Семиры и В.Веташ
"АСТРОЛИНГВА"
СЕМИРА
ТАЙЛАНД
— СТРАНА БЕЗ ТАЙН?
ТАЙСКАЯ ПРИРОДА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ
. к оглавлению и началу
рассказа
Продолжение рассказа
СТАРАЯ СТОЛИЦА — АЮТТХАЯ
храм Ват Чайваттанарам
Аюттхая — бывшая столица Тайланда,
расположенная в 105 км в северу от Бангкока. Это не единственная столица: до
нее главным городом был Сукхотай в 427 км севернее Бангкока. Там есть
древние сооружения XII века (Ват Сан Дэ Па Данг), храмовый комплекс Ват
Махатат, образующий курган на поверхности воды и известное изображение сидящего
Будды в храме Ват Шра Си. Но поезд не совсем доходит до него, и развалины,
которые стоит посмотреть, находятся в 12 км от нынешнего транспортного центра,
поэтому туда я заезжать не стала.
Аюттхая была
столицей с 1350 по 1767 — более 400 лет, за это время в ней правило 33 короля
5-ти династий: до короля Рамы I, который построил новую
столицу в Бангкоке, позаимствовав архитектурные формы прежней. Ее средневековые
формы производят ощущение мощи — развалины Сукхотая более утонченные. Хотя в
Аюттхае тоже видна преемственность: и Ват Махатат в Аюттхае похож на
сукхотайский храм с тем же названием.
Я чувствую
романтику развалин если не из истории, то из поэзии. Еще в Чиагмае, когда я
глядела на развалины его наиболее древних ступ, мне в голову пришла строчка:
"Я умираю в зелени развалин, где прорастает истина моя" — из стиха,
который я когда-то написала под влиянием поэтов серебряного века. Всякие
развалины несомненно выявляют в человеческой душе духовное отношение к
прошлому. Особенно такие живые, как развалины старой столицы Тайланда, которые
одновременно являются и музеем, и местом почитания (не возникает сразу сказать
— "святым местом", поскольку в современном мире Тайланда, как и через
покой его будд, трудно почувствовать пиетет к религии, но по сути это так).
Поезд пришел в
Аюттхаю в пять утра. Яся не выспалась и улеглась спать на скамейке вокзала. Я
спросила карту города — планов, раздаваемых туристам, на вокзале не было, но на
тумбах перрона висело несколько больших карт с достопримечательностями. Было
еще темно, осматривать город было нереально, и я стала их изучать: даже
зарисовала план на листочек. Пока я зарисовывала, ко мне подошел немолодой уже
рикша, который предложил за пару часов показать главные храмы города (за 300
бат) — в шесть утра, когда рассветет. А пока, сказал он, можно выпить кофе на
другой стороне улицы напротив вокзала. Последним предложением мы с Сияной
воспользовались: у лотка на улице сели за столик и выпили кофе с молоком с
несколькими булочками, которые тут намазывались маслом и обжаривались.
Цена рикши в
общем-то была умеренная, и он вызывал у меня доверие — но я нашла вариант
лучше. Рядом с вокзалом была вывеска аренды велосипедов: 30 бат в день за
велосипед, с 6 утра до 6 вечера. Вместе с велосипедами выдавался и ксерокс
плана города. И я сказала рикше, который ожидал нас, что мы покатаемся сами. Он
ответил: "No problem". Правда, сначала
тайский юноша при велосипедах, который заодно торговал журналами и газетами, не
хотел связываться с иностранкой. Он стал посылать меня дальше по улице, где
тоже была аренда велосипедов: они там были даже более приличные, за специальной
загородкой и под крышей. Но открывалось это заведение в 8 утра, и я не стала
ждать, а сказала молодому человеку, что мы все же возьмем велосипеды у него, и
у него же оставим вещи. Тогда он понял, мы взяли велосипеды и расписались в его
журнальчике за аренду. Возможно, наши вещи убедили его в серьезности моих
намерений. Хотя тайцы не боятся, что их велосипеды пропадут. Единственное
предупреждение на плане для велосипедистов гласило: "Пожалуйста, не
оставляйте свою сумку в велосипедной корзине, а то кто-нибудь может ее взять,
или привязывайте ее." Мысли о том, что этот кто-нибудь может отвязать сумку
или взять сам велосипед, у жителей старой столицы Аюттхаи не возникало.
Центр Аюттхаи,
где больше всего развалин, представляет собой остров, окруженный рекой. Чтобы
не делать петлю к мосту, мы пересекли ее на пароме (2 бата с человека и столько
же с велосипеда). И вскоре выехали прямо к центральным развалинам храмового
компекса Ват Махатхат, построенному в XIV веке. Большой по
территории, как и другие буддийские монастыри или индийские храмовые комплексы,
он являл собой остатки красно-белых кирпичных стен и множество таких же ступ.
Главная ступа с реликвиями Будды была 50-метровой высоты. Одно из каменных
изображений Будды, сидящего в позе лотоса, сохранилось полностью, но от
небольших статуй его учеников, расположенных по обе стороны ведущей к нему
дороги, остались только остовы тел.
А другое
изображение — вросло в дерево. Древо боддхи со множеством стволов обвило его,
оставив видной только голову. Это дерево обнесено оградой, на которой висит
множество венков (цветы — дар божеству, как и в Индии). Это — быть может, самый
почитаемый образ Будды в Аюттхае. Он олицетворил нерасторжимое единство
человека и дерева: древа жизни и познания, которое оказывает ему поддержку и
хранит его, как оно оплетает своими стволами Будду. Древо просветления – это
всегда дерево со множеством стволом, что может ассоциироваться со множеством
людей, которые поддерживают буддийский процесс познания: а в этом святом месте
Аюттхаи они словно обступили учителя, неразрывно связывая учение Будды с
землей. А можно представить наоборот: каменный Будда поддерживает живое дерево,
выросшее на руинах статуи. Во всяком случае, пиетет к этой святыне хорошо
проецируется на современное экологическое самосознание людей.
Будда, вросший в древо боддхи (Ват Махатхат)
Мы с Сияной
подъехали к Ват Махатату до восьми, и он еще был закрыт. В парке рядом толпа
людей делала зарядку. И мы сначала поехали через парк к другому храму,
возвышавшемуся поодаль, мимо естественного пруда неправильной формы. Он
называется Ват Пра Рам. Этот храм рядом с прудом, в котором мы потом
искупались (людей там гуляло мало, как и по развалинам), построен даже
несколько раньше предыдущего. На его территории много деревьев, с маленькими
плодами (по вкусу похожими на райские яблочки, но поменьше). Каменные ступени
высокой центральной ступы позволяют подняться почти до ее середины и взглянуть
на окрестности сверху. Эта ступа, в которой хорошо сохранилась центральная
вершина, имеет ту же форму ракеты, что и Ват Арун в Бангкоке, и другой
аюттхайский храм — Ват Чайваттанарам.
Улетающий ввысь
Ват Чайваттанарам сохранился лучше всех аюттхайских развалин: не только
центральная стелла, но и восемь высоких остроконечных ступ вокруг, окаймленных
низеньким квадратом стены, образующей перемычки между ними. Этот храм построен
в 1630 году как памятник победы — над традиционными врагами тайцев:
соседями-кхмерами. Поэтому, как пишется в буклетах, он имеет черты кхмерского
архитектурного стиля: закругленную форму центральной ступы. Но размах
сооружения — тайландский. (Сияна изобразила полет на его фоне, когда я ее там
фотографировала.) И если поглядеть на Пра Рам, кхмерские черты в тайской
архитектуре были и раньше. Как и Ват Махатат, этот храм — визитная карточка
Айютхаи.
Еще один
храмовый комплекс, который часто изображают на открытках,— Ват Пра Шри Санпхет,
построенный в XV веке. Он характерен тремя одинаковыми большими
треугольными ступами, хранящими пепел прежних королей. Этот храм использовался
для королевских церемоний. И сейчас по этим развалинам ходит наибольшее число
народу: много тайцев и экскурсии школьников — потому что рядом есть большой
современный действующий храм, с огромным золотым образом Будды (Вихара Пра
Монгкон Бопит). Это одно из самых больших его изображений датируют 1538
годом. В XVIII веке оно пострадало в пожаре при падении Аюттхаи и
переносе столицы в Тхонбури (ныне район Бангкока), а потом, при короле Раме V-м,
было восстановлено. Белый храм с красной крышей, белыми колоннами и красным
треугольником фронтона с золотой символикой, производит впечатление королевской
торжественности. Сбоку храма висят два больших колокола, в которые верующим
требуется ударить положенными для этой цели рядом деревянными палками.
По периметру
храма центрального Будду окружают изображения отшельников и других будд.
Прихожане приклеивают к их статуям золотые листочки — типа нашего сусального
золота. Статуи будд и отшельников часто с ног до головы облеплены такими
листочками. (В отличие от Индии, где богам подносят масло: кусочки масла кидают
прямо в статуи богов — а жидкое масло льют к их ногам или на шивалингам.) Такой
вид почитания или подношения, который мы часто встречали в Тайланде,
свидетельствует о том, что тайцам не жаль тратить финансы на свою религию —
хотя цены в Тайланде в среднем наши, как я уже говорила, и значит, живут они в
финансовом отношении примерно так же, как мы. Отличие в том, что золото, как и
деньги, не воспринимаются чем-то, не имеющим непосредственого отношения к
религии (чем-то от лукавого "князя мира сего") — прежде всего в связи
с почитанием короля и королевы. В храмах порой стоят деревья из проволоки, на
которые как подношение нанизываются бумажные деньги с изображением императора.
Поражающее взгляд богатство тайских храмов связано с укоренившейся традицией,
что каждый буддист считает себя обязанным помогать монахам, удовлетворяя
"четыре потребности" человека: в пище, крове, одежде и лекарственном
сырье.
В эти развалины
продаются билетики, как и в еще один храмовый комплекс XV века рядом с Махататом:
Ват Ратчабурана, где сохранился большой кусок стены с проходом, и ступа,
как в храме Пра Раме. В центральной части города и за рекой есть и ряд не столь
знаменитых бесплатных развалин: порой рядом с ними находятся современные храмы.
Мы видели безверхую ступу, окруженную по периметру скульптурами львов: а рядом
был современный храм с изящными золотыми крышами, с традиционным образом трех
будд, десятиступенчатым зонтиком, маленькой статуей изумрудного Будды, большим
изображением головы Будды, а впереди — темной статуей женщины-будды под
стеклянным колпаком. Перед алтарем стоял кораблик и две большие свечки.
Курсируя между
центральными развалинами, мы встретили слонов: они катали туристов (за 1200
бат: в Аюттхае — обычные туристские цены). Сияна покормила маленького слоненка,
который стоял поодаль со своей мамой, а я погладила другого слона, который
привлекал посетителей, стоя всеми четырьмя ногами на тумбе, как в цирке. Он дал
взять себя за хобот. Кататься на слонах мы не стали: нас вполне устраивали
велосипеды. На велосипедах мы объехали достопримечательности центра довольно
быстро, и потом пересекли реку, чтобы посмотреть и другие места.
В западной
части за рекой была видна большая белая ступа, а над рекой приятно смотрелся
новый храм. В нем мне запомнился макет дерева, увешанного деньгами — на
котором, кроме денег, были подвешены еще три куколки духов с темными лицами
(может, души умерших или какие-нибудь проголодавшиеся духи буддизма — выяснить
было не у кого). В новых храмах всегда была питьевая вода, мы пользовались этим
и даже умывались. Среди развалин Аюттхаи было очень жарко, в новых храмах
удавалось посидеть в прохладе и в тени.
Тайский стиль,
который демонтрирует уже архитектура Аюттхаи — новый, по сравнению с
цивилизациями Китая и Индии и даже соседней Камбоджи. При этом очень самобытна
высота и остроконечность средневековых сооружений Тайланда, напоминающих
готические острия храмов западной Европы (примерно того же времени создания).
Правда, если для Европы — это древность, то для юго-восточной Азии Тайланд —
молодая цивилизация, по сравнению с духом неизменной в тысячелетиях культуры
Китая. И тем более с дохристианской и добуддийской Индией, насыщенной
памятниками времен до нашей эры, духу которой — как минимум 7 тысячелетий
(начиная с культуры Джармо).
(А с нашей
страной тоже сложно сравнить: Тайланд древнее ее. Но если он выглядит столь
юным, сколь молод на самом деле дух Россия! несмотря на нашу водолейскую
претензию знать все лучше всех. Мы не наследники развалин римской цивилизации,
как Европа, и до сих пор жители природы, куда все русские постоянно норовят
улизнуть — но это не так плохо. Природы в городах Тайланда не хватает — и
развалины хорошо заменяют ее.)
Древние
развалины за рекой — по всему периметру, но наиболее характерные — в основном в
восточной части Аюттхаи. У совсем старых руин, не обнесеных остатками каменных
стен, бродят лошади и коровы, и вездесущие собаки. Этот, уже не городской,
пейзаж естественно дополнял алтарь под открытым небом, с буддой-женщиной, перед
которой склонились слон и обезьянка (по дороге в Ват Аюттхая). Этот частый
скульптурный сюжет откровенно ведет начало из Индии. Слоник — это изначально
Ганеша, а обезьянка — Хануман, и оба они имеют отношение к женскому персонажу:
первый изображается рядом с Парвати и Шивой, второй часто изображается у ног
Ситы и Рамы. Но в буддизме эти женские образы слились в один, и сюжет
упростился: боги-животные служат человеку (которой возвышается над богами,
поскольку лишь человеку среди всех живых существ дано достичь просветления и
освобождения).
Наиболее
примечательный храм восточной части — Ват Йай Чай Монгкон. Тут мы еще
раз повстречали отдыхающего Будду — который лежит под открытым небом, укрытый
желтым буддийским покрывалом. Посреди развалин и ступ — типичный тайский храм
со множеством различных золотых изображений будд на алтаре, разной формы и
размера (наиболее выделяется будда в золотой ауре, образуемой драконами).
Посредине высокой центральной ступы - ниша, к которой ведет каменная лестница,
во внутреннем помещении — колодец, и вокруг восемь будд-женщин. Напротив ступы
— еще один храм с буддой, подобным даосскому божеству с огромным животом: мы
видели такого не в первый раз — и рядом с ним животные, объединенные общей с
ним темой обжорства — свинки. Но в буддизме ко всем животным хорошее отношение.
На границе храмового комплекса — кусты, подстриженные в виде слонов и других
животных. И, как везде, в развалинах растут деревья.
Образ Будды, подобного даосскому божеству (на острове Самуй)
Как всегда, я
пыталась непосредственно расшифровывать символику храмов старой столицы. Колодец
ассоциировался у меня с индоевропейским мифом о Трите — третьем брате-жертве,
который отправляется в иную реальность: погибает и воскресает, обретая дары
бессмертия. Из колодца лучше видны звезды: когда погружаешься глубоко,
открывается смысл вещей. Восемь будд вокруг колодца — хранители тайны этого
погружения. Восемь — очень устойчивое и женское число. А в древней символике —
число солнца: множественность его лучей. Это новое число (его название в англ.
и нем. языках происходит от слово "новый"): более новое, чем семь —
поэтому по отношению к дням недели это преображение.
Образ старой столицы ассоциировался у меня
с символическим восприятием как прежним разумом: прежним способом объединения
людей. В ней были уже все те архитектурные формы, которые украшали новую
столицу — Бангкок. То, что они оставались развалинами, ничуть не портило их
внешний вид, именно за счет их вертикальности. И потом, когда меня спрашивали,
восстанавливают ли тайцы свои развалины, я с удовольствием отвечала, что нет!
Они почитают их и в таком виде, и может именно потому, что они их не
трогают, находиться среди них так
приятно. Через них ощущается аромат веков.
Символика
— крыша нашего разума, хранящая его от разрушительных истин. А можно сказать
наоборот: если знание кажется разрушительным, то оно — от лукавого,
формулировка его — заблуждение, а не отражение реальности. Вещи же — это всегда
то, что есть. (Только из этого не следует, что их надо производить и покупать в
огромных количествах, как это делает современный мир. Хотя люди, конечно, живут
в своей привязанности к вещам — и они счастливы.) Но если посмотреть на вещи
непривязано, символическое переобозначение вещей рождает интерес к всеобщей
панораме разума. И еще это способ хранения энергии. Наделение слов и формы
вещей символическим смыслом обнаруживает культурный способ посвящения в
духовное знание. Осуществить синтез духовной и бытовой, внутренней и внешней
жизни — повседневного восприятия с его красивыми культурными, в том числе и
религиозными формами,— в этом есть смысл, хотя пока общий корабль переправы
сознания к новым берегами слишком накренен в сторону быта.
Пусть
внутреннюю истину подсказывают слова языка, за которыми начинает звучать голос
интуиции (и это подобно яснослышанию). Пусть иконы в храмах или картины в галерее
начинают говорить, непосредственно раскрывая понимание той жизненной драмы,
которая стоит за всеми мифами (и это будет подобно ясновидению). Символическое
восприятие наступает, когда сознание центрируется в себе, когда мыслящим
органом становится сердце.
КХМЕРСКИЕ РАЗВАЛИНЫ — ПХИМАЙ
Кхмерский город Пхимай
Кроме прежней
столицы, я хотела посмотреть еще один исторический парк — кхмерские развалины,
расположенные на плато Корат. Из Аюттхаи в Корат — ныне официально Накхоратчисама
— идет электричка. Мы сели в нее около 6 вечера, вдоволь нагулявшись по старой
столице и изнемогая от ее жары, и в десятом часу были в Корате. В поезде
напротив нас сидела тайская женщина с мальчиком, которая захотела пообщаться с
нами. Мы повторили имена друг друга и попытались поговорить на элементарные
темы о детях и школе. Яся попробовала проявить свое знание языка, но мальчик
общаться стеснялся. По вагонам ходили надоедливые продавцы соков, молочных
коктейлей, булочных изделий и т.д.— совсем как у нас. Буддисты в оранжевом с
сумкой через плечо входили и выходили, как все остальные люди. Под конец дороги
мы засыпали от усталости, но Корат — маленький город, и тут же нашелся рикша,
который за небольшую плату отвез нас в недорогую гостиницу (120 бат= 80 руб). В
Корате не слишком много туристов, и гостиница была сориентирована на самих
тайцев. Хотя зеркала там не было (по какой-то причине оно было вынуто из рамы)
— зато на стене висел портрет короля.
Утром у нас
возникли проблемы: надо было разменять доллары. Я не делала этого впрок, потому
что обычно в Тайланде проблем с этим нет. Но это был воскресный день и вдобавок
буддийский праздник. Все банки были закрыты. Нас сначала послали в большой
современный отель, до которого мы не сразу дошли, присев отдохнуть у
буддийского храма с высокой трехэтажной колокольней в форме восьмигранника, с
остроконечной крышей-ступой, где висело множество колокольчиков. Точнее, это
был монастырь: территория его не была огорожена (подобно территории школьного
комплекса в городе), и мы просто шли наискосок между домами. В соседнем здании
мальчики, видно, только что закончили завтракать, и какая-то женщина спускалась
по лестнице с сумкой еды. Увидев нас — а мы были с вещами (я не оставила сумку
на вокзале, поскольку брала ее в гостиницу), она предложила мне бутылку воды, и
Ясе — булочки и сладкие липкие пирожные из риса и чего-то, напоминавшего желе.
И решила проводить нас до гостиницы (правда, сами мы бы добрались туда более
прямым путем).
В отеле я долго
объясняла, что нам нужно,— но денег там тоже не меняли. И направили нас на
рынок — точнее, в супер-современный универмаг, который открывался еще через
час. Мы сперва съездили на вокзал, оставили вещи (с рикшей пришлось
поторговаться), а потом пешком дошли до универмага. У универмага стояла
синтетическая елка ярко-малинового цвета: точнее, просто круглая мохнатая
пирамида с маленькими белыми шариками, несколько напоминавшая ступу. А под ней
— похожие на снегурочек два ангела из белой проволоки, с трубами в руках. Было
понятно, что елок тайцы, работавшие в универмаге, никогда не видели, и о
рождестве у них тоже своеобразное представление. Но деньги там поменять
действительно удалось. На радостях я купила Ясе босоножки: ее туфли успели
порваться. И сфотографировала ее у импровизированной скалы с фонтанами и
водопадом: на природные водопады в этой поездке нам не везло, а было уже жарко
(11 часов).
В Корате тоже
есть храмы и музей. Мы не имели времени посетить их, хотя мне понравился буклет
музея: там были статуи будд IX-X века, которые еще
напоминали формы индийских богов — столь живые и обворожительные, что их ни с
чем не спутаешь. Там был даже Ганеша: бог-слоненок (в современном тайском
буддизме слоны — это слоны, а будды — это будды). И еще мне понравилась
бронзовая статуетка XIII века: Будда, медитирующий на змее Наге. Головы
семиглавого змея настолько слились своими широкими капюшонами над телом этого
будды, что образовался узор, похожий на павлиний хвост.
Рейсовый
микроавтобус, а за ним мотоциклист подбросили нас до автовокзала, откуда ходили
автобусы в исторический парк Пхимай. Там лучше всего в Тайланде
сохранились образцы древней кхмерской архитектуры. От Кората до Пхимая — 60 км,
за день несложно обернуться в ту и другую сторону. (В России я не люблю ездить
в междугородних автобусах: душно. Но в Тайланде, как ни странно, нормально:
автобусы насколько быстро ездят и насколько хорошо продуваются, что у Яси даже
в окно улетела шапка с козырьком, и пришлось покупать другую. В автобусах ее ни
разу не укачивало, что обычно случается с ней в России.)
На плато Корат,
где расположены кхмерские развалины, климат очень жаркий, в отличие от гор.
Виды по дороге были древенские, с низкими банановыми пальмами. Пейзаж похож на
наш обилием зелени: листва пышная.
Пхимай — город кхмерского королевства, построенный в XI-XII
веке. Благодаря его удобному географическому положению, люди живут вокруг
древних развалин и по сей день. Современность тайской цивилизации несколько
перечеркивает ее историю, но чувство проникновения в древность рождается хотя
бы в кхмерских руинах. Может, оттого, что они стоят на регулярно поливаемой
траве, или в силу их изолированности от городской, и даже от деревенской суеты,
но возникает ощущение свежести, по сравнению с окружающей духотой.
Город был
выстроен в форме квадрата, с воротами во все четыре стороны света, как и многие
другие древние города (все они копировали форму Вселенной, как люди воспринимали
её, стремясь создать точное отражение небесного в земном). Точнее, в виде двух
четырехугольников, вписанных один в другой: внутренней резиденции императора,
аналогичной китайскому запретному городу, и внешнего города, от которого ныне
остались только его ворота. Две сливающиеся реки: Чакарат и Мун — омывали его с
трех сторон.
Через
центральные ворота, носящие имя Прату Чай — Ворота Победы, раньше проходила
главная дорога на Ангкхор: известный город и храмовый комплекс, расположенный в
Камбожде. Храм Ват Ангкхор — на флаге Камбожди: он был центром ее древней
столицы. Государство кхмеров достигло своего расцвета к IX
веку. Ангкхор: "Великий храм тысячи драконов" был построен в XII-м
веке как символ могущества страны. Так что Пхимай — даже древнее его.
Внутренний
квадрат до сих пор окружают толстые низкие стены. Напротив главного входа, в
самом центре располагается третий квадрат — храмовый комплекс Прасат. В отличие
от других религиозных сооружений кхмеров, его главное святилище смотрит не на
восток, а на юг — на Ангхор. Крыша храма имеет форму шишки, на разных чешуйках
которой — сцены Рамаяны и эпизоды из истории буддизма. А резьба на южной
стороне башни изображает танцующего Шиву. Кроме храма, возвышающегося над всем
комплексом, на территории центрального квадрата расположены святилище Брахмы с
семью шивалингамами; башня из красного камня, изображающая охоту Кришны на
кабанов; южная башня с каменными статуями сидящего мужчины и коленопреклоненной
женщины. Предполагают, что это скульптуры короля и королевы былых времен
(Джаяварама VII и Джаяраждатеви), известных в народном фольклоре
(под местыми именами Тао Брахматат и Нанг Орапим). В западной части при входе
расположено святилище, где король готовился к религиозным и другим церемониям.
Все ворота
имеют крестообразную форму. Перед главными воротами тянется платформа
"моста нагов" 4 метра в ширину и 31 метр в длину. Это начало пути к
священному Прасату. Семиглавый капюшон змея нага символизирует связь между
небом и землей в индуизме и буддизме Махаяны — как сказано в путеводителе,
который выдается при входе на территорию внутреннего квадрата исторического
парка Пхимая. Еще там сказано, что Прасат — одна из главных святынь буддизма
Махаяны, чего на первый взгляд не скажешь, потому что туристы бродят по
храмовому комплексу как по музею и сидят там на травке. Служб никаких не
проводится, хотя буддистов здесь встретить можно. За пределами внутренних ворот
есть еще развалины больницы Кути Риши, построенной в царстование короля
Джаяварама, который выстроил 102 больницы в королевстве Ангхкора.
Внутри среднего
квадрата — анфилады комнат с квадратными колоннами (предполагается, там
хранились священные писания). Еще там есть четыре прямоугольных кирпичных
пруда, обеспечивавших территорию водой. Все строения Пхимая, где сохранились
стены зданий, а не только башни храмов — не столь большие, как аюттхайские, они
более приближенного к быту человеческого размера. В отличие от развалин
Аюттхаи, я вполне представила, что некогда тут можно было жить.
Мне интересно
было бы оказаться в прошлом: кхмерской империи, как и тайской. И в этих мирных,
так хорошо сохранившихся развалинах никак не приходило на ум, что кхемеры могли
быть врагами тайцев — развалины производят уж очень родственное впечатление.
Впрочем, близкое всегда составляет друг другу самую сильную оппозицию. Зато
образ воина я встретила под крышей обычного городского храма с лестницей с
драконами, перед входом в главное помещение. С другой стороны входа стояла
скульптура женщины. Все же символика войны не вызывала отклика в душе. Даже
если сталкиваются идеи разных людей, их великие дела и королевства — за что
воевать? Исход соревнования давно предрешен. Камни всех развалин, поросшие буйной
травой, как и изящные храмы всех религий скажут: победила любовь.
Мы с Сияной
вышли за пределы южных ворот Победы и искупались в илистом озере. А потом пошли
гулять по жилой части Пхимая, где было не так людно, как в Чианг Мае или
Корате, где есть промышленность. Дома невысокие, и атмосфера Пхимая была более
приятно-деревенская. Хотя мы встретили интернет-кафе и ларек с разными видами
вкусного фруктового мороженого: как у нас, накладываемого в стаканчики. А также
еще несколько храмов тайской архитектуры. В одном из них, с типичной
красно-золотой острой крышей, с веселыми оранжевыми занавесками на входе я
увидела нечто, похожее на заслонку печки, с золотым изображением будды. Я не
сразу поняла: зачем в храмовом комплексе печка? — Насколько контрастировало с
его радостным видом наше представление о крематории.
Рядом с другим
храмовым комплексом мы обратили внимание на изображение отдельно стоящего
колеса (выше человеческого роста), слона и зебры. По дороге мы встретили еще
одну группу двух каменных лебедей, трех зебр, львов и слонов. Яся на одном
сфотографировалась, хотя все это не напоминало детскую площадку, а больше
что-то ритуальное, поскольку на некоторых животных были привязаны ленточки.
В третьем храме
был праздник. Множество лент с висящими разноцветными флажками, японскими
журавликами, бумажными бабочками, сделанными из травы цикадами и рыбками были
развешаны по всему храму. Кое-где к лентам были привязаны вафли и конфеты для
детей. Детей в храме было много — и когда церемония закончилась, а мы пришли
как раз к ее концу, детишки стали бегать по храму и срывать угощение. Сияна
сначала стеснялась следовать их примеру, но потом все же оторвала вафлю
неподалеку от сидящих рядком буддистов, которые закончили петь. Один из
буддистов протянул ей две пачки быстроразваривающихся макарон и банку консервов
— угадав, таким образом, ее любимую пищу и наш тайландский рацион.
Праздник
ощущался и на центральной площади, ближе к автобусной остановке. Лотки с
фруктами, салатами, булочками, креветками и более экзотическими насекомыми,
кузнечиками и гусеницами (кузнечиков есть можно, а гусеница показалась мне слишком
жирной) активно обслуживали покупателей. Рядом крутились аттракционы. Играла
музыка.
А ведь это было
26 декабря 2004 года: тот день, когда на Тайланд обрушилось стихийное бедствие
— цунами, которое тайцы расхлебывали еще пару месяцев, которое вызвало столько
жертв, что им не хватало крематориев, чтобы сжечь тела по традиционному обычаю.
Мы о бедствии узнали позже, а ужас происшедшей катастрофы открылся нам лишь в
России, где эта тема была более обсуждаема, чем в Тайланде. Тайцам пришлось
хоронить умерших (что нехорошо: хоронить по индийским представлениям, подобным
буддийским, можно только йогов и святых людей: душе остальных надо помочь
освободиться). Но мировой катаклизм не помешал празднику. И это наглядная
иллюстрация другого отношения к смерти, чем то, что существует в душе русского
народа или европейской цивилизации. Возможно, умершие возродятся в лучшем теле
к лучшей жизни, раз погибли на волне общего духовного подъема праздника — чего
и переживать?
В сумерках мы
дождались нужного автобуса, попробовав салат из кукурузы и доедая банку
мороженого, которую купили впрок по дороге. Мороженого уже не так хотелось, как
днем, пока мы гуляли по городу. Вечером воскресного и праздничного дня автобус
из Пхимая в Корат был набит битком. Ясю посадили третьей на двухместное сиденье
какие-то тайцы, а я села потом тоже рядом с местным жителем, который держал на
руках маленького щенка. Таец хотел спать, а щенок ползал по нему, выбирая
место, куда бы потеплей уткнуться. Я взяла собачку на руки с разрешения хозяина,
но вскоре ее увидела Сияна: "Какая хорошенькая!"— и прониклась
ревностью. Пришлось отдать ей — к счастью, хозяин не возражал, и наша обратная
дорога прошла незаметно.
До поезда
обратно в Бангкок и оттуда на острова оставалось еще часа три, сидеть на вокзале
было скучно, и мы пошли просто прогуляться по улице. Было уже темно, и храмы
были закрыты. К счастью, в темноте дочка от меня не отставала, и мы беседовали
(днем мне приходилось постоянно подгонять ее). Пока мы путешествовали, мы
обсудили с ней ее школьные проблемы общения с девочками и мальчиками, обычно
возникающие у подростка — после поездки она стала увереннее в отношениях. Сияна
же уже несколько лет хотела иметь собаку (но мы возражали, что заботиться о
питомце должна она сама, а для этого она должна сначала научиться следить за
собой). Яся часто играла со встречными бездомными щенками и даже в аэропорту
поведала мне: "А знаешь, оказывается, в самолете можно провозить
собак."
Но тут я
заявила Сияне, что мне надоело говорить про ее любимых собак (которые нам
встречались повсеместно — гораздо чаще, чем слоны. Возможно, это связано с тем,
что в мифологии тибето-бирманцев очень популярен образ собаки. Собака выступает
как жена первого человека. Две собаки охраняют по ночам слепленные из глины
творцом фигуры людей. В другом мифе фигуры людей каждую ночь губит огромная
змея, а собака вступает с ней в борьбу и будит бога.
К сожалению для
интеллекта, который требует для построения своих виртуальных миров какой-то
культурной пищи, в общественном сознании практически отсутствует красивый образ
собаки, актуальный для современности. Добавлю, что к аналогии "собака —
друг человека" относится египетский Упуат, указывающий путь — правда, он
также страж царства умерших, подобно Церберу и Орку, страшным сторожам Аида. А
без мифологии ум обычно соотносит собак только с привычно русским
ругательством.
Сияна, хоть и
не выкинула тему собак из головы (возражая: собаки есть даже в интернете!), но
поделилась другими идеями. "Скоро уже изобретут машину времени,— сказала
она.— И тогда можно будет изменить прошлое." Вероятно, на эту идею
вдохновил ее фантастический фильм, который она недавно смотрела с папой по
телевизору. А может, свою роль сыграли рассыпающиеся от времени, но нетронутые
человеком развалины Тайланда — столь супер-современного во всем остальном.
"Изменить прошлое нельзя,— вздохнула я.— Да и не стоит. Разве будут лучше
исторические парки Аюттхаи или Пхимая, если восстановить их храмы и дворцы? Но
можно изменить отношение к прошлому — и тогда изменится будущее." —
"Вот это я и имела в виду",— сказала дочка.
ЦУНАМИ
Из Пхимая
ночным поездом мы вернулись в Бангкок. А затем, чтобы плыть на небольшой остров
Ко Тао, который находится довольно глубоко в море, мы добрались до Чумпона:
утренний поезд с двумя вагонами ехал из Бангкока часов пять. Если ехать на
более известный и большой остров Самуй, нужно добраться до Суратхани,
это часов семь-восемь из Бангкока. На Самуй летает и местный самолет, и именно
туда рвануло большинство отдыхающих с Пхукета, затронутого стихийным бедствием.
Пхукет — более дорогое место
отдыха, почему там было мало русских, и они почти не пострадали. Я встречала
потом наших людей с Пхукета — и впечатления о катастрофе у них не было
никакого: вероятнее всего, они проспали ее в своих не слишком дорогих
гостиницах, расположенных не на самом берегу моря. Я не собиралась ехать на
Пхукет: это слишком туристское место, а реклама с рядами гостиниц на пляже меня
никогда не трогала. Это бывший португальский порт, потому и жизнь там издавна
налажена по-западному. Для Европы Тайланд открыли португальцы — в XVII
веке.
Достопримечательности
Пхукета — полузасыпанная статуя Будды, сад бабочек, аквариум. К югу от него или
насквозь полуострова от Суратхани расположен залив Пхангнга: пещеры
нависают над водой и видны лишь в отлив — очень красиво!
Тайланд со
стороны Индийского океана красивей, чем со стороны Тихого — но это более
относится не к Пхукету, а к островам, потрясающие открытки которых я даже
привезла с собой. От некоторых из них после цунами и не осталось и следа. На
западном побережье наиболее известны острова Хатъяй или Сурин,
где расположены развалины храма (Прасат Срикхораптхуя), но, возможно, они не
самые красивые. На открытке мне понравился живописный остров Краби,
пострадавший от катаклизма. На таких островах обычно отдыхают лишь те, кто
хорошо знаком с Тайландом — иностранцы. Потому во время стихийного бедствия
погибло тысячи скандинавов: для которых справлять Новый год без морозов или
слякоти, присущей нашему северо-западному климату, вероятно, уже стало
традицией.
По дороге к
Чумпону можно остановиться в самом старом тайском горде-курорте на побережье
Сиамского залива — Хуахин в 198 км на юг от Бангкока: до него поезд идет
4,5 часа. На южной грани пляжа там расположен буддийский монастырь, и можно совершить
экскурсию в национальный парк Кэнг Крагон, поднявшись на 1000-метровую
гору. Но это для тех, кому лень ездить по горам и кто хочет сразу отдохнуть на
море вблизи Бангкока. Конечно, с островами его не сравнить, но он может быть
ничем не хуже Патаи, от которой у наших людей бывает не самое хорошее
впечатление. В Патае есть изящные сады с шапками деревьев и крокодиловая ферма.
Западнее островок Ко Сичанг, известный как место медитации Рамы. Но
море, говорят, в Патае грязное, а ездить каждый день на острова накладно.
Поэтому я советую самостоятельным туристам все же доехать до тех мест морского
отдыха, о которых я расскажу далее.
морской пляж (остров Ко Тао)
В Чумпон мы
приехали в хорошем настроении. Конечно, сидеть в поезде, хоть и
комфортабельном, где два раза кормили на убой, как в самолете, мы устали. Но на
стыке двух вагонов поезда образовывалась открытая площадка, и мы стояли на ней,
любуясь периодически возникавшим видом моря с пальмами, в предвкушении отдыха.
Большинство ехало в Суратхани — в Чумпоне вышли единицы. У поезда приезжих
ожидали девушки с рекламой: плыть на остров Ко Тао или другие острова. В
рекламке, что я взяла, предлагалось либо плыть на следующее утро, ночуя в
Чумпоне, либо ночным рейсом, ночуя прямо на кораблике. Я выбрала второе — тем
более, что это было более дешево, и на ребенка полагалась скидка. А сначала
девушка отвезла нас в маленькую гостиницу, сказав, что мы можем до вечера
подождать здесь, а пока принять душ и отдохнуть — бесплатно. Интернетом я
воспользовалась в этой гостинице тоже бесплатно.
Ее хозяин был
немцем, женившемся на тайке. Их дочка, немного младше Яси, как раз пришла со
школы, в сине-белой школьной форме европейского вида и с галстучком, и делала
упражнение по тайскому языку, аккуратно выписывая в столбик длинные ряды букв.
Мама помогала ей — как и я Ясе. Мы помылись, прогулялись по рынку и вернулись:
смотреть в Чумпоне было нечего. Может, оправданней было сразу поехать к
пристани, ожидая кораблик — но пришлось бы долго ждать в темноте, а от пирса до
центра 10 км: не хотелось ехать туда, обратно и вновь туда, да это и не
предлагалось. Но если бы мы провели день у пристани, мы бы тогда искупались и
прогулялись вдоль длинной вереницы кораблей — что само по себе было неплохим
зрелищем. Мы не смогли по достоинству оценить его в темноте, когда такси из
гостиницы отвезло туда нас — и пару немцев, которые оживленно говорили всю
дорогу. Психологически немцы более похожи на нас, чем другие иностранцы.
Когда мы
прибыли на берег моря, чтобы ехать на острова, один из иностранцев в гостинице
дал мне газету с описанием катастрофы, которая случилось в предыдущий день в
Индийском океане, на противоположном берегу Тайланда.
"Могут
быть волны. Вы не боитесь плыть?"— спросили иностранцы. "Да нам без
разницы (It doesn't matter),"—
ответила я, как среагировал бы всякий русский человек. После ада нашей жизни не
возникает страха даже перед стихийными бедствиями. Русские люди настолько
устали, что готовы отдыхать в любых условиях, что проявила катастрофа и отразил
наш телевизор. Так что моя реакция была типичной.
Я не смотрела
телевизор, а информация в тайской газете в первый день была отрывочной. Там
сообщалось о паре сотен погибших тайцев и двух тысячах индусов: волна
перевернула кораблик на оконечности Индии: ходивший из Каньякумари к храму
Вивекананды на острове, а плотность населения, жившего в хижинах на индийском
берегу, была мне хорошо известна. Сообщалось о том, что волны типа цунами
периодически затрагивают берега Тайланда (были приведены даты 1990, 1993 гг. и
т.д.). Тайские власти успокаивали туристов. Как говорилось потом по телевизору,
они знали о волне от американцев, минут за сорок, но населению решили не
сообщать, чтобы не устраивать паники.
И я, бегло
просмотрев статью, хотела вернуть газету пожилому иностранцу, который мне ее
дал — он махнул рукой: мол, оставьте себе. Моя безмолвная и безэмоциональная
реакция, возможно, свидетельствовала для него, что я просто не врубаюсь, если
сказать по-русски. По расстоянию (100-200 км) мы были близко от зоны катастрофы
— но на другой стороне южной части Тайланда, узкой полосой вдающейся в море
посреди двух океанов. И мне даже в голову не пришло, что если бы цунами
возникла на два дня позже и не в Индийском, а в Тихом океане — что гораздо типичнее,
мы бы оказались в зоне бедствия, и вдобавок в море — где не спасся никто.
Путешествуя по
буддийской стране, проникаешься буддийским покоем. А он дает стремление
сдерживать эмоции и желания: экспансию как можно больше увидеть и посмотреть,
соблазн купить и привычку есть и пить, когда не хочется: а на жаре не хочется
есть и не стоит много пить — все выходит с потом (лучше обливаться — это дает
куда более сильный эффект прохлады). Я похудела в Тайланде на 7 кг. Я бы даже
не обратила внимание на то, что ограничиваю себя, списывая это на отсутствие
лишних денег, если бы не один эпизод. Как я говорила, я хотела заехать в Мае
Хон Сонг, но не поехала — а потом пожалела: все же мне не хватило впечатлений
от гор и горных народов. И ответом на переживания по этому поводу послужило
требование отказа от сильной внутренней струи желания — как и от эмоций вообще:
для меня подобное приказу обратиться в камень. Они ощущались как некий комок в
груди, холмик, быть может, лишний для меня, а также болевая точка, которую при
желании можно затронуть — потому ее и следовало убрать.
В
тайской мифологии есть хорошие мифы о камнях. Кроме небес, они мыслятся прародиной людей (что для
тайцев согласуется с исторической правдой), и в некоторых мифах это первичное
обиталище людей становится раем, куда идут души праведников. В
тибето-бирманской версии мифа о потопе на горе ищут пристанище спасшиеся люди,
от которых происходит новый человеческий род. Есть тибето-бирманский миф о
"всезнающей скале" Лунгилунг или миф о скале, живущей как человек и
имеющей жену и детей.
Но
хоть мне и нравились тайские горы, требование обратиться в камень, сдержав
эмоции, оказалось неожиданным для души и вызвало протест: "Я и так всю жизнь себе во всем
отказываю! А тут я отдыхаю, следуя принципу максимального удовольствия — могу я
расслабиться? И потом, в путешествии только желания и ведут вперед — без них
невозможен поиск. Как же я могу их оставить?" В принципе я понимала: если
стать более чистым отражением внешних процессов, они сами могут направить меня,
куда надо, даже лучше, чем я это сделаю от ума. И что внутренний контроль,
вероятно, требовал чего-то вполне выполнимого: возможно, отказа от субъективных
эмоций, а не вообще от чувств. (И это относится даже не к внутренней задаче, а
просто к средствам ее исполнения.) Конечно, я понимала буддийское требование
отказаться от привязанностей — если мы хотим обрести свободу. Я вполне понимаю философию
эпикурейства, где высшее наслаждение связано с умеренностью. Но эмоции взяли
верх: не буду я сдерживать свои внутренние стихии! Кому и зачем это надо?
Есть страны
преодоления и страны следования естественному потоку — подобно тому, как есть
страны с правосторонним и левосторонним движением. Россия — страна с
правосторонним движением, Тайланд — с левосторонним (как и Индия). И эти
последние значительно серьезнее относятся к эмоциональной стороне жизни, в то
время как мы практически пренебрегаем контролем над ней (даже христианское
понятие праведности и греха ее почти не затрагивает).
И на вопрос,
зачем надо контролировать внутреннюю стихию эмоций, мне вполне ответила
10-метровая волна, которая через день после моих размышлений на тему стихий
возникла в Индийском океане после землетрясения, смыла берега и унесла в море
жителей Тайланда, Индии, Суматры и Шри Ланки. Надо сказать, астрологически эту
катастрофу мало что предвещало. Если судить по традиционной астрологии, всего
лишь полнолуние, но астрология малых планет показала в это время приход
дальнего астероида Дамокл (за орбитой Сатурна, несущего сатурнианское влияние)
на Нептун. То есть давно нависшая угроза (Дамокл) обрушилась через морскую
стихию — что подтвердили и ученые: опасность сдвига пород и землетрясения
столетиями формировалась в данном месте.
В Чианг Мае,
откуда я ехала в Аюттхаю, столь страстно желая вернуться в горы Маэ Хон Сонга,
как и в самом Маэ Хон Сонге, тоже были толчки, но незначительные: разрушений не
было. И все же если представить, сколь разрушителен бывает всякий резонанс,
понятно, что внутренние стихии человеку надо сдерживать хотя бы для того, чтобы
они не попали в резонанс со внешними. Надо сказать, тряска поездов усиливает
внутренние вибрации, а ведь с чем конкретно мы вступаем в резонанс в тот или
иной момент времени, никто не знает. Контролировать это дано разве святым. Я не
столь сумасшедшая, чтобы утверждать, что я в своих душевных процессах причастна
к возникновению волны. Может, я предчувствовала ее. Но, с другой стороны, я
ведь ничего не сделала, чтобы ее не было. И даже отказалась что-либо делать.
Это относится к совсем другой области, чем наше христианское чувство вины: к
какой-то рациональной ответственности будущего. Человек должен уметь управлять
стихиями — вряд ли сегодня кто-нибудь будет с этим спорить.
Здесь можно
вспомнить предсказание индийского философа Анандамурти, что переход от
отдельных религий к единой духовности человечества будет сопряжен с
катаклизмами и стихийными бедствиями. Предыдущие два его прогноза уже почти
оправдались. Он предсказывал конец социализма во времена его расцвета — и то,
что он уйдет бескровно, как формальная система. Благие помыслы ума рассеиваются
как сон, если не имеют духовного подтверждения. Та система, что реализовалась у
нас под флагом социализма, не дала желаемой свободы и равенства. Его идеалы
перестали жить в душе людей — и он ушел.
Анандамурти
предсказал далее финал капитализма: кровавый, с войнами и катастрофами,
поскольку эта система основана на индивидуализме, глубоко затрагивающем эго,— и
ей будут противостоять догмы религий. Правда, как сказал один мой знакомый,
«финал будет зависеть от финалистов» – и очень бы хотелось надеяться, чтобы
крови, которой в этом мировом противостоянии суждено пролится, больше не было.
Но как мы сегодня видим, американский капитализм, чтобы не допустить своего
краха, продолжает развязывать войны — и усиливается исламский фундаментализм с
его войной за веру (которая, кстати говоря, может объявляться и внутри
мусульманской общины, а не только по отношению к иноверцам: внешним врагам).
Человеческое
эго ведет войну, по принципу "человек человеку волк", сформулированному
еще Овном Гоббсом — астрологический покровитель которого, Марс, планета войны —
хотя также и нравственности. Мифологически, в борьбе всегда побеждает воин с
более нравственной позицией. Как говорится в Рамаяне, "всегда побеждает
правда". Если войны, свойственной нашему эго, не избежать, очевидно, надо
окончательно перенести ее во внутренний мир и убрать из внешнего. Заменить
отторжение гостеприимством, противостояние взаимодействием, сражение любовью —
и пребывать во всех парах полярных оппозиций столько, сколько нужно для их
постоянной гармонизации. Видеть одновременно две стороны полярности — к этому
уже привык интелект, мечущийся из стороны в сторону в современном мире. В этом
процессе разорванность души на части даже не есть страдание: потому что
страдание дополняется наслаждением, жажда поиска — глотком открытия, а движение
покоем. Люди близки к тому, чтобы не бояться смотреть на мир сверху, снизу и со
всех сторон, терять себя и находить,— даже если для "эго" это
выглядит образом вечных мук.
Большая
гибкость "я" и более творческий подход к жизни повысит общую
энергетику, сделав нормой душевный альтруизм (ведь слишком много энергии —
нагрузка для огранизма: естественно поделиться). И в один прекрасный день это
обозначит финал капитализма, с его абсолютизацией финансовых вопросов — если
верить принципу "что наверху, то и внизу", и даже согласно самой
обычной рациональной логике. Разумный подход говорит, что запасы нефти уже на
исходе, а когда машины сменятся электромобилями, современный бизнес умерит
экспансию, потому что солнечной энергией не столь легко торговать, как
бензином. А до того, отсрочивая свой крах, капитал будет из-за всех сил
оттягивать земные ресурсы на бессмысленную войну народов и разных социальных
слоев — что мы и наблюдаем, причем в нашей стране еще более отчетливо, чем в
других. Глобализация продолжает тянуть соки из стран третьего мира все более
откровенно, и крайний ответ на нее террор, который закончится только вместе с
нею, если не будут найдены иные формы противостояния.
Но третий
процесс еще страшнее. Вступая в сферы духовного мира: своего внутреннего мира,
своего тела, мы трогаем физическую жизнь Земли как живого организма. И если
верить астрологическому принципу "что наверху, то и внизу", то пока
мы не умеем обращаться со своими эмоциями, не совладаем и с катаклизмами. Здесь
важна не только внешняя, но и внутренняя экология (неслучайно ашрам
"Ауровеллей", где я была в Индии, носит название "Институт
интегральной йоги и внутренней экологии" — и такое название типично для
Индии.)
Я говорю об
эмоциях, потому что они выявляют и контролируют энергетические процессы тела (и
отражают состояния погоды, когда человек настрен с миром в резонанс). Я
запомнила название одной из посвященных бедствию статей: "Вода там, где
должно быть небо." Если перевести это на язык символических аналогий:
эмоции там, где должна быть мысль. Не погружение в чувства, но полет идеи
формирует будущее. С другой стороны, чувства ценны сами по себе: может, даже
более ценны, чем мысль. Просто они не должны заслонять чистоты отражения. Как
сделать течение любви нормальным, без водоворотов?
Но вернусь от
рассуждений к жизни.
к продолжению рассказа: ОСТРОВА ТАЙЛАНДА
архив
рассказа: с фото
и без