Семиры и В.Веташа
«АСТРОЛИНГВА»
СЕМИРА
СКАЗКА О БОГАХ
ЯЗЫЧЕСКИХ
С ТАЙНЫМ
СМЫСЛОМ АСТРОЛОГИЧЕСКИМ
(с иллюстрациями автора)
Славянская мифология не
сохранилась в ее первозданном виде — до нас дошли лишь имена богов и их
примерные функции, или поздние проекции мифов. Поэтому возникла идея сказки,
призванной вдохнуть жизнь в смутные тени некогда грозных и почитаемых владык.
Воплотить ее помогли общие для мировой мифологии закономерности — архетипические
черты богов, которые помогает выявить астромифология*. Отрывочные сведения о
боге дают возможность понять его мифологическую нишу, его роль в типическом пантеоне
богов, а астрология — даже наделить его современными чертами.
Образы Сказки не статичны.
Подобно тому, как с течением времени мифологические персонажи меняли свои
функции и на смену одним богам приходили другие, боги Сказки также проявляются
в разных качествах и замещают друг друга. Так, испостасями бога Рода в Сказке
становятся старичок Домовой и Кощей бессмертный: их объединяет значение
умершего предка, связанное с планетой Сатурн. Такие трансформации образа
помогают с разных сторон раскрыть психологическое значение планеты.
В современном мире жанр
мифа не умер, и сказки продолжают создаваться. В фольклоре выделяют два типа
сказок — бытовые и волшебные. Первый тип, описывая внешнюю реальность, в
современной интерпретации рассказывают о ситуации в обществе и пути социальных
реформ (к нему можно отнести "Сказку о Федоте..." Филатова или сцены
КВНа). Волшебные же сказки обычно повествуют о душевных свойствах и путях
развития личности. Этот тип сказок некоторое время был в забвении, но сейчас
возродился в виде рассказов о необычных явлениях (НЛО) и способностях человеческой
психики, приобретая духовный смысл. Астрологическая сказка принадлежит к
волшебным: так как планеты символизируют внутренние качества человека, речь
пойдет о метаморфозах его души.
архив с рисунками (398 Kb)
ПРИСКАЗКА
Жил на этом свете человек, и искал он в мире смысл.
Увидит радугу, и подумает: красив небесный мост! Посмотрит на дуб, и чудятся
ему духи, которые живут на дереве и ждут, когда на них обратят внимание, чтобы
открыть свои тайны. И мелькнет ему откровение природы. А потом забудется,
словно и не было.
Так и жил — сам дивился и друзей веселил. Да только
друзья его все были в своих заботах, и приходилось ему общаться с книгами. А
книге разве душу откроешь?
Была у него книга-цветной переплет: мифов древних
свод, словарь сказочный. Раскрыл он ее однажды, и как погрузился в термины, одолел
его сон богатырский. А как прошла дремота, протер он очи молодецкие, да и
видит: стоит перед ним неведомо что, а с виду вроде божество хтоническое — о
десяти руках, десяти головах, да десяти хвостах чешуйчатых. И говорит оно ему:
— Ищи истину не в книжных речах, а в своих очах,
земле родимой, да душе неукротимой.
Обомлел человек — что за напасть на него такая? Решил
он, что это плод его воображения и махнул рукой: сгинь, мол, пропади!
Метнуло тогда чудище молнию очами яростными, по полу
прошло — громом ударило, протянуло к нему все свои десять рук и произнесло:
— Не пожать тому плодов, кто вырывает из земли корень
— и себе не верит.
Тронул его человек за шубу медвежью с пером лебединым
— нет, не исчезает видение.
— Поверил бы я тебе, — сказал человек,— не будь ты
такое ужасное! Стало б ты красавицей-Аленой, а то прямо баба-Яга, карга жуткая.
— А потому я ужасное,— отвечало ему чудовище,— что от
древности, с первозданных пор, хаос первобытный в людях кроется да суеверный
страх. Ты не бойся моей древности ради мудрости неизведанного.
— А где же ее найти? — спросил тогда человек.
Отвечало ему чудное чудище:
— Ищи меня за семью горами, за семью долами, за семью
реками. Не найдешь — в жизни будущей родишься йогином, в дальней Индии, на
чужой земле. А найдешь — исполню я твои три желания.
Обернулось оно Аленушкой, красой ненаглядной, и
исчезло. А человек закручинился, и свет ему стал не мил. Посмотрел он: а у
йогов-то жизнь несладкая в дальней Индии, на чужой земле: спят все на гвоздях,
да без мебели, не пируют пиров, не бражничают, и совсем у них нет компьютеров.
И пошел он искать чудовище.
Вот идет он по пути — далеко ему идти. Это присказка,
не сказка: сказка будет впереди.
ЗАРЯ-ЗОРЯНИЦА
(архетип Венеры)
Шел он шел и вышел на природу. Стоит перед ним
девица-краса, зеленые глаза, до пояса рыжая коса, аура синяя.
— Я с вопросом к тебе,— поклонился ей человек.— Как к
первоисточнику.
— Тогда у источника и спрашивай: вон там, в лесу,
серебрится,— отвечала Природа.— Учу-учу вас конкретному подходу...
— Не к тому мне источнику, мне к истоку бытия.
— Знаю я ваши вопросы,— отвечала Природа,—
эксперименты, аргументы, диссертации... Из живого дерева бумагу делаете — вот и
весь сказ. А мне мусор убирать! Консервные банки, полиэтилен...
Нахмурилась она, по синей ауре красные пятна пошли,
глаза зеленые стали желтыми, коса рыжая — ярко-огненной. И говорит она
человеку:
— Иди-как лучше к Лешему: он тебя накормит-напоит, да
успокоит. Все тебе и расскажет. А то я-то забыла, чего не было, да что было. Вот
когда тебя не было, помню: хорошо было. А сейчас что-то такое со мной творится,
все в себя прийти не могу. Люблю я тебя, Иванушка, жалею недостойного, погубила
бы — да верно и мне смерть с твоею погибелью...
Вспыхнуло небо всполохами, запылало закатным заревом
и промчалась по нему колесница огненная, увозя с собой красну девицу.
Закружилась тут у Ивана голова — видно, долго не дышал он свежим воздухом — и
когда он очнулся, на луга уже спустился мягкий вечер. Никого с ним рядом не
было, только из лесу, из далекого, огоньки мерцали синие. "Говорила я
тебе, иди к Лешему",— призывно звучал стрекот сверчков в его ушах.
Иванушка направился в лесной мрак, и стежка-дорожка
привела его к избушке на курьих ножках.
— Зарю-зореньку встречал?— приветливо спросила его
старушка.— Аль Звезду вечернюю?
— Сказала: любит она меня,— мечтательно произнес
Иванушка.
— Куда там!— сказала бабушка.— У ней с ясным Месяцем
любовь. Днем-то она его не видит, а к вечеру бежит на свиданьице. Да Солнце-то,
супруга Месяца, милых сторожит — раз в месяц только и встречаются. А как Солнце
прознает про то, голову ему и расколет. А то, говорят, от разлуки он чахнет, а
от мечтания о Зореньке полнеет...1
Месяц-то, он статный молодец, не чета тебе. А ты, мил человек, откуда родом
будешь?
— Я-то вовсе не из ваших мест,— отвечал Иван.— А на
Лешего взглянул бы, посудачил с ним.
— Лешего-то нонче совсем не видать,— сказала
старуха.— Ленится народ пугать: негде, говорит, биополе развернуть, тесно в
лесу стало. Спит где-нибудь в дупле, а уж если он спрячется, днем с огнем не
найдешь, а не то что на ночь глядя. Лучше я тебя к Домовому провожу да спать
уложу: утро вечера мудренее — с ним потом и потолкуешь.
РОД
(архетип
Сатурна)
И утром увидал Иванушка маленького облезлого
старичка, заросшего мхом и линолиумом. По сравнению с хозяйкой, у которой при
свете дня Иван углядел вместо зубов человечьи черепа, Домовой выглядел очень
мирно. С печки соскочили близнецы — Леля да Ладушка, протянули старику моток
ниточек: "Размотай, распутай, дедушка!"
"Цыц,— сказал им старичок строгим голосом.— Что
смеетесь надо мной, неуемные? С гостем я, не
время, что ль, не видите?"
— Внучку2 мою
вчера встретил?— спросил он Ивана.— Мне уж старая рассказала. Наследница! Дочь
царя над всей землею. С ней бы каждому да мед пить. Да эгоистка она упрямица,
все краснеет она, стесняется, норовит казаться скромницей. По натуре-то она
добрая, а задурманила, гляжу, тебе голову, заманив в дремучий лес ночкой
темною... Тебя, может, только Месяц и спас: поклонился б ты ему в полнолуние, а
то другой раз, глядишь, и не помилует...
Иванушке было занятно, что у такого смешного старичка
такая красавица внучка. Пока светило Солнце, он мало чего боялся, да и не был
особенно признателен Месяцу.
— Сумлеваешься?— спросил старик, и взгляд его стал
жестким. Я ведь все помню: и что ты наперед думать будешь и что позади оставил.
У меня раньше, знаешь, какая привилегия была? Не Домовым я был, а выше всех
домов! И звали меня — бог Род. Все мне поклонялись, и внучка моя далеко от меня
не отходила, гнева боялась грозного. Помогала мне... она и сейчас помогает, да
только когда не в любовях. Жаловаться стала: ограничиваю, мол, ее. Раньше-то
лишь продолжения рода жаждали, а теперь к ней за любовью обращаются, я словно
совсем и не нужен стал.
Это я-то, хранитель всех древностей! Стал я только их
старым сторожем. Ах, была у меня шкатулочка, жемчугами-самоцветами украшенная.
В ней хранил я свою тайну-тайную. Да играли как-то с ней Леля с Ладою3, пролетали мимо них гуси-лебеди, и
добро мое коварно похитили. Было в ней яйцо лебединое, так они за свое и
приняли. А в яйце была игла моя штопальная.
Обронили, говорят, на краю Земли, да шкатулку ту
съела Рыба-Кит: а уж что она проглатывает, то обратно не возвращается. Вот и
нет мне теперь почтения. А уж раньше как поклонялися — дорогими угощеньями
подчевали... Золотой век был!4
Тут спросил Иванушка каверзно:
— А что было до вашего рождения? Или Вы уже забыли,
не помните?
— А "до" никакого не было,— грозно отвечал седобородый
древний старик: он стал выше ростом и строже,— рождения и смерти не было.
Времени не было: помнить ничего не надо было. Все и так было. Помнят только то,
чего нет... Ох, кости мои, кости,— заскрипел он, вернувшись к настоящему:
— Совсем худо стало: приношений нет, высох весь.
Кощеем бессмертным стали называть. Ну, бессмертный-то я точно, а что Кощей —
так это я превращаюсь иногда старуху мою потешить да сыну помочь: погубить,
бывает, кого. Да он и сам справляется — вот как раз пошел: война, что ли где-то
сделалась...— и обветшалый старичок загрустил не то о былых временах, не то о
будущих.
Все вопросы уже давно вылетели из ивановой головы, но
тут он с трудом вспомнил о цели визита. И только он собирался спросить о конце
своего пути, как старик сжато произнес, видно, думая о своем: "Да где
начало, там и конец,"— и вместо этого Иванушка вдруг поинтересовался:
— A как же он один справляется?
— А у него помощник — за каждым углом,— сухо объяснил
старик.— У него силы знаешь сколько? Больше, чем на Земле есть. Да и
старушка-Яга тоже тешится: сынок-то Яжа весь в нее пошел. Хоть давно ей пора на
пенсию, а работу свою любит ответственную. Потому как должно каждому свой путь
завершить, да в родную землю вернуться,— назидательно произнес старик.— Кроме
меня, конечно. Я и так дома. Вот тут сижу, дом сторожу...— вздохнул он.— А
больше никого и не нужно.
— Но зачем тогда столько богов напридумывали?— не
удержался от вопроса Иванушка.
— Чтобы им делать подношения,— гордо выпрямился
старик, а потом тоскливо облизнулся и опять стал маленьким.— Да меня и сейчас
почитают — жаль, не за мудрость, а за фокусы, да названия мне придумывают —
человечьим языком не выговорить. Какой-то немец полтора-гостем назвал — это
меня-то, старожила! так я ему и показал, какой я гость! Не то что полтора,
словно дюжина гостей у него побывало. Хоть отъелся немного,— проворчал Домовой.5
Он решительно не желал говорить ни о чем, кроме
себя.
В НЕДРАХ
(архетип
Плутона)
Тут под хлопанье вороньих крыльев в избушку ввалилось
мокрое от крови лохматое животное и отряхнулось, совсем как пес, вылезший из
воды, распространяя вокруг себя ощущение своей силы и могущества. Одно его
присутствие вселяло уверенность в себе и предчувствие несметных богатств,
обладателем которых и был, очевидно, вновь прибывший. По сравнению с дерганным
старичком, ревнителем заржавелых ценностей из реквизита своего золотого века,
зверь, казалось, целиком был в настоящем. В нем пульсировала жизнь.
"Шайбу! шайбу!"— захотелось закричать Иванушке от прилива энергии.
"Как, пойдешь со мной?"- спросил зверь, и
шерсть его заблестела. Иван очнулся.
— Что он делает в наших краях, отец?— спросил зверь.— Аленушку ищет? Тогда это
не ко мне. Пусть у моря-окияна требует. Я больше воинов люблю.
— Воду льет — вопросы спрашивает,— заворчал высохший
старичок.— Вот и тебя спросит: где ты родился, да кем будешь...
— Что ж, давай знакомиться,— прорычал зверь.— Я люблю
познание. Я вышел из воды, хоть и несу в себе пламя. Все живое родилось из
бездны водной и сойдет в глубины недр. Все подземному царству достанется: не
убудет в нем богатства великого, прибывать оно будет да множиться! Все живое
умрет ради вечности: как огонь потухает без дерева, так и жизнь моя в
превращениях умирая, потом возрождается.
Поглядел Иван: диво-дивное!— у лохматого зверя
чудного еще две головы вдруг выросли, шерсть багровая дыбом вздыбилась, чешуею
стала блестящею, а мокрый язык — струей пламени:
— Был когда-то я древним Ящером, что в расщелинах гор
погребли века. Навсегда ушел я в пещеры недр. Потому-то мой дух с такой ревностью
стережет богатство подземное: то, чего уже не узрит Земля, все в мои кладовые
стекается. Там ни птица не летала, ни зверь не ступал — нет ни входа туда, ни
выхода. Древний облик мой позабыт людьми, только сказкой остался забавною. Но
иным меня помнит история.
Как медведя, зверя волосатого и лесного повелителя
могучего, посылали меня в жизнь потустороннюю, где сокрыт источник сил
живительных, чтоб не иссякало плодородие. И остался тогда я хозяином
подземелий, хранящих сокровища, что ценнее всех кладов и залежей. Стал я
богатейшим богом Велесом, покровителем изобилия, стал хранителем тучных стад
скота и сокровищ душ человеческих. Создал речь и стремление к истине. И
могущество дал роду-племени. Вся земная власть от меня пошла!
Ради нового, ради вечного, не щажу я слабого и
тленного. Если есть в тебе храбрость-мужество, покажу тебе свои владения.
Велес и вправду больше всего походил на медведя, и
странное притяжение, исходившее от зверя, не исчезло и тогда, когда он, говоря
о стадах, вновь на мгновение преобразился, приобретя рога, копыта и хвост с
кисточкой, и стал немного напоминать корову. "Где-то я его уже
видел,"— подумал Иванушка, но времени размышлять ему Велес не дал: он
требовал ответа.
Померещились тут Иванушке стоны грешников — гимны
адские, и ответил он со всей честностью:
— Не постичь тебя: ты мне друг иль враг? никогда я
такого не видывал! Но скажу тебе: другом и врагом, ты мне нравишься, дивный
Велес-зверь! Так веди меня в мир подземных сил! Как противиться власти Велеса?
АДСКИЙ ГИМН (стихия огня)
В хмурый день да холода,
Самоцветы расцвели
Темной ночью иногда
В недрах огненной земли:
Завораживает душу
Там гранаты и рубины
Тема Страшного суда.
Ярко светятся вдали.
Там языческий обряд
Изумруд лежит копной,
Духи древние творят:
Малахит бежит волной —
Ловят грешников за душу,
Кто же, братцы, в самом деле
И бросают прямо в ад.
Не захочет в мир иной?
Вечный там огонь горит,
Вот расплавленный металл
И в огне душа парит: Чугуном да сталью стал:
Жар страстей неугасаем —
Пролетариям не страшен
Так преданье говорит.
Адской кузницы накал
У людей — своя беда:
И пускай огнем труда
Тушит их сердца вода —
Толпы двинутся туда:
Нет тепла, чтобы согреться
"Будем мы владеть землею,
В хмурый день да холода.
Ну а черти — никогда!
Если совесть нечиста, Прямо с неба в города
Можно броситься с моста,
Мы протянем провода,
Только что тому поделать,
И служить нам будет небо
У кого душа пуста? Будет нам светить всегда!"6
Долго шли они по лесу темному и достигли отдаленых
мест: нелюдимых мест, нехоженных — ни тропинок там, ни звериных следов, только
пустошь одна безликая. Вскоре наступила тьма кромешная, которую освещало только
красное изнутри тело медведя. "Бежать удобнее на четырех,— объяснил Ящер
свое обратное преращение,— а вот по воздуху я летаю на крыльях."
Каждое его слово ободряло Иванушку, и тот вдруг подумал, что никогда ему уже не
расстаться с этим медведем: он будет его кормить, шерсть расчесывать, можно
потом в цирк работать устроиться...."Если ты хочешь, ты останешься со
мной,— сказал Велес.— Но мы еще не пришли."
Наконец, впереди вспыхнуло багровое сияние: перед
ними была гора огненная, а в горе той пещера черная, над которой не хватало
только надписи: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Впрочем, она тут
же появилась: Велес явно исполнял все мысленные пожелания Иванушки. Медведь
отвалил бревно от входа в пещеру, и Иван уже приготовился увидеть сковородки с
распростертыми на них грешниками, но быстро передумал, и перед ним открылась
чудесная перспектива горящих углей, превращающихся в несметные сокровища
драгоценных минералов.
Лава узкими коридорами расступалась перед ними,
образуя искрящиеся залы сталактитов и сталагмитов, и снова смыкалась позади, уводя
в черные проходы — за которыми, как думал Иванушка, может и скрывались миры
возмездия. Иван видел горы старинных монет со всей историей их обладателей,
первые железные топоры и доспехи былинных героев, камни-талисманы в изящных
обрамлениях и бесчисленный сомн духов, повиновавшихся им, видел допотопные египетские
машины, средневековых роботов и совсем недавно сошедшие с арены истории
паровозы — и еще многое другое, что когда-то было создано, верой и правдой
служило своим создателям, но теперь было бесполезным ему, как и всякому
другому. Иванушка устремлялся дальше, в надежде найти то, что могло бы убедить
его в смысле этого долгого пути. Но чем дальше они шли, тем уже становились
коридоры, тем проще и непонятнее было убранство залов, тем жарче стены и сильнее
запах вулканического пепла, от которого перехватывало дыхание. Адские это недра
или геологические, их разрушительная власть казалась сильнее простого
смертного. "Зачем я только сюда пришел?"— наконец, отчаялся Иванушка,
в изнеможении прислонясь к гранатовому своду.
— За драгоценнейшим из сокровищ,— ответил Ящер.— За
познанием.
— А там впереди — бесконечность?— спросил Иванушка.
— Бездна,— ответил Велес.
— А позади?..
Зверь, казалось, вздрогнул — пламя его заколебалось:
— Огонь идет только вперед. Когда он отступает, он
гибнет. Мне обратные дороги неведомы.
— Так, значит, правда, что отсюда нет выхода?—
обреченно спросил Иванушка.
— Этот зависит от тебя. Если ты остановишься, я не смогу тебя защитить, но и не
стану удерживать. Воля вольному! — сказал Ящер. И вот он уже растворился во
множестве красноватых огней. Тут опять послышались стон и плач и скрежет
зубовный, но Иван был человек, который ограниченно боялся кошмаров коллективного
бессознательного, о которых предупреждало его хтоническое божество. А потому он
благополучно нашел выход по зловещим словам надписи, ярко горевшей у входа в
Велесову пещеру.
СТРАНСТВИЕ
(архетипы
Луны и Хирона)
У подножия горы по каменистым ущельям во все стороны
змеились ручейки, и в одном из них случайно отразился Месяц. Полная Луна
заливала изумрудную растительность мертвенно-бледным светом, который осветил
тушу зверя, лежавшую между камнями. Волосы его засохли на теле, голова была
почти съедена муравьями, но и без этого оно выглядело настолько безжизенно, что
не оставалось никаких сомнений: это был тот медведь.
Месяц равнодушно водил хороводы с облаками, мечтая о
следующей встрече с милой — но вдруг они, напуганные ветром, убежали, а Месяц
присел на ветку, стараясь получше разглядеть свое восстановившееся отражение в
воде. Светало, и он торопился, а вода, как назло, дрожала от утреннего холода,
и Месяц тоже волновался вместе с ней, бледный и грустный.
Иванушка, вспомнив слова Рода о том, что языческому
богу надлежит жертвоприношение, склонил голову к воде, заглянул Месяцу в лицо и
прошептал: "Я тебя понимаю... А у меня тоже — неприятности,"— и он
безмолвно указал на тело зверя. Месяц просветлел на фоне чистого голубеющего
неба, и Иванушке показалось, что полная Луна облизывается, глядя на
разлагающийся труп.7
Солнце вступало в свои права и праздновало жизнь. К
муравьям присоединились мелкие хищники, и вскоре в природе полностью
восстановились равновесие и чистота и была стерта память о ночном происшествии.
Месяц, покровитель лесной природы, которому пока удавалось скрывать от кулаков
супруги свои недавние похождения, передал Солнцу стражу: в светлой чете царил
мир. Он, конечно, не преминул рассказать супруге об Иванушке, и чета решила
помочь человеку, все еще пребывавшему в растерянности.
Симаргл, которого они послали указать Ивану путь в
Небесный Дворец, был одновременно похож на орла и собаку. Его голову украшала
достойная любой птицы корона, и он сочетал в себе дар понимания с собачьей
преданностью и послушностью. Охранник посевов и всех слабых ростков, Симаргл
сразу пригласил Иванушку отправиться с ним на Небо. Он добавил, что Ивана не
должны смущать прожорливость Луны и непоколебимое движение Солнца и что
светила, конечно, могли бы спуститься к нему по деревьям, но они с утра очень
любят отдыхать в теплых перинах облаков, и для пущей важности, а отчасти и от
лени, приглашают Иванушку в Небесный Дворец.
— Под землей ты побывал, значит нужно и на Небо.
Природа любит равновесие,— сказал Симаргл.—
Пойдем скорее, пока Месяц в хорошем настроении. А не то он тебя не
дождется. Месяц ведь первый на Небе мастак в прятки играть, да в догонялки с
облаками. Чуть упустишь и скроется. А потом пиши пропало: это уже не тот Месяц
будет. А значит и не тот день.
Иван сел на спину Симаргла, и они полетели.8
Они летели сквозь звезды. Вот навстречу попалась
распростертая буквой "М" Кассиопея. Вот засветились в Тельце
Волосыни-Стожары, а с другой стороны засветилась самая яркая из звезд в
искрящем созвездии Скорпиона. Спокойно вращались шарообразные звездные скопления Пегаса. Проносясь мимо, подмигивал
своими еще неустойчивыми светилами юный Орион. В колеблющемся свете Лиры
таинственный незнакомец тихо перебирал ее струны.
— Это Стрибог,— объяснял Симаргл по дороге.— Погулял
по свету, да утомился, залетел сюда отдохнуть. Свои струны он здесь трогает, а
на море волны подымаются, ураганы дуют великие. Деревья до земли ему кланяются,
корабельщики о погоде просят.
— А Небесным Дворцом кто правит?— спросил Иван.
— Небесный бог — Сварог. Только ты с ним
поосторожнее. Инерция природы тут не действует. А небесный правитель знаешь
как?— в нескольких местах одновременно. Так вот с ним пообщаешься — собирай
тебя потом из кусочков. Стрибог, тот наоборот — хранит целое, да уж больно
лиричен: всегда как в тумане. Он и разговаривать-то с тобой не станет, разве
споет что-нибудь.
Наконец, перелетев небесную реку Эридан, они увидели
Кита, и от его дивной переменной звездочки Миры, которая производила в себе
непонятное еще космическое действо, было совсем недалеко до созвездия Рыб. Там
стоял Небесный Дворец.
НЕБО
(архетип
Урана)
Сияние его затмевало собою звезды.
Это был просторный дворец всех небесных обитателей:
все были в нем равны и чувствовали себя свободно. Так, в соответствии с
желанием Сварога, построил его Сварожич, сын небесного повелителя. Впрочем,
Сварог не любил, чтобы его называли царем. Он вечно пребывал в иных мирах и
давно передал управление Землей внуку Дажьбогу, которому льстили почести. И
хотя Сварог любил свою правнучку-Зарю, к родству он относился так же непредвзято,
как и к управлению, предпочитая всех называть своими братьями. Время было не
властно над ним, что всегда вызывало зависть старика Рода: поговаривали даже,
что оно было одним из первых, хотя и не единственным изобретением Сварога.
Обитатели Дворца удивлялись и восхищались его доброй улыбке над Временем, которую
они могли оценить чисто теоретически.
Перед ним дрожали все боги. А он, внезапно появляясь
неизвестно откуда, смеялся над ними и вновь скрывался, словно угрожая, что
исчезнет навсегда — и их охватывал ужас, но он был везде, и они неожиданно
понимали, что он есть всегда и не может их покинуть.
Но долго ему было скучно со своими
подданными, и порой нужен был Месяц, сходный с ним игривым характером, чтобы
выудить его светлый лик из какого-нибудь внезапно возникшего из пустоты
звездного скопления на краю Галактики. Взрыв сверхзвезды или сотворение
какого-либо противоречащего всем законам физики пульсара были для него каждодневными
развлечениями, несмотря на недовольство единственного, кто осмеливался ему
противоречить. С начала времен Род недолюбливал шалости отца, ругал его за
безалаберность и ворчал, что тот своими новшествами мешает ему делать свое
дело.
Все это единым проблеском мысли мелькнуло в голове
Иванушки, чуть только он ступил на ступени Дворца.9
КУЗНЕЦ
(архетип Вулкана)
Сварожич постарался на славу. Дворец был выкован в
его кузнице, и, казалось, хранил весь жар огня ее наковальни. Внутри, несмотря
на неожиданные формы отделки, царило чувство меры и совершенное равновесие. Иванушка
провел рукой по колонне, похожей на столп расплавленого металла. Но —
диво-дивное!— пламя было вовсе не горячее. Это был просто свет.
"Кто ты, где ты, кузнец удивительный?"—
воскликнул Иванушка. Пламя пробежало по ступеням и обернулось статным молодцем:
точь-в-точь Иванушка, если бы его приодеть, да кудри расчесать.
"Ступай на Землю,— сказал Сварожич крылатой
собаке, ожидавшей указаний.— Здесь проводник — я."
Звезды расстаяли в сиянии Дворца, и Иванушке
казалось, что он снова на Земле. Тут показался Месяц с супругой — это была
поистине великолепная чета: руки по локоть золотые, ноги по колено серебряные,
на макушке ясны звездочки, на перстах браслеты с бриллиантами, на плечах цветы
гирляндами, а одежда их, что лебяжий пух. Правителя, как всегда, нигде не было
видно. Неожиданно появился стол, да самовар на нем, да пряники медовые, и
Солнце с Месяцем Иванушку подчевать, да новости про Землю выспрашивать.
Опечалился Иванушка, загрустил добрый молодец, да так, что свет вокруг померк.
"Тяжко на Земле,— отвечает.— Стонет Род людской,
весь свой век ворчит, обветшал как старик, жизнью мается. Чудеса творит, да не
в радость ему. Дело делает, да хозяйство во прах обращается. Урожая нет, и
погоды нет, и товаров нет в экономике. Ни компьютеров, ни энергии, бюрократия
да безволие... Лишь тарелки мерещатся с голоду!"
Тут сверкнула молния, и перед изумленными глазами
Ивана предстал сам властитель Неба. Одна его нога была в комнатной тапочке,
другая — в грязном сапоге: он явно был не то только что из кровати, не то прямо
с улицы.
— Мрак?— грозно сверкнул он очами.— Да в моем
Дворце?— и вдруг рассмеялся: Тарелки — это мы подкинем. Мебелированные тарелки
с компьютерами — да? Вам в который век?— Да там уж со старичком моим
разбирайтесь... Ох, он, брат, и медлительный! Зачах, говоришь, совсем?
Да, давненько не гулял я по Земле! Пару гор, что ли,
сдвинуть? Иль со дна морского Чудо-Юдо вызволить? Ох, и смерчь, помню я как-то
раз подымал — от Гондваны аж до Лавразии!
— Помилосердствуй!— ужаснулся Иванушка.— Придержи
свои смерчи быстрые! Да на что ж нам землетрясение! Да на что ж бураны с
ураганами? Мы, конечно, отнюдь не ангелы, но ведь чем-то на тебя похожи мы! Все
мы жизнь изобретаем хорошую. Не совсем лишь оно получается: да на этом ведь век
не кончается!
— Да, зачах Род человеческий, вправду сгорбился,
обветшал совсем,— прищелкнул языком Сварог.— Прогуляюсь я да по матушке-Земле,
разомну свои руки-молнии, распотешу вашу удаль молодецкую! Перестройкой да
революцией... Вольной волею по Земле пройдусь!
— Господин ты наш,— возмолился Иван,— укроти свои
вихри буйные! Да на что же нам воля-анархия? Нас избавь от разбоя великого! Уже
все, что могли, мы разрушили! Уже все, что хотели, построили! Сколько обществ у
нас милосердия, презентаций сколько и спонсоров! А какие деньги чудные: не
поймешь, много их или вовсе нет! А какие перемены в политике! Не узнать: жизнь
— театр, или кто актер? И какие дебаты и прения — даже время временем не
кажется... А какая доброта да терпение! Лишь себя век хвалим — не нахвалимся.
Лишь себя во всем виним — не раскаимся. А с тобою нам летать — лишь к погибели.
Не угнаться нам за твоей скоростью!
— С вашей скоростью,— прогремел Сварог,— сиднем вам
сидеть до конца веков! Нет у вас ни полета душевного, ни желания жить
по-новому! Нет совсем понимания прошлого и стремленья осмыслить грядущее.
Прогуляюсь я да по матери-Земле — вижу, заждалась меня моя голубушка! Слезы
горькие от разлуки льет! Новый род создам человеческий!10
— Ты не нервничай прежде Времени!— закричал Иван,
сам ни жив, ни мертв.— Все мы сделаем
вольной волею! Брат мой, ясный Месяц, Солнце Красное! Попросите за меня
недостойного! Чтоб потом не горевать об утраченном! Чтоб спокойной была
эволюция!
— Не пугай человека!— сказало Сварогу Солнце.— И
галошу сними. А то там небось уже полмира залило, пока мы тут беседуем.
— Ладно,— остыл Сварог.— Спите снами беспробудными. А
который из вас захочет бодрствовать, пусть моих молний-стрел опасается! А ты
почему тут?— обратился он к Ивану.— Тебя уже там, внизу, заждались. Шутка ли,
прошел миллион лет, а тебя все нет и нет!
— Как миллион лет!— ужаснулся Иван.— Кого же я на
Земле тогда застану? У нас же время необратимое!
— Неужели?— удивился Сварог.— Это мы исправим,—
пообещал он.
— Лучше не надо,— махнул рукой Иван.— Я и так не
понимаю, где я. Знаю, что на Небе, а чувствую — словно у себя дома.
Чудо-Юдо-Рыбу-Кит мы только сегодня пролетали, а ты ее грозишь достать со дня
морского. Стрибог на небесной лире играет, а деревья на Земле ему кланяются. Да
и зверя жалко, Велеса...
— Ладно, удачи тебе,— сказал Сварог,— заскучал я тут
с тобою. Будешь в море-окияне, передай привет Рыбе-Кит, а так не грусти—
тарелки доставим! — и молния, пронзив стену Дворца, исчезла в черной бреши,
которую Сварожич тут же внимательно заделал.
ХОРС
(Солнечный
круг)
Солнце тогда подвело Ивана к широкому окну, луч его
расссеял облака и упал на Землю, осветил поля широкие да горы высокие и проник
до морских глубин. А в глубинах тех увидал Иван Чудо-юдное, и Земля на нем
стояла, и леса росли, где играл Стрибог ветвями зелеными. А в недрах Земли,
посреди горы, увидал Иван зверя-Ящера, кровью новою оживленного.
Но вот Месяц забеспокоился: близилась вечерняя Заря,
и он заторопился, а Солнце что-то почуяло, и по лицу его прошли пятна темные — и
Иван простился с супругами. А Сварожич, статный молодец, гостю показал Дворец и
свою кузницу, и учил его мастерству чудесному. Там сковал Иван много дивных
вещей, да с собою решил ничего не брать — лишь колечко взял браслет на память
добрую.
Озарился Дворец золотым теплом: подкатила к нему
рыже-алая колесница о восьми лошадях, с колесами сверкающими — да так, что
взгляду больно. Выходил из нее возничий в шафрановом кафтане, распрягал своих
свет-коней, золотыми подковами кованных. Выжимал он свой промокший кафтан и
рубашку, расшитую подсолнухами, да садился чай пить со Сварожичем.
— Вечер добрый, Хорс11,—
сказал ему Сварожич.— Как день на Земле прошел?
— Все в мире хорошо, брат,— отвечал Хорс, пока
Сварожич сушил его одежду.— Лишь Стрибог море разволновал — вот Рыба-Кит и
расплясалась. Земля на ней чуть не разломилась: пришлось в воду нырять,
успокаивать. Сколько раз говорил я Сварогу: ненадежное это основание, да что
поделаешь, если весь свет на нем держится, на этом Чуде-Юде...
— А нельзя ли мне, хоть одним глазком, поближе
взглянуть, на чем свет держится да как это он стоит?— спросил Иванушка.
— Отчего же, можно,— ответил Хорс.— Хтоническое
божество, никакого в нем разумения, один первобытный Хаос. Все, что всегда
было, то и постоянно есть. Из целого целое произведено, целым же и остается.
Толку-то в этом чуть, да вот Стрибог любит музыку. Я Сварогу говорил: неразумно
это. А он мне: зато, говорит, интуицию развивает. Ну да ладно. Завтра я тебя
провожу. Хорошо хоть пасмурный день обещали, отдохну чуток. Только ты не
волнуйся, а то мне опять в воду лезть. А если еще чего желаешь — проси у
Дажьбога. Он все даст.
— Да разве я Стрибог,— сказал Иван,— что могу на море
вызвать волнение? Или ясный день сделать пасмурным?
Хорс не ответил и в последний раз провел по окну
своими усталыми лучами. Сварожич проводил Иванушку в его покои. Наступила ночь.
СОН
(архетип
Нептуна)
Среди бесшумного покоя Дворца всю ночь в душе Ивана
звучала музыка, пел Стрибог и танцевала Рыба-Кит, держащая на себе Землю.
Стрибог когда-то тоже был верховным богом, да удалился от дел, все пуская по
ветру, и больше он любил учить своих внуков-ветров небесной музыке.12
Стрибог был возвышен и чувствителен, хотя ему и
сопутствовало такое чудовище, как Рыба-Кит. Это не очень укладывалось в голове Иванушки,
но музыка звучала, и море колебалось, словно неуловимые вибрации струн Стрибога
правили тяжелыми морскими валами. "Все едино,"— откликались звезды.
"Я один,"— пел Стрибог. "Мы летим,"— думал Иван. И это была
гармония дыхания Вселенной.
"Это всегда есть,— думал Иван.— И всегда будет.
И в этом нет никакого смысла. В этом покой. Волны, полные покоя, унесли меня с
собою на плоту опаловом к берегам сандаловым... Это все, конец, море-окиян...
Привет тебе, Рыба-Кит, от Сварога. Ты ему не подчиняешься? Освети светом разума
душу мою, Хорс, или меня уже больше не будет. Да что же это за ловушка, из
которой нельзя никуда уйти, а то куда выйдешь, там и останешься...
"Рыбаков-то нынче много развелось,"—
сказала Ивану Рыба.— Все поймать меня сетями норовят. Да на сушу, на Солнце, и
вытащить! Ан нет, я-то их их же сетями и ловлю. Вот какая я Рыба!
— Да где же это видано, чтоб рыба рыбаков сетями
ловила?
— В нашем море-окияне, да на острове Буяне — сети там
на дереве растут, да на сердце-то кошки скребут...
— А наши кошки сидят в лукошке!
— Так это грибы!
— А наши грибы не трожь: а то съешь, да и не
поймешь..."
— Просыпайся!— разбудил Ивана Хорс в оранжевом
кафтане.— Я уже ухожу.
Сварожич, который помогал Солнечному диску править
его колесницей, когда у него выдавалась свободная минутка от работы в кузнице и
уборки Дворца после чудачеств его отца, запряг белоогненных лошадей, и они
проводили Ивана до синя моря-окияна. Чтоб по водному пути море синее пройти,
мимо Рыбы-Кит, пока Рыба спит.
ПУЧИНА
(архетип
Нептуна)
Шел-шел Иван по воде, на облака глядел, да заиграл в
гусли Стрибог и Иванушку увлек — гусли звончатые, лады рассыпчатые. Заливались
гусли струйчатые, подымали волнение великое. Просыпалась Рыба-Кит, и Ивану
говорит:
— Ты зачем, человече, пожаловал? Мало, что ль, земли,
по воде ходить? Мало, что ли, рек, облака мутить? Мало в городе буйства-ужаса?
Хаоса захотела первозданного?
Открывала Рыба-Кит пасть огромную, пасть огромную да
во всю Вселенную, а во чреве ее тьма кромешная, да тысячи кораблей проглоченных.
Шевельнулась Рыба в ложе трав морских, повела она пастью к Иванушке — на спине
ее вся земля затряслась, горы пошатнулись, реки сдвинулись.
Но ответил ей Иван бодрым голосом:
— Не боюсь тебя, божество хтоническое! Силой разума
меня наградил Сварог, посылало в путь Солнце красное. А иду я к Дажьбогу
доброму, да ищу по дороге Аленушку.
— Не тревожь меня силой разума,— отвечало тогда
Чудо-Юдное.— Я спала сто лет, да еще милльон, да еще буду спать сорок тысяч
лет! Нету у меня твоей Аленушки. Ты ее спроси у Мать-Сырой-Земли, али в Замке
ищи Перуновом.
Но сказал Рыбе-Кит добрый молодец:
— Да неужто она во сырой земле лишена вовек света
белого? Или вправду она позабыла меня, веселясь на пирах Перуновых? Не поверю я
тебе, Чудо-Юдное, пока тайн своих не раскроешь мне, не пущу тебя, не отдашь
пока, кораблей, тобою проглоченных!
И схватил Иван Рыбу-Кит за хвост.
Рассердилась Рыба-кит, повела хвостом, да на море
ураган-буря сделалась. На Земле же дома зашаталися, да и крыши с домов все
попадали.
Выходили рыбаки на берег морской:
— Гой, Иванушка, что ж ты делаешь? У нас же семьи,
жены, дети малые! Обмани-успокой Рыбу чудную. Спой ей песенку колыбельную.
Пусть она уснет, не шевелится!
Опечалился тогда добрый молодец:
— Что же делать мне, люди добрые? Правды мне тогда не
узнать вовек! Не отдаст мне Рыба тайну-тайную, тайну древнюю кораблей морских,
будет спать еще сорок тысяч лет, да и вас, небось не помилует!
Но жалел Иван малых жен-детей, спел он песенку
колыбельную.
ПЕСЕНКА КОЛЫБЕЛЬНАЯ (стихия воды)
В море, где плывут века,
Рыбаки придут домой
Ждет надежда рыбака,
К тихой пристани ночной,
И забрасывает в море
Рыбаков своих рыбачки
Сети верная рука.
Возвращают в мир земной.
В море стол его и кров,
Словно чувствуя беду,
И тяжел его улов, Все готовят им еду,
Навевает ночью море
Чтоб кормилец возвратился
Череду глубоких снов.
В дом свой, миновав беду:
Но опасен промысл сей
Говорят, что в море том
Для отчаянных людей:
Кто-то встретился с Китом
Ураганы топят в море
Разговаривал он с Рыбой
Неожиданных гостей.
И просил ее потом:
Ждут рыбачки рыбаков, Море синее не спит,
И рыбачкам нелегко
Океан волной бурлит,
Штопать старенькие сети
Корабли выходят в море
От любимых далеко.
Успокойся, Рыба-Кит!
И уснула Рыба-Кит, да на милльоны лет.
Вдруг глядит Иван: диво-дивное! Между Небом и Землей
бел корабль плывет, а морской волны не касается. Выходили рыбаки на берег
морской, нагружали корабль товарами. Выносили они золотой ларец,
жемчугами-самоцветами украшенный.
Говорили рыбаки Иванушке:
— Ой ты, гой-еси, князь Иван Васильевич! Поплывешь ты
в земли заморские — так Дажьбогу от нас передай поклон, да подарочки наши
скромные. На корабль садись, не откладывай, да скажи, что усердно ему молимся.
А за то, что ты нас послушался, успокоил Рыбу китовую, ты прими от нас черный
хлеб да соль, да шкатулку эту драгоценную.
Поклонился Иван им до пояса, женам-детям их помахал
рукой:
— Недостоин я ваших всех даров, но к Дажьбогу путь
предназначен мне,— так он им сказал и в путь отправился.
МЕЖДУ
НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
(архетип Юпитера)
Хорс с утра поработал на славу, но с тех пор, как на
море-окияне поднялась буря, побледнел и наблюдал всю картину сверху, а затем,
увидав, что к развязке уже близко, покатился в гости к Перуну. Поэтому между
Небом и Землей было пасмурно.
Корабль Иванушки покинул море и летел, не касаясь
Земли.
Перун гнал домой стада своих сизых коров, и темные
тучи становились все плотнее и плотнее, пока впереди не забрежжил луч света.
Это был маяк — юпитер Небесной Пристани Дажьбога. Она располагалась точно посередине
между Небом и Землей, и потому Иван решил, что это тоже работа Сварожича.
ДОРОЖНАЯ ПЕСНЬ (стихия
воздуха)
Между Небом и Землей
Сладко гурии поют,
Ходит ветер молодой Службу ангелы дают —
Ароматом свежих листьев
Так у нас бы был устроен
Дышит воздух голубой. Социальный институт!
Белым облаком, как дым,
А коль кто во тьме густой
И покоем золотым Говорит, что там застой,
Тихой пристани небесной
Он тогда не понимает
Расстилаются сады. Самой истины простой:
Сверху яблоки висят Повелось из рода в род —
Снизу лотосы блестят Там, где ясен небосвод,
Крылья
ангелов прелестных Что
правительство не сможет
Между ними шелестят.
То доделает народ.
Там не слышно сильных бурь,
Потому из года в год
Только теплая лазурь Ждет гостей небесный свод:
В канцелярии воскресной
Ждет от нас вестей-подарков,
Озаряет вестибюль. Чтобы время шло вперед!
Иван вошел в переднюю. Слуги Дажьбога в пурпурном
облачении церемониально ввели Иванушку в большую залу, уставленную подсвечниками
и канделябрами, где на фоне картины в золоченой раме, изображавшей восход
Солнца, на прочном троне сидел добрый старик с приветливым лицом. Ивана раздражало
количество посетителей, толпами толпившихся в передней, и он хотел было свалить
свои свертки грудою в углу — но слуги сказали ему, что это не по правилам.
"Творец придерживается традиций,— объяснили
слуги.— Он даже канделябры на электричество не захотел менять. Ты ритуала-то не
нарушай — а то старик обидится."
Пришлось Иванушке тащить пред светлые очи
царственного бога все товары с корабля. Хорошо еще слуги помогли: быстро опись
составили да документы оформили — правда, для этого Ивану пришлось самому
понять и подробно разъяснять им, что где находится. Но когда старик сказал:
"Я жду тебя, Иванушка,"— в голосе его прозвучала такая щедрость, что
Ивану даже захотелось добавить что-либо и от себя, и он достал из кармана
колечко, которое сковал играючи в кузнице Сварожича.
— У меня еще ларец есть, что рыбаки подарили,— сказал
он.— Только ключ от него затерялся, сказывали — не знаю, для чего и дали. Вот,
неси его теперь. Нет, Владыко, чем меньше имеешь, тем легче. Как я с товарами
намучился! Лучше б я тебе и ларец отдал — да рыбаков обижать не хочется.
— Хорошая работа,— с чувством глубокого удовлетворения
похвалил Дажьбог и внес кольцо в протокол.— Кому-нибудь да понадобится — вон
просителей сколько. Каждому по потребностям воздать надобно. А ты чего просишь,
добрый молодец?
Дарить — было его призванием, и он сиял от счастья.13
— Не просил бы я,— сказал Иванушка,— да и очередь,
вон, дожидается, да запало в душу божество хтоническое: без просьбы явилось, да
и кануло. И нет его ни в недрах земли, ни в Свароговом Дворце. А как вспомню
его — в жилах кровь кипит, голова кругом идет, слезы катятся! Ты верни мне его
в обладание: жизни нет без него, одни опыты!
— Сложную ты задал мне задачу,— погруснел Дажьбог,
отложив документы.— Не властитель я над Хаосом. Я ведь только царь всех царей
земных, да людей простых, да зверей лесных, певчих птиц полей, да культуры всей.
А твое божество мне неподвластное. Постарайся с ним сам управиться.
Только вот что тебе я поведаю:
На холме большом, в центре всей Земли, стоит дерево —
ох, высокое!— зелен дуб стоит. Да с корнями вверх, а с ветвями вниз. А под
дубом тем — добрый меч-кладенец: он твоим и будет оружием. Из земли-то дуб ты
повыдерни, да потом посади его правильно — а не то погубишь древо великое.
Да еще постой: сорок лет назад — сорок сороков да еще
пятьсот — атлас всей Земли мне оставили. А в том атласе нарисован дуб, да пути
к нему обозначены.
И достал Дажьбог перстами серебряными да из пыльного
угла книгу-фолиант — от земли не поднять: табуретка под ней прогибается.
Переплет тяжелый, бархатный, застежки из червленого золота. А величиной была
она что сундук большой.
— Вот спасибо!— сказал Иванушка.— Жаль, что толстый
фолиант — тяжело нести. Тоже был чудак — меньше сделать не мог! Не ходил небось
по горам-полям, да густым лесам, да болотами!
Тогда взял Дажьбог колечко иваново, да до книги
кольцом дотронулся. Стала книжечка да в размер кольца, обычного размера,
карманного. "Вот кольцу твоему и применение,"— сказал Дажьбог и
оставил колечко себе.
Тогда сел Иван да на бела коня, брал он книжечку да
ларчик свой, покидал он Пристань Небесную и спускался на Землю обетованную.
МАТЬ-ЗЕМЛЯ
(архетип
Цереры)
Как коснулся конь Мать-Сырой-Земли, обернулся он
белым облачком, и расстаяло бело облачко да во синем небе. Посмотрел Иван
вверх, пригорюнился:
— Где теперь чудеса небесные на Земле на этой обетованной?
Не увидеть мне больше друга бела коня, да и брата не обнять Сварожича!
Только смотрит Иван: перед ним земля муравой заросла
— не засеяна, не запахана: глиной крошится, холмами горбится, суховей над
бурьяном стелется, комья грудами на груди лежат. Лишь межа одна посреди прошла,
к горизонту самому тянется.
Говорит Мать-Земля Иванушке:
— Здравствуй, сын мой, добрый молодец! Я уж видеть
тебя и не чаяла. Знать на радость ты пришел в землю Дажьбожьеву.
Поклонился молодец Матери-Сырой Земле со словами:
— Будь здорова, кормилица! Пашен, нив, полей
родительница, да земных трудов покровительница! Отчего ты, Земля, бурьяном
заросла: не засеяна, не возделана, перерыта когтями острыми и буграми лежишь да
комьями?
Отвечает ему Мать-Сыра Земля:
— Не засеяна я добым пахарем там, где бродит-рычит
дикий Велес-зверь, что пугает жнецов да ратарей. Лишь Микулушка Селянинович не
страшился зверя лютого: одолел его, злого кочевника, в борону запряг, пропахал
межу, да оставил ее границею — чтобы страшный зверь не ступал сюда, помня
силушку его богатырскую. А на край Земли кто редко захаживает: с той поры, как
побывал тут Илья Муромец, я не чуяла здесь духа человечьего14.
— И до коих пор той меже лежать — тешить
волка-самоглота амбицию? Для того ли ты наша Мать-Земля, чтоб делили тебя
границею!
— А до тех времен, по преданию,— распахнув поля,
говорит Земля,— как культурный герой сразит чудище, дива дикого, злого Ящера.
Тут смутился Иван и отвел глаза:
— Это так только в сказках делается. Как смогу
одолеть дива Ящера, что владеет чудным даром возрождения? Да и жалко мне зверя
Велеса. Пусть бы жил за своею границею. Только б люди его не боялися!
— Все в природе весной возрождается,— Мать-Земля
Иванушке ответствует.— То, что в недра легло, прорастет травой, встанет семя из
земли добрым колосом. Не жалей ты, Иван, зверя Велеса, да не бойся его
могущества. Победит его добрый меч-кладенец, что под дубом лежит строеросовым:
на высоком холме, в центре всей Земли. Но к нему путь-дороги неведомы.
Тут опомнился добрый молодец:
— Я найду туда путь-дороженьку. У меня, Земля,
книга-атлас есть: все дороги там обозначены. Создавали ее люди мудрые: не
боялись они тайну древнюю передать душой первому встречному. Не к лицу мне
медлить-раздумывать, если дело предстоит чудесное. Людям как потом посмотрю в
глаза? Что Дажьбогу скажу, богу доброму? Должен я найти меч лучащийся. Только
где искать зверя Велеса?
Отвечает ему Мать-Сыра Земля:
— В пограничных моих владениях стань на межу, зверя
вызови — и увидишь своего супротивника.
Тут задумался Иван, затуманился:
— Подведу Микулу Селяниновича. Ведь недаром он ту
межу пахал, чтоб волненье сдержать напрасное. Див рассердится, потревожит люд.
Волком взвоет война великая. Не защитником буду, насильником, договор нарушив
века незапамятного.
Но сказала ему Мать-Сыра Земля:
— Та межа легла во время мифическое. А с тех пор уж
изменился век. Не нужна межа заповедная знающему пути Дажьбожьевы. Ой ты, гой
еси, князь Иван Васильевич! Держишь книгу ты голубиную, где пути Судьбы
нарисованы. Разбудил ты, раззадорил злого лешего, что свой век доживал на
пенсии — старика Кощея бессмертного. Он теперь тебя не помилует!
Закручинился Иван Васильевич:
— Ох, пропала моя головушка. Не ходить мне потом по
сырой Земле, но исполню ее волю заветную!15
Поклонился Иван Матери-Земле, книгу-атлас открыл
голубиную и нашел тот путь посреди дорог, что лежал на холм посреди Земли.
СУДЬБА
(планета
Лилит)
Долго ль, коротко Иван путь держал, сперва путь его
вдоль межи лежал, а потом напролом через лес прошел, переплыл он семь рек, повидал
семь гор, только видит вдруг: в горном озере раскрасавица рыбкой плавает, рябью
тешится надводною.
Величали ее Мореною — то была дочь Кощея
бессмертного.16
Увидала она Иванушку, выходила из дивна озера,
прикрываясь косами черными, наготы своей не стесняючись. Прислонялась к
плакучей ивушке и Иванушке горько плакалась:
— Ой ты, молодец Иван Васильевич! Полюби меня, ведьму
страшную! Полюби меня здесь, под ивою! Я судьба твоя нареченная! Я жена твоя до
конца времен! Стосковалась я, белый свет стал не мил, пока здесь тебя
дожидалася.
Подойди ко мне, мне взгляни в лицо: свет в очах
померк, стали тусклыми, губы пухлые стали узкими, тело стройное утомилося, кожа
сморщилась желтоватая,— плакала-стенала раскрасавица и в старуху превратилась,
ведьму страшную.
Побежал от нее Иванушка — только эхо в горах
раздавалося! Без пути побежал, без дороженьки, да и вышел опять к дивну озеру.
Видит снова он Морену-красавицу, что смеется над ним, насмехается, заливается
смехом русалочьим:
— Ой ты, братик мой Иванушка! Заплутал небось, светик
ясный мой! Отдохни со мной здесь под ивою, полюби меня, ведьму лютую. Я судьба
твоя ненаглядная, я жена твоя нареченная. Стосковалась я, тебя дожидаючи —
свободителя своего Иванушку. Заскучала совсем в дивном озере. Ты возьми меня в
свой далекий путь — я сестрой тебе буду преданной!
Поглядел на нее Иванушка: очи черные, губы жгучие, на
ланитах лишь — ни кровиночки — нет румянца в них, ногти острые, а ресницы —
словно лезвие.
Тут Иванушка осмелел чуть-чуть:
— Не возьму тебя в свой далекий путь. Про тебя мне
такое сказывали: погубила ты добрых молодцев сорок-сороков, да еще пятьсот,
утопляя их в дивном озере. После, кудри мокрые расчесывая, хоронила ты их под
ивою, клала в топкий песок под белы камушки. Нет тебе за это прощения. Не
прельстишь русалочьей своей прелестью.
Усмехалась русалка прелестная:
— Ты видал ли моих добрых молодцев?
Поглядел Иван: на сыром песке тридцать три лежат
белых камушка. Говорит Иван:"Вот и кладбище." И пошел опять своей
дорогою.
Шел он долго ли?— может день иль два, да забыл
взглянуть в книгу голубиную — то ли нечисть его опять попутала, но выходит он
снова к дивну озеру.
И бежит к нему Морена-красавица — щеки бледные
разрумянились:
— Полюби меня, Иван Васильевич — пожалей меня,
окаянную. Злой я волею заколдована, вот и слушаюсь отца-батюшки. Он велел тебя
не пускать к холму, что стоит один посреди Земли. А кто видел меня хоть один
лишь раз, тот придет ко мне любой дорогою. Ты побудь со мной — полюблюсь тебе,
хорошо взгляни ты в мое лицо: нам с тобой одна стезя заповедная!..
"Что же делать мне, несчастливому?— призадумался
добрый молодец.— Обмануть ее? Как избавиться от такой неприятной
попутчицы?"
И привлек к себе Морену Иванушка, называл ее сестрой
своей ласковой, понимал ее очи темные, целовал ее в уста сахарные — да и
сбросил ее в озеро глубокое, со скалы крутой в волны пеннные — лишь круги по
воде расплывалися. Утонула в ней Купава, как канула. Зарастало озеро
кувшинками, покрывалось плесенью зеленою, а Иван все сидел, хоть и ночь пришла,
да печалился, то ли сделал он. Обращался Иван к ясну Месяцу — только Месяц
скрылся за облачком. "Нет не понял я красной девицы, с места мне теперь не
сдвинуться, горевать-тужить о своей судьбе!"
Подымалась со дна раскрасавица, вся зеленая от
водорослей, не русалкой злой, берегинею, обернулась белою голубкою, а потом
опять — черным вороном, белой кобылицею — вороным конем, после — зеброй
полосатою:"Пожалел ты меня, Иванушка! Так и я тебе посочувствую."
Обернулася вновь голубкою и махнула крылом, голубым, как снег.
Поглядел Иван: на сыром песке тридцать три подымались
добрых молодца, про себя Ивану сказывали — и исчезли так, словно не было. А
голубка скрылась в дивном озере.
Замерзало озеро глубокое, покрывалось все белым
снегом-льдом: пропадало наваждение бесовское.
БИТВА
(архетип
Марса)
И глядит Иван: ровный холм перд ним, посредине луга
цветущего. А на том холме зелен дуб стоит — вверх корнями, книзу листьями. А на
дубе том, да не желуди, чудные цветы многоцветные. Прилетала птица-ворон на
зеленый дуб, обрывала цветы разноцветные, многоликие, и роняла их, да не на
землю, а в корыто пустое под деревом. Да корыто не наполнялося, а цветов на
дубе не уменьшилось.17
Ухватил Иван дуб посреди ствола, из земли его ветви
выдернул — легче перышка был могучий дуб, и лежал под ним добрый меч-кладенец.
Тоньше перышка его лезвие, тоньше света-луча да всего острей, рукоятка
письменами украшена.
Стал потом Иван старый дуб сажать. Повертел он сперва
древний дуб в руке — да никак не поймет, где же верх, где низ: над одним холмом
другой холм стоит, а под небом небо находится. Над одним холмом Рыба-Кит летит,
под другим холмом Чудо-Юдное. А сам меч тоже не один — в небе молнией отражается.
Повернет Иван древний дуб в руке — новый холм еще появляется: на нем
меч-кладенец, под ним Рыба-Кит, а на небе ясны звездочки.
Вспомнил тут Иван слова Дажьбоговы, чтобы дуб посадил
он правильно. Поглядел Иван: вянет древний дуб, а ему не исполнить поручения.
Брал он меч-кладенец из сырой земли — там, где сам стоял ногами прочными, да
сажал в нее корни дубовые.
Да как он мечом-молнией взмахивал — исчезали все
отражения. И сказал Иван громким голосом:
— Стань передо мной, дивный Велес-зверь!
В недрах зарычал страшный Ящер-зверь:
— Кто меня беспокоить осмелился? Кто опутал меня
корнями цепкими? Кто посмел мою силу стихийную во свою нужду эксплуатировать?
Вырву цепкий дуб из земли сырой, обращу его в пепел-уголья! Лишь моя она
испокон веков!
Вырастал Ящер-зверь из земли сырой страшным чудищем
Змеем Горынычем — о шести головах, о шести руках и шести хвостах чешучатых.
Пышет пламенем и хвостами бьет, от него идет багровое сияние.
Видит тут Иван, что конец пришел: летит туча на него
— черно облако, из летучих мышей с воронами. Посреди нее сам старик Кощей:
кости белые, когти острые, и коса в руке наточена:
— Кто меня беспокоить осмелился? Мой зятек, никак,
глаза бесстыжие, мою доченьку погубившие? Как посмел ты, червь, на ничьей
земле, что моей была испокон веков, посадить свое вольно дерево? Срежу дуб
вековой косою острою, на куски изрублю ветви цепкие, ветви быстрые, в небо
вросшие! А тебя закую в цепь железную ледяного мрака и холода!
Тут белесая18
буря подымалася, застилала глаза Иванушке. И летит средь нее третье чудище —
злая баба-Яга, их помощница, в ступе да с помелом, как положено. Зубы старые
расшаталися, человечьи черепа вместо них вставлены:
— Не ценил ты Иван, нашей доброты, оцени теперь
ярость грозую! Пренебрег ты цивилизацией, возвернул ты время мифическое.
Истолчу во прах твои косточки, да по белу свету развею их! А дуб вековой с
корнем выдерну, помело из него себе сделаю!
Подивился Иван их лютованию:
— Не хвалились бы вы понапрасному!
Взмахивал мечом своим лучащимся и вставала перед ним
стена охранная, от чудовищ его отделившая. Говорил Иван Змею Горынычу,
обращался к Кощею бессмертному, приговаривал Яге-бабушке:
— Ой ты, лютый зверь, не хочу я зря о твою главу
острый меч тупить. Лучше миром с тобой помиримся. Чтоб не трогал ты вольных
пахарей, да не пил ты кровь на полях войны, а служил только силам возрождения,
мягких трав лесных плодородию.
Рассмеялся тогда чудный Ящер-зверь, обратившийся в
Змея Горыныча:"Ты меня сперва победи-одолей, а потом и поставишь
условия." Дунул пламенем из шести голов — раскалилась стена, в кровь
окрасилась, пышет яростью, жаром огненным, обжигает Ивану все косточки.
— Ой ты, злой Кощей,— говорит Иван,— полюбилась мне
твоя доченька. Пожалел я ее, посочувствовал — только, видно, она мне не
предназначена. Был ты тестем мне, будешь мне отцом — пожалею я твои косточки.
Станешь сторожем вольну дереву!
Заскрипел тогда зубами Кощеишка: "Чтоб я в
старости лет в сторожа пошел?" Замахнулся косою острою, и вошла она по
рукоять в стену огненную. Сделалась стена цвета пепельного, пошли трещины по
ней паутиною, обдавая Ивана смертным холодом. Но стояла стена, не обрушилась.
И сказал Иван Яге, их помощнице:
— Ой ты, баба-Яга, я культурный герой — все равно мне
победа достанется! Что за смысл мою силу испытывать? Нет в войне этой
смысла-значения!
Отвечало тогда чудовище: "Веры нет в тебе и на
зернышко! Погубил ты себя своей гордостью!" Помелом о стену ударило, и
упала тогда стена охранная.
И летит на Ивана Горыныч-Змей: его девять голов пышут
пламенем, серный дым летит клубами желтыми. Размахнулся Иван кладенцом-мечом и
рассек его да на тысячу кусков. Как о землю они ударились, обернулись войском
стотысячным. Не берет его славный меч-кладенец, лишь дробится оно да множится.
Рядом баба-Яга ухмыляется: "Ты, Иванушка, потерял ли ум, что со всеми
сражаться выдумал?"
Отвечает Иван:"Что ты, бабушка! Не сражаюсь я,
грею косточки!" А и верно: чуть он остановится, приближается к нему сам
старик-Кощей, чтобы сковать его лютым холодом, да свалить косою железною. А над
головой мыши-вороны летят, норовят ему очи выклевать.
Рассердился Иван пуще Велеса, дива страшного Змея
Горыныча, схватил бабу-Ягу вместе со ступою да швырнул ее в войско вражеское. И
прошла посреди войска дороженька. Тут глядит Иван: перед ним стоит о десяти
руках божество хтоническое, что явилось когда-то незванное. А в руках косы пуще
кощеевой. Побежало войско великое, испугавшись чуда невиданного, обагрилась
земля кровью вражеской.
Обомлел Иван, сам ни жив, ни мертв:"Что же ты,
душа моя, делаешь?" Размахнулся он кладенцом-мечом, рассек чудище чудесным
оружием. Обернулось оно Аленушкой. Как увидел ее Кощеишка, весь затрясся от
вожделения: протянул свои руки негнущиеся, устремился за красной девицей. Да
Иванушка не раздумывал, налетел на Кощея без памяти — только кости на землю
посыпались.
И всходила на земле засеянной зелена трава, золотая
рожь, и сверкали васильки в ней синие, голубые незабудки прятались — незабудки,
на звезды похожие. Согревало их теплом Солнце красное.19
А по небу Перун гнал своих коров, да дорогою с Хорсом
беседовал. Пробегали быки его могучие, заслоняли красно солнышко. Проходили
коровы молочные, протекало молоко их на землю, удобряя землю чистой влагою.
И пошла по полю Макошь царицею, да заботливой доброй
хозяюшкой, убирая колосья зернами, да в снопы их бережно связывая. Так Иванушка
с Аленушкой и встретились.
Обвязала их Макошь красной лентою, как снопы свои
золотистые, пела им песню свадебную, да звала их на пир Перуновый:
"Дорогими гостями будете."20
ПЕСНЯ
СВАДЕБНАЯ (стихия земли)
Там, где желтые моря,
Звезды водят хоровод,
Просыпается Заря,
Свадьбу празднует народ,
Улыбается деревьям, И березка в поле чистом
Красоту Земле даря.
Прямо с неба солнце пьет.
Тот, кто был в нее влюблен,
Сколько воздуха вокруг!
Жить не может без нее —
Запестрел зеленый луг.
Сердцем слыша ее песни,
Самоцветами-камнями
Песни дивные времен.
Убирается супруг.
И под куполом небес
И невеста хороша:
Видит чудо из чудес: Приоделась неспеша
Озаряет мир сияньем
И лебедушкой выходит
Солнце, сшедшее с небес.
Раскрасавица-душа.
Веселится шумный мир,
И
гостей зовет на пир —
Миру
миром мы поможем
Пир
устроить на весь мир!
ПИР
ПЕРУНОВ
(архетип
Марса)
Как во Замок, на пир Перуновый, уважаемые гости
собиралися. Сам хозяин гостей на пороге встречал, да за стол изобильный
усаживал.
Во главу стола светла бога сажал — в золотом венце
Дажьбога доброго. А по праву руку друга Хорса сажал, в одеяньи его оранжевом. И
Иванушку да Аленушку усадил на места почетные. А Заря-Зоряница, раскрасневшися,
в дальний угол садилась, скромница.
Приходила статна Макошь царицею, приносила караваи
хлебные. Приходили Солнце с ясным Месяцем, приносили угощение заморское,
грозного хозяина подчевали. Выпивал Перун сладкий пиво-мед, да рассказывал
друзьям свои подвиги, что свершил на Земле в многотрудный день.
И Сварожич прилетал, да на белом коне, и Перуну
привозил кольчужку новую, в его кузнице за день скованную: легкую кольчужку да
шлем титановый. Обнимал Иван брата-Сварожича, да в подарок принимал от шкатулки
ключ: от шкатулки, рыбаками подаренной.
Приходили Леля с Ладушкой, приносили Домовому клубок
ниточек.
Приходили и все люди приглашенные.
ЗАБАВЫ
(архетип
Меркурия)
Захотел Перун позабавить гостей, да позвал он в
замок-кремль зверя Велеса, в поздний час его коров сторожившего. Выходил
медведь во широкий круг, да богов-людей смешил циркачеством: веселил он гостей
песнями забавными, да рассказывал все были с небылицами. А какие фокусы
выделывал — аж Заря-Зоряница смеялася.21
И Сварог проснулся, с Неба поглядывал, по подушке рукавицей
стал прихлопывать — полетел на Землю лебяжий пух, да запутался в косах Макоши.
А Иванушка да Аленушка открывали шкатулку
драгоценную, заветный ларец ключом Сварожичевым. А в ларце золотом да не жемчуг
был, да не сахарна голова, а гусиное яйцо22,
где была смерть Кощеева спрятана. Пролетали над землею гуси-лебеди, обронили
яйцо в море Рыбы-Кит, да не съела Рыба-Кит, подавилася: так оно у рыбаков и
хранилося. Проглотить она смогла лишь шкатулочку, да Сварожич выковал им новую.
Но унес Перун ненароком ключ, пролетая путями кромешными: он на море-окияне
ураган поднял, когда Рыба-кит, быками разбуженная, проглотить хотела стадо его
сизое там, где небо с землею сходится — а в том ветре-урагане потерялся ключ.
Да Стрибог его нашел, вернул Сварожичу, заглянув на пир с гуслями-самогудами.
И спросил тогда Перун у Иванушки:
— Ты исполнил свои три желания? Если что не смог —
помогу тебе.
Тут смутился Иван, да махнул рукой:
— Благодарствую, хозяин ласковый! Я и так получил
сверх желанного. Обнял брата моего-Сварожича, да нашел свою Аленушку. Даже
Велес-зверь, медведь удивительный, глянь, танцует, под дудку Стрибогову. А в
углу, смотри, старичок Домовой косы Макошины расчесывает. Хорс уже в новый путь
собирается — друг твой преданный... мало Времени! Но, пожалуй, есть третье
желание: очень гнева боюсь я Сварогова, да чудачеств его необузданных. Пусть на
Землю пока не является: испугает ее, несчастную. Пусть останется все, как есть:
только то, что есть, Небом данное, на Земле вовек пусть останется!
— Ладно,— рассудил Перун,— будь по-твоему. Будет все,
как и было написано в Голубиной книге Дажьбоговой. А теперь, народ,
веселись-гуляй!
Тут ударил Перун в балалаечку, загремел деревянными
ложками. Вот и Лель подхватил мелодию, заиграл на свирели песенку. Радовались
гости званные, выходили плясать во широкий круг. А Стрибог на гуслях звончатых
наяривал.
Пляшет Солнышко с ясным Месяцем, сам хозяин-Перун с
царицей-Макошью, Зоряница-Заря — со Сварожичем, а Иванушка со своею Аленушкой.
А Дажьбог из красна уголка поглядывает, да ногами старыми притоптывает. И
Сварог прислал Макоши весточку: где-то в новой опять он галактике, чтоб ждала
его и надеялась. Да Перун лишь в усы усмехается: не пришло еще время им
встретиться в окияне-море чудо-юдовом — там, где Небо с Землею сходится. И пока
Стрибог волынкой тешится, погуляют еще до конца времен!
* * *
Там и я
была, мед-росу пила, в рот и капли не брала. Все с богами танцевала, да загадки
загадала:
"Шитовило-мотовило, все-то по небу ходило —
По-французски говорило, по-немецки отвечало"23 —
Раскрывались небеса, проявлялись чудеса,
По горам звенело эхо, отзывалися леса!
А Стрибог-то, а Стрибог пол раздвинул, потолок,
И упрятал Домового в самый темный уголок.
Сел бедняга в уголок перематывать моток:
Так связал его узлами, не распутаешь клубок!
И Дажьбог пошел плясать, да потом присел опять,
Чтоб свои авторитеты аккуратней содержать.
А Перун махнул стрелой темной туче громовой,
Чтоб Сварог пока не трогал счастлив Макошин покой.
Только Макошь у окна оставалася одна
И смотрела все на Небо, терпелива и грустна.
Месяц за окном висит и украдкою глядит,
Как шалят Стрибожьи внуки с Чудом-Юдом-Рыбой-Кит!
А Сварожич-молодец, да Сварог, его отец
Что-то в кузнице творили, тут и сказке — не конец!
А кто слушал — молодец, а кто понял — тот мудрец,
Кто загадки разгадает, много нового узнает.
Сказка сказана Семирой-волховицей в Невограде-городе
на Перун брегу, в бусурманском году коня белого — да в начале рыбных звезд, на
масленницу —
всем астрологам в назидание, да супругу, другу
верному — да и прочему люду христианскому
.
20-23 февраля 1990,
Ленинград