя иностранцами, которые прошли по местной цене. Каким-то чутьем я определила, что это не индусы: они выглядели чуть более по-европейски, хотя имели вполне индийскую внешность. Это была семья из Афганистана: муж, жена и ребенок. Студенты. Молодой супруг сказал, что правившая в Индии династия великих моголов имеет афганские корни, и на мавзолее Тадж-Махале есть надписи на том языке, который он понимает.
Тадж-Махал
Тадж-Махал — образ райского сада, который Шах Джахан создал для своей возлюбленной супруги Мумтаз Махал. Недавно об этом говорили по телевизору, как об открытии, по вычурным надписям, посвященным Аллаху, которые служат украшением мавзолея. Но образ прекрасных садов и длинного канала с водой посередине: зеленое окружение белого мавзолея — издревле говорит сам за себя. “Ура! Наконец-то мы в Тадж-Махале!”— радовалась хозяйка камеры, которую тут же охранники заставили сдать в камеру хранения: снимать можно только со ступеней входа, вдали от Тадж-Махала. Фотографировать можно и ближе, но не в самом мавзолее. Его форма: с четырьмя башнями-минаретами по бокам — форма и других мусульманских гробниц (перечисленных выше). Если их посетить, Тадж-Махал не покажется столь уж уникальным. Вот только белый цвет и ощущение легкости над водой — при внушительных размерах строения — говорят о гениальности архитектора. Из-за множества больших, изящно инкрустированных арок шапки куполов Тадж-Махала словно висят в воздухе, и земная гробница возлюбленной шаха Джахана кажется небесным дворцом. Если знать, сколь велика роль любви в эзотерике мусульманства — суфизме, Тадж-Махал раскрывает свой духовный смысл любому.
Уместно привести впечатление Кайзерлинга, подобное моему: «Тадж-махал. массивное мраморное здание, не имеющее тяжести, словно воздвигнутое из эфира; совершенно рациональное и в то же время чисто декоративное; без определенного содержания и все же в высшей степени осмысленное: Тадж Махал — не только одно из величайших произведений искусства, но, возможно, самое великое из всех творений, когда-либо созданных человеческим духом. Тот максимум совершенства, который в нем достигнут, неизмерим никакими мерками…Здания подобного плана десятками рассеяны по обширным равнинам Индостана, но ни одно из них не идет ни в какое сравнение с тем синтезом, который достигнут в творении шаха Джехана.
Рациональное вплавлено в декоративное, а это означает, что сила тяжести, использование которой представляет собой реальный мотив всей прочей архитектуры, здесь исчезла; и наоборот — декоративная сторона утратила свой характер арабески, так как арабеска впитала в себя здесь всю рациональность и прониклась тем же содержанием, которое обыкновенно свойственно рациональному началу. В Тадж Махале дух не связан эмпирическими условиями… это здание … принадлежит к особой сфере. Обычные категории в ней не действуют. Декоративность обладает там такой же одушевленностью, какая обычно бывает свойственна прекрасной целесообразности… Тадж Махал — самое абсолютное произведение искусства, какое только можно найти на свете; он так эксклюзивен, что его душа, подобно его телу, совсем не имеет окон. Мы можем только угадывать ее, только восхищаться ею, но к ней нет пути»[4].
И несмотря на многочасовое ожидание, впечатление от Тадж-Махала у моих спутниц сложилось ясное: он их не разочаровал. Может, они просто успели хорошо настроиться. Даже я почувствовала от него какой-то свет. Сколько бы ни было в Тадж-Махале людей, площади большие, и народ успевает рассредоточиться. Хотя мусульманская архитектура меня обычно не притягивает, как что-то слишком знакомое и наше — чего в мире много. Об индуизме, как одной из пяти мировых религий, у нас информации не хватает — отчего и тянет о нем рассказать. Наверно, индийские власти пришли к тому же выводу — и при входе в Тадж-Махал была панорамная фото-выставка индуистской архитектуры в разных концах страны: наиболее знаменитых храмов Индии.
Обратно мы так же дошли по парку, меж павлинов и попугайчиков. Правда, потом пришлось поймать рикшу и переехать на другой вокзал, но на ближайший, тоже по свободной дороге. Дальше наш путь лежал вновь в святые города Ганги: в Харидвар и Ришикеш, с пересадкой в Дели. Поезд Агра-Дели немного опоздал, зато мы не ждали: сразу сели из одного поезда в другой и легли спать — миновав Дели, как и Агру.
См. также слайд-фильм о достопримечательностях Агры:
https://yadi.sk/d/jo5IXDRZfZ7XK или https://yadi.sk/d/wfte9Lg8UcM3i
продолжение: Предгорья Гималаев. Ришикеш и Хардвар